От Балтики к Пруту

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

От Балтики к Пруту

Зиму 1709 года царь провел в хлопотах об организации триумфального въезда в Москву героев Полтавы. Петр придавал этому событию огромное значение и начал подготовку к нему еще в октябре. Пленные шведы, размещенные в разных городах страны, по царскому указу свозились в Можайск и Серпухов. Наконец, Петр рапортовал «князю-кесарю» Ромодановскому о сосредоточении 22085 шведов, плененных у Лесной и Полтавы.

Москвичи уже успели привыкнуть к такого рода торжествам, но подобного зрелища им видеть еще не доводилось. Удивить триумфальными арками, музыкой, хорами, полками, шагавшими под боевыми знаменами, вряд ли было можно — парады победителей ведут свою историю от второго Азовского похода. Новое состояло в показе содеянного победителями — огромного количества пленных и трофеев.

Взору толп, разместившихся вдоль улиц столицы, сначала предстали трубачи и литаврщики в красивом убранстве. За ними следовал батальон Семеновского полка, отличившегося в битве у Лесной. Его вел командир полка генерал-лейтенант М. М. Голицын. За гвардейцами везли трофеи, взятые у Лесной: пушки, знамена, штандарты. За трофеями шли плененные в том же сражении шведские офицеры. Замыкал шествие, посвященное Лесной, второй батальон Семеновского полка.

Сценарий торжества, разработанный, как и всегда, царем, предусматривал комический момент, уязвлявший самолюбие побежденных. В санях, запряженных оленями, ехал сумасшедший француз Вимени. Современник об этом французе отзывался так: «Он порою разговаривал так разумно, что в его речи сказывалась тонкая наблюдательность, по занимательности не уступавшая беседе самого умного человека». Этого Вимени Петр выпросил у польского короля и назначил «королем» ненцев. За санями Вимени ехали 19 саней ненцев, одетых в шкуры оленей шерстью наружу.

Шуточный король и его свита, предварявшие полтавскую часть торжества, по замыслу царя, должны были подчеркнуть сумасбродную цель подлинного короля, пытавшегося осуществить несбыточное: завоевать Россию, поделить ее на княжества, свергнуть его, Петра, с престола.

Полтавскую часть шествия открывал Преображенский полк, затем шли офицерские чины, плененные под Полтавой. В промежутке между колоннами низших и высших офицеров везли взятую у шведов артиллерию и знамена. Среди трофеев находились и носилки, которыми пользовался шведский король под Полтавой. Главный трофей Полтавской баталии — первый походный министр Карла граф Пипер — замыкал ряды пленных.

Последним верхом на том самом коне, на котором он участвовал в Полтавской баталии, ехал полководец, одержавший блестящую победу, — Петр.

На новый, 1710 год, встреченный, как всегда, торжественным молебном в Успенском соборе и шумными пиршествами, Петр возлагал много радостных надежд. Поверженный неприятель уже не мог восстановить сил и, следовательно, должен был искать путей к миру, которого давно уже домогался царь. Вечером был зажжен грандиозный фейерверк. Это было не просто красочное зрелище, а «огненное действо» с острым политическим сюжетом, подлинное театрализованное представление, происходившее на открытом воздухе, где зрительным залом являлись площади и улицы, заполненные многими тысячами людей.

Новогоднему фейерверку Петр, сочинивший его, придал характер пародии на медаль, выбитую по повелению шведского короля сразу же после заключения Альтранштадтского мирного договора. Медаль изображала шведского льва посреди двух колонн, увенчанных коронами. Одну колонну лев переломил у самого основания, и корона упала. Это был намек на судьбу Польши и ее незадачливого короля. Вторую колонну лев только наклонил, но судьба ее предрешена. Под второй колонной подразумевалась Россия.

Петр использовал в фейерверке сюжет медали, но события изобразил не так, как они представлялись шведам, а как они произошли в действительности. Засветились обе колонны, увенчанные коронами, и озарились яркими огнями. Лев двинулся на одну из колонн и опрокинул ее. Но как только он направился к другой, из горящего орла, который символизировал Россию, вылетела ракета, насмерть поразившая льва.

Весна и лето нового года обнадеживали. Никогда еще небо Москвы так часто не озарялось фейерверками, как в 1710 году. Один успех следовал за другим, и каждый, казалось, приближал день заключения победоносного мира.

