Конец троевременной школы
Конец троевременной школы
…Одним словом, Петр — по крайней мере в данном случае — захватил лишь то, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны.
К. Маркс. Секретная дипломатия XVIII в.
После возвращения в Петербург в марте 1718 года уклад жизни Петра заметно изменился. Раньше столица была для него кратковременной резиденцией, ибо большую часть времени он проводил за ее пределами. Теперь большую часть года он находился на берегах Невы. Это дало возможность ему по-иному распоряжаться временем и силами. Вставал он, как и раньше, в пятом часу утра, полчаса прохаживался по комнате, затем принимал о докладом кабинет-секретаря Макарова, после чего завтракал. В шесть утра по улицам столицы мчалась двуколка: Петр отправлялся осматривать строительные работы, проверять выполнение указаний предшествующего дня.
За осмотром строительных работ следовало посещение Сената и Адмиралтейства. За обеденный стол Петр садился в час дня.
Петр не принадлежал к числу гурманов и довольствовался скромными блюдами: на стол подавались щи, каши, жареное мясо с солеными огурцами или лимонами, студень, солонина, ветчина. Рыба исключалась из царского меню. Не любил он и сладких блюд.
Послеобеденный отдых длился часа два, затем Петр в рабочем кабинете читал донесения, составлял инструкции, указы, регламенты, редактировал сочинение по истории собственного царствования — «Историю Северной войны».
Вечера царь проводил либо в гостях, либо в токарной мастерской — комнате Летнего дворца, заставленной токарными станками, резцами, копирами и материалами, из которых умелые руки Петра вытачивали изящные предметы. «В этом мастерстве, — рассказывал один дипломат, — он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры». Работал Петр «с таким усердием и вниманием… точно работал за деньги и этим снискивал себе пропитание».
Токарная мастерская являлась местом уединения царя. Механик Петра Андрей Нартов рассказывал, что он прибил к входным дверям в мастерскую написанное Петром предупреждение: «Кому не приказано, или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хотя сие место хозяин покойное имел».
Среди личных предметов Петра, хранимых ныне в Эрмитаже, значительное место занимает коллекция токарных изделий: табакерки, изящные медальоны и другие украшения. Паникадило с 26 рожками, расположенными в три яруса, с затейливыми украшениями и подвесками изготовлено из слоновой кости. На нем надпись на русском и латинском языках: «Дело многотрудных рук Петра Великого, императора и самодержца всероссийского. 1723». Участие царя в изготовлении шедевра токарного искусства несомненно, но специалисты считают, что один человек с паникадилом справиться не мог даже в том случае, если бы он отдавался работе полностью многие десятилетия.
Увлечение Петра токарным делом возникло не на склоне лет. В последние годы он отдавал этой своей страсти больше времени вследствие перехода к оседлой жизни. Но и раньше царя можно было наблюдать за станком, казалось бы, в самой неподходящей обстановке. Инструменты и станки он держал во всех пунктах своего более или менее длительного пребывания. Не расставался он с любимым занятием и во время последней поездки за границу. Расходные книги зарегистрировали трату денег на приобретение материалов для токарного дела, а также на аренду токарных станков.
Если учесть колоссальную работоспособность Петра, то часы, отдаваемые досугу, занимали в бюджете его времени незначительную часть. Тем не менее современники затруднялись объяснить, как ему удавалось совмещать огромный объем работы по управлению государством, с участием в увеселениях и занятиями физическим трудом. Когда с подобным вопросом один из иностранных дипломатов обратился к Петру, тот ответил, что такая деятельность сохраняет здоровье. При этом царь добавил, что нынешние его «кабинетные заботы» не идут ни в какое сравнение с тем, что ему довелось перенести в первые годы войны, когда создавалась армия и особенно флот.
Этот разговор происходил в 1722 году. Но Петр интенсивно отдавался «кабинетным заботам» и до 1722 года, и после него. Сохранилось три составленных им расписания занятий по дням недели. По расписанию 1721 года дни с понедельника по четверг включительно посвящались сочинению Адмиралтейского регламента, пятница предназначалась присутствию в Сенате, утренние часы субботы отводились редактированию «Истории Северной войны», а утро воскресенья — дипломатическим делам. Здесь же помета о возможных отклонениях от принятого распорядка: «А когда река станет, тогда ежели много дел будет, четверг прибавить к сенатским делам».
