166

Костя, потряхивая вожжами, орал на пожилого гладкого мерина.

– Н-но, лентяй!… Н-но, бездельник, свола-а-чь… и блядун, наверное!…

На Сози. Как только мы с Уваровым разрядили ружья, с берега, метрах в трех-четырех от нас, начали срываться, один за другим, восемь тетеревов – целый, неразбитый выводок, и низом, тяжело, черно, вызывающе уязвимо уноситься к дубняку на другом берегу неширокой реки. Это было так чудесно, что и сейчас, когда я пишу об этом, всё сжимается во мне от восторга и смертельного сожаления, что мы так опростоволосились. Я пытался зарядить ружье, но уронил патрон в воду. Тогда я смирился с неудачей, стал прятать второй патрон в патронташ, и тут из-под носа вылетел бекас.

В лесу я стрелял по коростелю, которого поднял Фингал. Коростель упал, но, видимо, был лишь задет, и Фингал не смог его найти. То же получилось и со вторым коростелем, которого сшиб Костя.

Фингал быстро находил наброды и делал стойку над густо пахнущим местом недавней кормежки тетеревов, уже забравшихся в крепь, откуда их не вытянешь никакой силой. Большинство ушло во мхи, но и в лесу оставалось несколько косачей с самками. Наши егеря чуть не наступили на такую пару. Тетерева ушли под прикрытием чащи, а егеря даром потратили порох.

Охота пропала из-за Кости*, который запозднил наш выход от незнания и липового хладнокровия. Наша охота имела слишком много второго плана: инструктажа, совещаний, громовых распоряжений насчет ушицы и чая, каких-то ритуальных задержек, проработок нерадивых служащих, интриг и прочей вредной чепухи, порождаемой Костиным тщеславием и желанием показать, что он нисколько не жалеет о своем месте в журнале «Охота».

Опять съездил в Японию и с тем же успехом. На этот раз всё было еще грязнее по издевательству. Нас вызвали из Ленинграда, проткнули толстой иглой, вспрыснув холеру,- у меня были жестокие боли, поднялась температура; Гелла

____________________

* Начальник охотхозяйства, неудавшийся журналист. Славный человек, чересчур привсрженный бутылке.

107

перенесла прививку легче. А затем нам сказали, что мы не едем, ибо сократили группу. Вранье на этот раз было совсем неискусным, ленивым, вялым. Скучно и противно всё это, так что передать нельзя. И душно, душно, как в запертом чулане.

До Японии ездили на машинах в Ленинград, Псков и Пушкинские горы, затем через Гдов на Чудском озере опять в Ленинград. Здесь хотели задержаться, но нас срочно вызвали делать прививки. Усталые, обалдевшие, с тоской глядя на нераскрытые постели чудеснейшего люкса, мы собрали вещи, сдали номер какому-то жутковатому инвалиду (по ночам «Астория» переходит в ведение инвалидной команды), и с печально и прекрасно пустынной площади Исаакиевского собора двинулись на Сенную и оттуда прямой дорогой в Москву. Грустно нам было, но и лирично, поскольку нам рисовался другой путь – в Японию, Индию… Но из всей экзотики нам досталось лишь по доброй противохолерной прививке.

В Пушкинских горах чудесно. Гигантские, невиданные мной ели, превосходящие стройностью и ростом мачтовые сосны, ели голые, как сосны, до самых вершин. Аллеи старых лип, дубы, заросшие прудишки, всхолмья древних городищ, тихие озера с заросшими заводями, огромные дали – какая-то совсем особая, чистая Русь. Недаром же слово «кривичи» с детства пробуждало во мне ощущение опрятности, образ белых одежд, кленовых свежих лаптей, лесного мёда и лебедей в синем небе.

И ужасно позорно, под стать деятельности выездной комиссии по иностранному туризму, разносится по Святогор-скому подворью, ставшему гостиницей, мутящая сознание вонь нечищенных со времен Александра Невского сортиров. Как умеют у нас всё загадить, даже самое святое. Теперь мысль о Святых горах неотделима для меня от этой вони, мгновенно возникающей «в памяти носа».

Когда первая пуля попала Кеннеди в шею, он повернулся недоуменно и горестно к своей жене Жаклин и наклонил к ней свою бедную простреленную голову. Для президента, властного не только над своей страной, но и над всем миром, не оказалось в этот миг защиты надежней худеньких, трепещущих рук жены.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.