Приятные вести были получены из столицы южного соседа России — Константинополя. Русский посол Петр Толстой доносил царю, что в начале января султан ратифицировал договор, подтверждавший прежний мир, заключенный Украинцевым еще в 1700 году. Новым в этом договоре был волновавший царя вопрос о пребывании в турецких владениях шведского короля. Поначалу Толстой добивался выдачи Карла XII России, но безуспешно. «Домогаюсь, — доносил он, — чтобы короля шведского и Мазепу отдали в сторону царского величества, но о короле не чаю, чтоб отдали ни по какой мере, разве только вышлют его вон из своей области; а о Мазепе боюсь, чтоб оный, видя свою конечную беду, не обусурманился; а ежели сие учинит, то никак не отдадут его по своему закону».

Толстой предъявлял требования с запросом. Но в договоре 1710 года Турция все же пошла на уступки. Она обязалась выпроводить Карла XII из своих владений, причем до польских границ его должен был сопровождать эскорт турок в составе 500 янычар, а через Польшу — такой же численности русский отряд.

«Теперь уже в одну сторону очи и мысли имеем», — отозвался Петр на известие из Константинополя и велел его отметить так же, как отмечал победоносные сражения, — молебном и пальбой из пушек. Успокоение на юге позволяло сосредоточить силы на севере.

Русские войска овладели рядом крепостей. Первой в результате стремительного штурма пала небольшая крепость Эльбинг. В марте началась осада Выборга. План овладения этой мощной крепостью разработал Петр. В мае он возглавил флотилию, доставившую к осаждавшим русским войскам пополнение, продовольствие и артиллерию. Море еще не освободилось от льда, и поход 250 транспортных судов протекал в крайне трудных условиях.

Как зайти в гавань, проход в которую обстреливался крепостной артиллерией? Петр обманул коменданта крепости: на русских кораблях были подняты шведские флаги, а матросы переодеты в шведскую форму.

Два дня Петр тщательно обследовал крепость. Очевидец записал: «В Выборг снова послан барабанщик, чтобы царю можно было в безопасности осмотреть и исследовать крепость со стороны суши, как он осмотрел ее вчера со стороны моря». 25 мая Петр отдал приказ Апраксину: «как бреши и протчее по моей диспозиции готовы будут, и с которых стрелять надлежит не меньше недели и штурмовать». До штурма дело не дошло — начались переговоры о сдаче.

Накануне капитуляции к Выборгу прибыл Петр. 14 июня он вошел во главе Преображенского полка в крепость и три дня изучал ее сооружения. Победу отмечали дважды — в самом Выборге, а затем в Петербурге, где гвардейцы во главе со своим полковником пронесли по улицам города шведские знамена.

Дольше всего длилась осада Риги. Она началась еще в октябре 1709 года, в ноябре к войскам прибыл Петр, он сам произвел три выстрела по городу, чем положил начало его бомбардировке, изучил укрепления и оставил фельдмаршалу Шереметеву приказ: «Чтоб кроме тесной блокады сего города формальною атакою не добывать ради сего, первое, что время было поздно, другое, что гарнизон в нем был великий, а крепость зело сильную имеет оборону, третие, что опасности от шведов никакой не было и сикурсу ждать было невозможно».

Блокада была полной — с суши и с моря. Гарнизон вынужден был капитулировать. Во время осады русские войска понесли значительные потери, но не от военных действий, а от свирепствовавшей здесь чумы: эпидемия унесла около 10 тысяч солдат и офицеров.

Вслед за Ригой капитулировали крепости Динаминд, Пернов, Ревель (Таллин) и Кексгольм — древнерусский город Корелы.

Успех летней кампании 1710 года был ошеломляющим. Петр подвел радостные итоги боевых действий: «И тако Лифляндия и Эстляндия весьма от неприятеля очищена и единым словом изрещи, что неприятель на левой стороне сего Восточного моря не точию городов, но ниже степени земли не имеет». В Петербурге по этому случаю три дня звонили в колокола, стреляли из пушек, на Неве стояли иллюминированные корабли.

Подходил к концу 1710 год. Ничто будто бы не предвещало осложнений, и царь размышлял о «добром мире» с Швецией. Однако в декабре курьер доставил донесение из Константинополя. Толстой сообщал, что Турция объявила войну России. Вскоре пришло другое донесение — крымские татары достигли Белой Церкви и Харькова и хотя были отогнаны местными гарнизонами, но все же успели разорить край.