В январе 1724 года Петр составил новое расписание. Обстоятельства к этому времени изменились: Адмиралтейский регламент уже был готов, работа по написанию «Истории Северной войны» тоже приближалась к концу, и в распорядке появились новые пункты. Присутствию в Сенате Петр отводил вечер понедельника и утро вторника. Новым в распорядке было участие в работе суда в среду и четверг. Утро пятницы предназначалось рассмотрению дел в Адмиралтействе.
В третьем расписании, полностью не сохранившемся» которым царь намеревался руководствоваться с 10 ноября 1724 года, преимущественное внимание уделялось Сенату. О делах, «которые время терпят», надлежало докладывать накануне дня заседания Сената, а по неотложным делам — «всегда время», пометил царь в своей записной книжке.
Петр возобновил прерванную поездкой за границу работу по организации коллегий тотчас после возвращения в Петербург. В столице он познакомился с переведенными на русский язык уставами и регламентами центральных учреждений Дании, Швеции и других государств. В декабре 1717 года, накануне отъезда в Москву для расследования дела царевича Алексея, царь издает ряд указов, положивших начало организации новых учреждений. В одном из указов он определил число коллегий и их штаты, назначил президентов и вице-президентов в каждую из них; в другом — предложил президентам действовать так энергично, чтобы коллегии «з будущего году порядочно начало свое восприять действительно могли». Петр рассчитывал, что одного года вполне достаточно для укомплектования штатов и сочинения регламентов с точным обозначением обязанностей учреждений.
Указ, однако, остался невыполненным. Вернувшись в Петербург, Петр в середине 1718 года не без горечи отметил, что истекшие полгода безвозвратно потеряны. Следы недовольства нерасторопностью соратников обнаруживаем в указе Сенату: «Когда возвратился я из Москвы, тогда нашел в некоторых немного, а в иных — ничего». Царь велит представлять ежемесячные рапорты о проделанной работе и требует от президентов добросовестного отношения к делу.
Уговоры не подействовали и на этот раз. Петру стало известно, что одни «президенты лениво съезжаются для врученного им дела», а другие, приехав, проводят время впустую. Выяснилось также, что президенты коллегий, находясь в Сенате, развлекали себя неслужебными разговорами. Петр поучает: лишних слов и болтовни не должно быть, говорить только о деле. Тут же предложено руководствоваться еще одним правилом, которое приведем дословно: «Кто станет говорить речи, другому — не перебивать, но дать окончать и потом другому говорить, как честным людям надлежит, а не как бабам торговкам». Сенаторы, видимо, мало вняли увещеваниям царя, ибо понадобилось еще несколько указов, обучавших их элементарным правилам поведения в высшем учреждении государства. Один из них вновь напоминал, «дабы в Сенате все было делано порядочно и суетных разговоров, крика и прочего не было», другой устанавливал последовательность обсуждения дел: сначала секретарь зачитывает бумагу, затем сенаторам дается полчаса на размышления. Если, однако, попалось «зело трудное дело», то «для мысли» отводилось дополнительное время — «по самой крайней нужде до трех часов».
Трудно представить Петра в роли человека, многократно уговаривавшего высших чиновников взяться за дело и терпеливо ожидавшего, когда наконец они соблаговолят «сочинять» коллегии и регламенты. Столь же трудно представить Петра, обычно скорого на расправу, оставившим без наказания медлительность своих сотрудников. И тем не менее Петру пришлось смириться и с невыполнением своих повелений, и с необходимостью обучать соратников азам незнакомого дела. В их адрес он как-то сказал: «Кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцев».
Петр мог бы ускорить создание коллегий давно проверенным способом, к которому он прибегал всякий раз, когда находил, что поручение выполняется не с должным проворством, — взяться за дело самому. Но в 1718 году ему было не до коллегий, его занимали прежде всего мирные переговоры с Швецией.
Мирный конгресс на Аландских островах открылся 12 мая 1718 года. Шведские уполномоченные предложили сложную процедуру встречи, но Петр предупредил своих представителей Брюса и Остермана: никаких церемоний, никаких проволочек. «Надобно вам стараться, чтоб шведы согласились на это, и съезд состоялся без потери времени, ибо уже время к воинскому походу приближается».
Руководство переговорами Петр взял в свои руки. Он составил инструкцию Брюсу и Остерману с перечислением условий будущего мира, пристально следил за развитием событий на конгрессе и отправлял дополнительные наставления уполномоченным. Чтобы сократить время на доставку почты с Аландских островов и обратно, Петр летние месяцы провел в Кронштадте, Ревеле и Або.
Шведские уполномоченные выслушали условия договора: Ингрия, Лифляндия и Эстляндия, а также Карелия остаются за Россией, завоеванная ею Финляндия возвращается Швеции. Остерману, человеку вкрадчивому и ловкому, удалось перевести официальные переговоры на путь конфиденциальных бесед с главой шведской делегации Герцем. Публичные конференции лишь регистрировали результаты, достигнутые во время приватных встреч. Петр отправляет Остерману письмо: не скупиться на расходы, и если Герц проявит готовность заключить мир, угодный России, то «обещать ему подарок хотя до ста тысяч рублей и вперед всякое награждение».
Уступчивость шведских уполномоченных объяснялась отнюдь не обещанной мздой — каждый шаг Герца был санкционирован Карлом XII, равно как Брюса и Остермана — Петром I. Теперь даже упрямый король усвоил, правда с большим опозданием, что Швеция безвозвратно утратила свои прибалтийские владения и продолжение войны с Россией не сулит никаких выгод.
Переговоры подходили к благополучному концу. Петр писал в сентябре 1718 года: «Мы трудимся неусыпно, о чем есть у нас и надежда». Но надежда рухнула при совершенно непредвиденных обстоятельствах: в Норвегии при осаде Фридрихсгала был убит Карл XII, на престол вступила его сестра Ульрика Элеонора. Смерть короля сопровождалась крутыми переменами во внешнеполитическом курсе нового правительства Швеции. Окружение королевы намеревалось изменить условия мира с Россией сложной дипломатической игрой — сепаратными переговорами с ее союзниками удовлетворить их территориальные притязания и тем самым изолировать Россию. Особые надежды королева и ее сторонники возлагали на Англию, от которой ожидали получить помощь флотом и деньгами.
Герц, отправившийся в Стокгольм за инструкциями, был заключен в тюрьму, как только стало известно о гибели короля. В марте Герцу отрубили голову. Перед казнью он велел написать на своем гробу латинское изречение: «Mors regis, fides in regem est mors mea» («Смерть короля, верность королю — смерть моя»). На конгресс шведское правительство отправило нового уполномоченного. Он не спешил с поездкой на Аланд, так что переговоры возобновились только в мае 1719 года, причем велись с явным намерением выиграть время. Ульрика Элеонора отказалась от территориальных уступок, на которые соглашался Карл XII, и выдвинула требования, заведомо неприемлемые для Петра, — вернуть Швеции не только Финляндию, но и Лифляндию и Эстляндию.
Петр терпеливо ждал окончания переговоров и во время их проведения, в 1718-м — первой половине 1719 года, прекратил военные действия. Однако, убедившись в тщетности ожиданий, он отправил в Стокгольм Остермана с поручением предупредить королеву, что безрезультатный исход Аландского конгресса вынудит Россию добиваться мира оружием. Для подкрепления угрозы царь отправил к шведским берегам флот с десантными войсками. Он сам разработал смелую операцию вторжения на неприятельскую землю и участвовал в ее проведении. Это была последняя военная операция Северной войны с непосредственным участием Петра. По его отзыву, высадка десанта прошла беспрепятственно: «как на море, так и во входе в шхеры неприятеля не видали». Газета «Ведомости» многократно извещала читателей об успешных действиях десантных войск: разорении промышленных предприятий, рудников, населенных пунктов и захвате богатых трофеев. Деморализованные шведские отряды не оказывали сопротивления и удалялись в глубь шведской территории. Столицу Швеции охватила тревога, в ее пригородах появлялись казачьи разъезды. Петр тем не менее по просьбе шведов в августе 1719 года велел прекратить военные действия. Этим распоряжением он, как было напечатано в «Ведомостях», выразил готовность заключить мир.