Объявление войны Турцией относится к числу тех парадоксов в истории, которые не поддаются объяснению с точки зрения здравого смысла и логики развития событий. В самом деле, наиболее выгодный в интересах Турции момент для нападения остался позади — турки вместе с крымцами могли вторгнуться на территорию Украины в месяцы, когда находившийся там Карл XII со своей отборной армией еще не был разгромлен. Но Турция пошла на военный конфликт полтора года спустя, опрометчиво решив иметь дело с армией, овеянной славой Полтавской виктории и сумевшей с блеском провести летнюю кампанию 1710 года.

Впрочем, ни для Петра, ни для его дипломатов намерения Турции не являлись тайной. Проницательный Толстой просил не удивляться тому, что, «когда король шведский был в великой силе», тогда он, Толстой, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, оп ждет от Турции агрессивных действий. Царь располагал достоверными сведениями о том, что в Турции велась подготовка к войне: призывали ополченцев, сосредоточивали полки янычар, приводили в боевую готовность флот для нападения на Азов. Шведский король, еще недавно укрывавшийся в турецких владениях, потратил немало красноречивых слов, чтобы подвигнуть Турцию на войну с Россией. Он стращал султана тем, что Петр, сокрушив Швецию, не замедлит овладеть Крымом и затем поведет свои победоносные войска на Константинополь. Не скупился Карл и на территориальные уступки, тем более что эти щедрые уступки шведский король намеревался совершить за счет не своих, а польских земель: Турции было обещано несколько провинций, крепость Каменец, а также 4 миллиона годовой дани. Цель усилий Карла XII была откровенно эгоистичной: Россия будет втянута в войну на юге, следовательно, ослабит давление на севере, Швеция тем временем оправится от поражений. Разжиганию враждебных действий со стороны Турции способствовала и английская дипломатия, стремившаяся связать руки России на юге и тем самым предотвратить ее вмешательство в бушевавший в Европе конфликт между Францией и морскими державами.

Все эти старания любителей загребать жар чужими руками, разумеется, остались бы бесплодными, если бы в самой Турции не было сильно стремление вернуть Азов и земли, утраченные по Константинопольскому мирному договору, подтвержденному всего несколько месяцев назад.

Как реагировал Петр на полученные известия? Война на два фронта его не радовала. Если достигнутые ранео военно-дипломатические успехи в конфликте с северным соседом могли предвещать близкий мир, то теперь окончание Северной войны отодвигалось на неопределенное будущее. Предстояла изнурительная, стоившая огромного напряжения народных сил, борьба с двумя противниками. Петр предпринимает попытки избежать войны на два фронта. Он обращается к турецкому султану с предложением восстановить мир, а также прибегает к посредничеству Англии и Голландии для заключения мира со Швецией на следующих условиях: за Россией оставались лишь земли «наследно к короне Российской издревле принадлежащие», то есть Ингрия и Корела, а также Нарва. За часть Финляндии Швеция получала компенсацию. Лифляндия с Ригой передавалась союзнику России — Польше. Однако ни та, ни другая инициатива Петра не встретила поддержки.

Как и всегда, Петр, чем сложнее и опаснее становилась обстановка, тем энергичнее и напористее действовал. Он внимательно следил за передвижением войск к новому театру военных действий, заботился о снабжении провиантом и снаряжением, хлопотал о пополнении армии рекрутами и об их обучении. Из Петербурга, где в это время находился Петр, один за другим спешат курьеры к Шереметеву, Голицыну, Апраксину. Азовскому губернатору Апраксину царь предлагает привести в боевую готовность флот, изготовить струги и лодки для донских казаков, поручает привлечь калмыков и кубанских мурз для отпора крымским татарам. Фельдмаршалу Шереметеву велено с войсками двигаться из Прибалтики в район Слуцка и Минска, а оттуда на юг. Зная медлительность Шереметева, Петр то и дело понукает его, требует расторопности, убеждает: «Ити с поспешением»; «дабы вы немедленно отправили полки в марш в назначенные места»; «А маршировать весьма нужно, понеже ежели пехота не поспеет, а неприятель на одну конницу нападет, то не без Беликова страху». Царь обращает внимание военачальников, что надлежит «учить драгун огнем как конных, так и пеших, а палашам покой дать, ибо с турками зело инако надлежит воевать, и больше пехотою утверждатца с рогатками».