Но царь вместе с тем давно располагал бесспорными сведениями, что шведская делегация умышленно затягивает переговоры — то выдвигает неприемлемые требования, то на долгие недели покидает конгресс для получения инструкций в Стокгольме. Поэтому он 21 августа отправляет на Аланд указ своим уполномоченным: «Повелеваю вам, по получении сего, быть на конгрессе еще одну неделю». Брюсу и Остерману предписывалось покинуть конгресс и в том случае, если шведы, возобновив переговоры, будут настаивать на необоснованных притязаниях, не отражавших реального соотношения сил. Переговоры были прерваны в сентябре 1719 года: сначала с Аландских островов уехали шведские представители, а затем и русские уполномоченные.
На что рассчитывала Швеция, прерывая переговоры? Только не на собственные ресурсы. Ее военная мощь на суше и на море настолько ослабела, что о наступательных операциях она уже не могла помышлять. Ей оставалось рассчитывать на Англию, враждебность которой к утверждению России на Балтийском море из года в год возрастала. В конце августа 1719 года Швеция и Англия заключили союзный договор. Этим договором Англия пыталась навязать свое посредничество в мирных переговорах и принудить Россию заключить невыгодные условия мира.
В воды Балтийского моря вошла английская эскадра Норриса. Цель экспедиции — внушить страх царю, а при случае вероломно напасть на русский флот и уничтожить его. Петр, однако, своевременно принял меры предосторожности. Русский флот после десантных операций на шведском побережье надежно укрылся в гаванях под защиту береговых батарей. Осенью эскадра Норриса покинула Балтийское море. Царь не поддался шантажу и провокациям и проявил твердость: «Мы ни на какие угрозы не посмотрим и неполезного миру не учиним, но чтоб ни было, будем продолжать войну».
Весной следующего года эскадра Норриса, усиленная новыми кораблями, вновь оказалась в Балтийском море. Но ее присутствие и на этот раз не обеспечило безопасности шведского побережья: русские десанты вновь высадились в Швеции и совершили там удачные операции, не встречая отпора. Петр уведомил о них своего посла Куракина: «Правда, хотя не гораздо великой неприятелю убыток учинен, только то слава богу сделано, что перед глазами помощников их, чему препятствовать ничем не могли». Более того, присутствие английской эскадры не помешало русскому флоту в конце июля 1720 года одержать блестящую победу при Гренгаме: было захвачено четыре шведских фрегата, из которых, как писал Петр, «два взяты абордажами на полном ходу». Соотношение сил, участвовавших в этом сражении, лучше всего отражает надпись, выбитая на медали: «Прилежание и храбрость превосходят силу». Превосходство в силах здесь было на стороне шведов: их фрегаты подверглись атаке русских галер, то есть судов, слабее вооруженных. На фоне этих успехов результаты совместных действий шведов и их союзников англичан были столь ничтожными, что вызвали у Петра иронию. У Ревеля, где на рейде маячила эскадра Норриса, шведам удалось на острове Наргене сжечь избу и баню, сооруженные для работных людей. Извещая Куракина об этом «успехе» англо-шведского флота, царь велел ему непременно напечатать заметки в западноевропейских газетах. «А особливо об избе и бане», — акцентировал внимание посла царь. Меншиков по этому поводу тоже иронизировал:
«В созжении избы и бани не извольте печалиться, — писал он Петру, — но уступите добычу сию им на раздел, а именно баню шведскому, а избу английскому флотам».
Переговоры о мире возобновились 28 апреля 1721 года в Ништадте. Петру, как и на начальном этапе Аландского конгресса, не сиделось на месте. Он знает, что к безвестному финскому городу приковано внимание Европы, ему было также известно, что недруги России, в первую очередь Англия, предпринимали отчаянные попытки сорвать переговоры. Он помнил, что два года назад им это удавалось сделать, и Аландский конгресс закончился безрезультатно не столько благодаря нелепой гибели Карла XII, сколько из-за активности сил, противодействовавших переговорам как внутри Швеции, так и за ее пределами. Поэтому он кружит по побережью, избирает пунктами своего пребывания города, ближе всего расположенные к Ништадту, — Ревель, Ригу, Гельсингфорс, Рогервик. Сюда морем мчались курьеры с донесениями Петру о том, что происходило в Ништадте, отсюда они доставляли уполномоченным дополнительные инструкции царя.
Брюс и Остерман отправились в Ништадт с инструкцией, точно определявшей условия мирного договора. За Россией оставались все земли, завоеванные в ходе войны, за исключением Финляндии. Петр рассуждал: «Я предлагал брату моему Карлу два раза мир со своей стороны: сперва по нужде, а потом из великодушия; но он в оба раза отказался. Теперь пусть же шведы заключат со мною мир по принуждению, для них постыдный». Действительно, Карл много раз имел возможность заключить почетный мир, однако рука царя, протянутая для мирного рукопожатия, не была принята. О мире с любыми территориальными уступками Карл и слышать не хотел и всякий раз игнорировал мирную инициативу. После Полтавы возможностей заключить почетный мир стало меньше. У Ульрики Элеоноры выбора уже не было, и она могла воспользоваться единственным шансом, а именно тем, который ей предписывал Петр устами своих уполномоченных.
На Аландском конгрессе русские уполномоченные соглашались на временное владение Лифляндией. Теперь Петр поручил Брюсу и Остерману разъяснить шведам, что времена изменились и Лифляндия должна находиться в вечном владении России. Русским уполномоченным надлежало «трудиться, дабы получить то уступление за дачу одного миллиона даже до полутора миллионов ефимков».
Шведские уполномоченные и на этот раз пытались прибегнуть к тактике проволочек. Они предлагали сначала заключить перемирие, а затем мир. Петр разгадал этот маневр шведов и обнаружил в их предложении стремление «время выиграть, а потом, по конъюнктурам смотря, главный трактат разными затруднениями и кондициями вымышленными вдаль проволочь и проискивать из того какой себе пользы».
В дополнительных инструкциях своим уполномоченным царь поручил им отклонять все необоснованные притязания шведов. Петру сообщили, что шведы требовали эквивалента за уступаемый России Выборг. Резолюция царя: «У нас таких земель нет». Шведы хотели, чтобы в договоре было сказано, что они отдают России Петербург. Петр пишет: «Что же в проекте шведских министров упомянуто об уступках их, что уступают нам Петербург, и вам надлежит при заключении объявить, что о Петербурге упоминать не надлежит, ибо оного при их владении не было». Шведы просили оставить им остров Эзель. Петр и здесь проявил твердость: это сделать невозможно.
Десанты на территории Швеции тоже производили впечатление и оказывали влияние на ход переговоров. Петр извещал адмирала Апраксина, руководившего десантными операциями: «Шведские министры гораздо сходнее стали, нежели пред тем были». Увидев, что шведские уполномоченные стали сговорчивее, царь велел прекратить военные действия: «По всему можно видеть, что галерного действа не будет».
Переговоры подходили к благополучному концу. Получив на этот счет извещение от Брюса, Петр сказал: «Из Ништадта благоприятны ветры нам дуют». Царь обдумывает, как отметить событие, подводившее итоги напряженнейшей борьбы страны за выход к морскому побережью. Он пожелал, чтобы весть о мире была объявлена им самим, чтобы никто в России раньше его не узнал о мирном договоре. Он пишет уполномоченным: «Сие известие мне первому привезть в Петербург, понеже не чаю, кто б более моего в сей войне трудился, и для того с сим никому являться не велите, кроме меня. Также чтоб и партикулярных писем с конгресса о том ни от кого не было от наших людей». Меншикову Петр поручает исподволь готовиться к торжествам.
Мирный договор был подписан 30 августа. Царь получил известие об этом 3 сентября, находясь на пути в Выборг. Курьер с Ништадта вручил ему пакет с подлинным трактатом. Брюс и Остерман писали: «Мы оной перевесть не успели, понеже на то время потребно было, и мы опасались, дабы между тем ведомость о заключении мира не пронеслась». Ему стоило много труда удержаться от того, чтобы не поделиться новостью с окружающими. Но все же выдержал искушение, лег спать, глаз, однако, не сомкнул: вспоминал о долгом и нелегком пути к победе, добытой невероятно тяжкими трудами, потом и кровью.