Когда приготовления были в основном завершены и никаких надежд на улаживание конфликта не осталось, Петр обнародовал манифест с объявлением Турции войны. Манифест был зачитан в присутствии царя 25 февраля в Успенском соборе. После молебна Петр в качестве полковника Преображенского полка, обнажив шпагу, сам повел этот полк, отдавая честь проходившим вельможам. В тот же день оба гвардейских полка отправились в путь, чтобы соединиться с армией, двигавшейся в Валахию.

Царь выехал из Москвы к армии 6 марта. Этому предшествовало два важных события — одно государственного значения, другое — личное.

Указом 2 марта 1711 года Петр учредил Сенат — высшее правительственное учреждение, одно из самых его долговечных административных начинаний. Сенат существовал свыше двух столетий, но, создавая его, Петр, по-видимому, не предполагал пользоваться услугами этого учреждения длительное время.

Создавался Сенат в спешке, без четких представлений о его правах и обязанностях. Об этом свидетельствует последовательность издаваемых царем указов. Сначала, еще в феврале, был обнародован указ о составе Сената. Указ написал сам царь, документ отличался такой же лаконичностью, как и неясностью. Первая же фраза указа вызывает не прекращающиеся по сей день споры среди историков о том, каким учреждением представлялся царю Сенат: временным или постоянным. Нервным почерком, который умеют сейчас разбирать лишь несколько историков, Петр написал: «Определили быть для отлучек наших Правительствующий сенат для управления». Далее следует список лиц, включенных в состав вновь образованного учреждения. Спустя две недели Петр вновь берется за перо, чтобы определить обязанности Сената: «всякий их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или и смертию, по вине смотря». Даже указы, наносившие ущерб государству, надлежало выполнять безоговорочно, «до нашего возвращения».

Сенаторы отвечали только перед царем. Они, как, впрочем, и все чиновники государства, приносили присягу «на верность государю и всему государству».

Одновременно Петр составил указ с перечислением поручений Сенату на время своего отсутствия. Сохранилось три редакции этого указа — царь вносил дополнения, производил перестановку пунктов, выдвигал в число первых те из них, которым придавал важное значение.

В окончательном варианте указа Петр поручал Сенату наблюдение за правосудием и экономным расходованием денег. Здесь повторена крылатая фраза, как-то употребленная Петром в письме к Зотову: «Деньги суть артерия войны». Далее перечислялись пути увеличения денежных поступлений в казну. По мнению Петра, следовало упорядочить откупа, «потщится» о повышении прибыли от продажи соли, расширить торговлю с Китаем и Персией.

Обращает на себя внимание собственноручное дополнение Петра, сделанное им ниже своей подписи на беловом экземпляре указа. Одной фразой: «Учинить фискалов во всяких делах, а как быть им, пришлетца известие» — царь вводил в стране дотоле неизвестный институт фискалов.

Обещанное «известие» было прислано через три дня, 5 марта, накануне отъезда. В нем перечислялись неслыханные даже по тем временам обязанности фискала: «Дела же его сие суть: должен он над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправой суд, також в сборе казны и протчего. И кто неправду учинит, то должен позвать его перед Сенат (какой высокой степени ни есть) и тамо его уличать. И буде уличит кого, то половину штрафа в казну, а другая ему, фискалу».

Фискал, таким образом, должен был осуществлять негласный надзор над всем и вся. Его обязанность не предупреждать преступление, а регистрировать его и немедленно донести, когда оно совершится.

Фискал не получал жалованья, его рвение поощрялось выдачей половины штрафа, взимавшегося с виновного. Более того, фискалу предоставлялось еще одно преимущество. Рукою Петра в указе было написано: «Буде же и не уличит (то есть не докажет виновность), отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать под жестоким наказанием и резореньем всего имения». Промысел фискала давал ему возможность хорошо заработать, и никакая беда не подстерегала его, даже если он явно клеветал. Поставленный на страже законности и справедливости, фискал сам попирал справедливость.