Утром отправился в столицу, и с вошедшей в Неву бригантины ежеминутно раздавались пушечные залпы. Петр, стоя на палубе, в промежутке между залпами сообщал населению радостную весть. Весь день 4 сентября при звуках труб и литавр, покрытых белой тафтою, трубачи и всадники с белыми шарфами через плечо и белыми знаменами с изображением масличной ветви и лаврового венка разъезжали по улицам города и объявляли о заключении мира.
Война продолжалась 21 год. Петр назвал ее «троевременной кровавой и весьма опасной школой». Почему «троевременной»? Петр пояснял: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно, но наша школа троекратное время была. Однако ж, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно». Он считал, что Россия никогда ранее «такого полезного мира не получала. Правда, долго ждали, да дождались». В этом Петр был прав. Приморские приобретения возводили Россию в иное качественное состояние, превращали ее в морскую державу. По Ништадтскому договору к ней отходили Эстляндия, Лифляндия, Ингерманландия, города Выборг и Кексгольм. Швеция выговорила право беспошлинно закупать в Риге и Ревеле хлеб на 50 тысяч рублей и компенсацию за Лифляндию в сумме двух миллионов ефимков.
В сентябре столица праздновала победу. Почти весь месяц устраивались маскарады, танцы, фейерверки. По вечерам зажигали иллюминации. Петр в костюме голландского матроса выбивал барабанную дробь и, по словам очевидца, исполнял свое дело превосходно. Царь находился на вершине счастья. Своей безмерной радости он и не скрывал: он пел песни, танцевал на столах. Еще бы, долгожданная победа была достигнута. По этому поводу сказал: «Сия радость превышает всякую радость для меня на земле».
В октябре празднества в столице завершились торжественной церемонией поднесения царю титула Петра Великого, отца отечества и императора всероссийского. Все девять сенаторов подписали обращение к царю с просьбой принять этот титул, «как обыкновенно от Римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены».
22 октября Петр вместе с вельможами присутствовал на обедне в Троицком соборе. После обедни был зачитан мирный договор, а затем Феофан Прокопович в честь заключения мира произносит проповедь, в которой рассказывает о всех знаменитых делах Петра, достойных присвоения ему титула Великого и императора всероссийского.
В заключение к царю обратился с речью старейший из сенаторов, канцлер Головкин. Оратор утверждал, что «токмо единые вашими неусыпными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на феатр славы всего света и тако рещи из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены».
Отвечая, Петр выразил удовлетворение заключенным миром, но предупредил слушателей: «Надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею греческою». Далее он сказал: «надлежит трудитца о пользе, и прибытке общем, который бог нам пред очи кладет как внутрь, так и вне, от чего облегчен будет народ». Раздавались залпы сотен пушек Адмиралтейства, Петропавловской крепости и 125 галер, введенных в Неву. По словам очевидца, «все казалось объято пламенем и можно было подумать, что земля и небо готовы разрушиться».
В ноябре праздничное настроение жителей столицы омрачило стихийное бедствие — небывалое наводнение. «Невозможно описать, — читаем в дневнике современника, — какое страшное зрелище представляло множество оторванных судов, частью пустых, частью наполненных людьми; они неслись по воде, гонимые бурей, навстречу почти неминуемой гибели. Со всех сторон плыло такое огромное количество дров, что можно было бы наготовить их на целую зиму. Ураганный ветер срывал с крыш черепицу, валил могучие деревья, разрушал дома».
Как только появился санный путь, Петр выехал в Москву. Туда же отправился двор, вельможи, генералитет, чтобы отметить заключение победного мира. На этот раз царь ехал в огромных санях, обитых кожей, с окнами и прекрасно оборудованных внутри. Покрытие спасало от ветра, а медвежьи шкуры и медные фляги, наполненные горячей водой, сохраняли тепло и обогревали ноги. Внутри саней находилось множество карманов для дорожных вещей, а у изголовья стояла аптечка и инструменты.
Празднество в старой столице продолжалось несколько недель. Заснеженные улицы Москвы были превращены как бы в каналы, по которым двигались запряженные лошадьми сани с макетами кораблей. При попутном ветре использовались паруса, «корабли» выполняли различные маневры. На палубах сидели в масках и маскарадных костюмах сенаторы, высшие офицеры, иностранные послы, придворные дамы. Грандиозный маскарад, по мысли его организатора — царя, должен был символизировать превращение России в морскую державу, выход ее к морским просторам.
Ништадтский мирный договор подвел итоги длительной войны. Значение его в истории России трудно переоценить. Петру было достаточно одного завоевания Прибалтики, чтобы прославить свое имя в веках. В его царствование Россия решила свою главнейшую внешнеполитическую задачу, которую она безуспешно пыталась выполнить два столетия. Договор закреплял за Россией «окно в Европу», и она приобрела нормальные условия для экономических и культурных связей с передовыми странами континента. Петербург, Рига, Ревель и Выборг стали важнейшими внешнеторговыми центрами страны.
Наименование Русского государства империей, а Петра императором всероссийским отразило глубокие изменения во внутреннем и международном положении страны. Государство, участие которого в международных отношениях ранее ограничивалось соседними странами Восточной и Юго-Восточной Европы, теперь прочно вошло в круг великих европейских держав. С могуществом России считались, с нею стремились установить дружеские отношения и заручиться ее поддержкой. Короче, ни один вопрос международной политики в Европе не решался без участия России.
На северо-востоке Европы наступил мир. Но обстоятельства сложились так, что через год царь вновь начал военные действия.
Возникает вопрос: что заставило Петра, только что закончившего изнурительную войну, опять вынуть шпагу? Тому было несколько причин.
Одна из них, экономическая, состояла в давнем стремлении Петра превратить Россию в торговую посредницу между восточными и западными странами, в том числе между Индией и Западной Европой. В 1716 году в Среднюю Азию была снаряжена экспедиция во главе с князем Бековичем-Черкасским. Ей поручалось склонить хивинского хана в русское подданство, а бухарского эмира — к дружбе, проверить достоверность слухов относительно золотых россыпей в нижнем течении Амударьи и, наконец, организовать поиски путей в Индию. Поход окончился неудачей: князь позволил хивинскому хану обмануть себя самым примитивным образом. Он поддался уговорам хана, что шеститысячный отряд невозможно прокормить в одном месте и что этот отряд следует рассредоточить в пяти городах. Как только Бекович-Черкасский разделил отряд на пять частей, хан вероломно напал на них и полностью уничтожил.
Почти одновременно с этой экспедицией Петр поручает поиски путей в Индию дипломатической службе. Артемию Волынскому, отправленному в 1715 году посланником в Персию, было, в частности, поручено разведать, «каким способом в тех краях купечество российских подданных размножить и нельзя ли чрез Персию учинить купечество в Индию».
Волынский должен был убедить персидского шаха, что торговля шелком-сырцом через Россию сулит ему больше выгод, чем провоз его через Турцию: доставка шелка-сырца от южного побережья Каспийского моря до Петербурга могла быть осуществлена водным путем, в то время как через турецкие земли его перевозили караванами верблюдов.
Смелый план Петра не был реализован. Проницательному Волынскому понадобилось несколько недель пребывания в Персии, чтобы убедиться в отсутствии там какого-либо порядка. В Петербург он доносил: «Здесь такая ныне глава, что он ни над подданными, но у своих подданных подданный, и чаю редко такого дурачка можно сыскать между простых, не токмо из коронованных». Действительно, первая четверть XVIII столетия в истории Персии была временем развала страны. Ослабление шахской власти сопровождалось ростом сепаратизма местных феодалов, открыто выступавших против шаха. В стране царили беззаконие, грубый произвол, продажность чиновников.
Жестокость феодального режима усугублялась религиозными преследованиями. Подвластных Персии армян и грузин, исповедовавших православие, принуждали принимать ислам. Член семьи, принявший ислам, становился единственным наследником имущества христианина. Нередко лица мусульманского вероисповедания, не находившиеся в родстве с грузинами и армянами, объявляли себя их родственниками и таким образом присваивали имущество. В этих условиях в Грузии, Армении и Азербайджане росло освободительное движение за создание полусамостоятельных государств под покровительством России.