Фискалы пользовались мрачной репутацией во всех слоях населения. Устюжские фискалы жаловались на одного посадского человека, что тот их всячески поносил и называл вместо фискалов свисталами. А вот мнение о фискалах двух сенаторов — Якова Долгорукого и Григория Племянникова. В коллективной жалобе Петру фискалы писали, что оба сенатора оказывают им всякое немилосердие. «…Племянников называет нас уличными судьями, а князь Яков Федорович — антихристами и плутами».

Не в чести фискалы были и у духовенства. Местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский воспользовался кафедрой Успенского собора, чтобы публично выступить с осуждением безнаказанности фискалов, чем, впрочем, вызвал гнев царя: «А какой же то закон, например: поставити надзирателя над судами и дати ему волю, кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обезчестити, да обезчестит; поклеп сложить на ближнего судию — вольно то ему. Не тако подобает сим быти: искал он моей головы, поклеп на меня сложил, а не довел (то есть не доказал) — пусть положит свою голову». Местоблюстителю за эту речь пришлось потом оправдываться перед царем.

Однако бесчинства фискалов были столь вопиющи, а раздражение против их наветов так велико, что царь три года спустя вынужден был издать указ, устанавливавший фискалу за неправый донос кару, которую довелось бы учинить обвиняемому, если бы обвинение было доказано. Институт фискалов был формой контроля за деятельностью чиновников и частных лиц в абсолютистском государстве, где народ безмолвствовал и общественная инициатива отсутствовала.

Создание Сената и введение фискалов открывали реформу центрального аппарата. Сенат заменил Боярскую думу. Состав Сената, как и Боярской думы, определял царь. Но при назначении в думу царь руководствовался обычаем пожалования в думные чины сыновей бояр и окольничих. Круг лиц, из которых комплектовалась дума, был, таким образом, ограниченным, а думный чин в известной мере являлся как бы наследственным.

Боярская дума была учреждением громоздким и многолюдным. В 1678 — 1679 годах в ней числилось 97 человек, затем ее состав доходил до 190 человек, а в конце XVII столетия в думе значилось около ста членов. Практически в работе думы участвовала третья, а то и пятая часть состава — многие ее члены назначались воеводами либо выполняли дипломатические поручения, то есть находились вдали от Москвы. Царь отрешал от участия в работе думы какого-нибудь боярина, отправляя его в почетную ссылку, но лишить его боярского чина он не мог, так как этот чин жаловался пожизненно.

При назначении в Сенат Петр руководствовался не аристократическим, а бюрократическим принципом, способностью назначаемого лица выполнять обязанности, перечисленные в присяге: блюсти верность государю «и всему государству», чинить справедливый суд и быть прилежным «в збирании казны и людей и протчего всего». В Сенат царь определил всего девять человек, причем сенатор оказывался лицом должностным, и должности своей он в любое время мог лишиться. Сенатор, следовательно, находился на положении чиновника, полностью зависимого от царской власти. Тем самым учреждение Сената приобрело значение важной вехи в укреплении самодержавия — неограниченной власти царя.

Другое действие, предпринятое Петром в день отъезда из Москвы, касалось его семейных дел — 6 марта было объявлено, что у него появилась законная супруга Екатерина Алексеевна.

Настоящее имя Екатерины Алексеевны — Марта. При осаде Мариенбурга русскими войсками в 1702 году Марта, прислуга пастора Глюка, попала в плен. Некоторое время она была любовницей унтер-офицера, ее заметил фельдмаршал Шереметев, приглянулась она и Меншикову. У Меншикова ее называли Екатериной Трубчевой, Катериной Василевской. Отчество Алексеевны она получила в 1708 году, когда при ее крещении в роли крестного отца выступил царевич Алексей.

Петр встретил Екатерину в 1703 году у Меншикова. Судьба уготовила бывшей служанке роль наложницы, а затем супруги незаурядного человека. Красивая, обаятельная и обходительная, она быстро завоевала сердце Петра.

А что сталось с Анной Монс? Связь царя с нею продолжалась свыше 10 лет и прекратилась не по его вине — фаворитка завела себе любовника. Когда об этом стало известно Петру, тот сказал: «чтобы любить царя, надлежало иметь царя в голове», и велел содержать ее под домашним арестом.