Пользуясь развалом Персии, ее закавказские владения спешили захватить турецкие феодалы. Угроза вторжения турок в восточные районы Закавказья и возможность утверждения там Турции значительно усложнили бы оборону южных границ России. Турция на протяжении столетий неизменно занимала позицию, враждебную к России, и всякое увеличение пограничной линии создавало для России дополнительные трудности в организации обороны. Решение предпринять Каспийский поход было связано также с освободительным движением народов Закавказья и неоднократными обращениями их к русскому правительству за помощью.
Непосредственным поводом к организации похода было ограбление в 1721 году русских купцов в Шемахе. Жертвы грабежа понесли убыток в 500 тысяч рублей.
В начале 1722 года, когда двор находился в Москве, празднуя Ништадтский мир, из Персии было получено известие об очередном выступлении подвластного шаху феодала и о победах, одержанных им над шахскими войсками. Сложились благоприятные условия для вторжения турок. Петр решил предупредить их выступление и велел готовиться к походу. В апреле он спрашивал у генерал-майора Матюшкина, руководившего приготовлением судов на Верхней Волге: «Уведомьте нас, что лодки мая к пятому числу поспеют ли, также и ластовых (то есть грузовых) судов к тому времени сколько может поспеть?» Все суда должны были сосредоточиться в Нижнем Новгороде, причем недоделанные Матюшкин обещал достроить в пути.
Петр выехал из Москвы 13 мая 1722 года. В Коломне к нему присоединились Апраксин, Толстой, а также супруга Екатерина Алексеевна. Из Коломны император вместе со спутниками отправился водою к Астрахани, а оттуда 18 июля во главе пехотных войск отплыл в Каспийское море. В походе участвовало 5 тысяч матросов, 22 тысячи пехотинцев, 9 тысяч конницы, а также нерегулярные войска. Конница шла сухим путем на юг вдоль морского побережья.
Вот как описывал Петр свой поход в письме Сенату: «Мы от Астрахани шли морем до Терека, а от Терека до Аграхани; отколь послали универсалы, а там, выбрався на землю, дожидались долго кавалерии, которая несказанный труд в своем марше имела от безводицы и худых переправ».
Затем следует шутливое описание мелких стычек с неприятелем. 23 августа наиб (наместник) Дербента вручил Петру ключи от города. В заключительной фразе дана общая оценка условий похода: «Марш сей хотя не далек, только зело труден от бескормицы лошадям и великих жаров». Жара была настолько сильной, что вынудила Петра обрезать длинные волосы. Из них позже был изготовлен парик, который и ныне покоится на голове «восковой фигуры Петра», находящейся в Эрмитаже.
Петр решил ограничить личное участие в походе овладением Дербента. В Баку, где, как и в Дербенте, не ожидали сопротивления, он намеревался отправить гарнизон. Однако накануне снаряжения туда гарнизона произошло событие, спутавшее все карты: стоявшие у Дербента суда с продовольствием во время шторма дали течь, так что много провианта пришло в негодность. В расстроенном состоянии находилась конница.
Созванный Петром военный совет постановил основным силам вернуться в Астрахань, чтобы возобновить поход в следующем году. В Дербенте, Тарках и основанной русскими крепости Святого Креста были оставлены гарнизоны.
Петр сухим путем прибыл в Астрахань, а оттуда — в Москву, где его торжественно встретили 13 декабря.
На триумфальной арке был изображен проспект Дербента с надписью: «Сию крепость соорудил сильный или храбрый, но владеет ею сильнейший или храбрейший». Основателем Дербента был Александр Македонский.
В течение 1723 года русские войска в сухопутных экспедициях не участвовали. Военные действия осуществляла Каспийская флотилия, овладевшая Баку, Сальянами и Рештом. По петербургскому договору 1723 года Персия уступила России все западное и южное побережье Каспийского моря. Взамен приобретений Россия обязалась «чинить вспоможение» Персии в борьбе с его неприятелями, под которыми в первую очередь подразумевалась Турция. Тем самым была отведена угроза проникновения Турции в Восточное Закавказье и укреплены связи России с братскими народами, населявшими этот истерзанный чужеземными захватчиками край.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.