Поклонником Анны Монс был прусский посланник Кейзерлинг. Любопытно описание встречи Кейзерлинга с Петром и Меншиковым,  во время которой посланник испрашивал разрешения жениться на Анне Монс. В ответ на просьбу Кейзерлинга царь, по словам посланника, сказал, «что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ни слышать, ни знать не хочет». Меншиков при этом добавил: «Девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам (то есть Меншиков) развратничал столько же, сколько и я». Слуги Меншикова избили Кейзерлинга и спустили его с лестницы.

В 1711 году Кейзерлингу все же удалось жениться на Анне Монс, но через полгода он умер. Бывшая фаворитка пыталась еще раз выйти замуж, однако смерть от чахотки помешала этому.

От Анны Монс Екатерина отличалась богатырским здоровьем, позволявшим ей без труда переносить изнурительную походную жизнь и по первому зову Петра преодолевать многие сотни верст бездорожья. Екатерина, кроме того, обладала незаурядной физической силой. Камер-юнкер Берхольц описал, как однажды царь шутил с одним из своих денщиков, с молодым Бутурлиным, которому велел поднять на вытянутой руке свой большой маршальский жезл. Тот этого сделать не мог. «Тогда его величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенной ловкостью несколько раз подняла его над столом прямою рукою, что всех нас немало удивило».

Екатерина сделалась необходимой Петру, и письма царя к ней достаточно красноречиво отражают рост его привязанности и уважения. «Приезжайте на Киев не мешкав», — обращается царь к Екатерине из Жолквы в январе 1707 года. «Для бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас», — пишет он из Петербурга. Проявляет царь заботу о Екатерине и о своей внебрачной дочери Анне. «Ежели что мне случится волею божиею, — дает он письменное распоряжение в начале 1708 года перед отправлением в армию, — тогда три тысячи рублев, которые ныне на дворе господина князя Меншикова, отдать Катерине Василевской и с девочкою».

Новый этап во взаимоотношениях Петра и Екатерины наступает после того, как она стала его супругой. В письмах после 1711 года фамильярно-грубоватое «здравствуй, матка!» заменяется нежным: «Катеринушка, друг мой, здравствуй». Изменяется не только форма обращения, но и тональность записок: на смену лаконичным письмам-повелениям, похожим на команду офицера своим подчиненным, вроде «как к вам сей доноситель приедет, поезжайте сюды не мешкав», приходят письма с выражением нежных чувств к близкому человеку. В одном ис писем Петр советует при поездке к нему быть осторожной: «для бога бережно поезжай и от батальонов ни на ста сажень не отъезжай». Супруг доставляет ей радость дорогим подарком либо заморскими лакомствами.

Сохранилось 170 писем Петра к Екатерине. Только очень немногие из них носят деловой характер. Однако в них царь не обременял свою супругу ни поручениями что-либо выполнить или проверить выполнение задания кем-либо другим, ни просьбой дать совет, он лишь ставил в известность о случившемся — о выигранных сражениях, о своем здоровье. «Я курс кончил вчерась, воды, слава богу, действовали зело изрядно; как будет после?» — писал он из Карлсбада, или: «Катеринушка, друг мой, здравствуй! Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно же, однако можем разсудить, что дела на скуку менять не надобно».

Одним словом, Екатерина пользовалась любовью и уважением Петра. Сочетаться браком с безвестной пленницей и пренебречь невестами боярского рода либо принцессами западноевропейских дворов было вызовом обычаям, отказом от освященных веками традиций. Но Петр позволял себе и не такие вызовы. Объявляя Екатерину супругой, Петр думал также о будущем прижитых с ней дочерей — Анны и Елизаветы: «еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы, ежели сироты останутця, лутче бы могли свое житие иметь».

Екатерина была наделена внутренним тактом, тонким пониманием характера своего вспыльчивого супруга. Когда царь находился в состоянии ярости, никто не решался подойти к нему. Кажется, она одна владела тайной успокаивать царя, без страха смотреть в его искаженные гневом глаза.

Блеск двора не затмил в ее памяти воспоминаний о происхождении. «Царь, — писал современник, — не мог надивиться ее способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся — один величественностью своей простоты, другой своей роскошью. Он любил видеть ее всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась». Другой иностранный дипломат тоже имел возможность наблюдать проявление Петром внимательности и теплоты к супруге: «После обеда царь и царица открыли бал, который продолжался около трех часов; царь часто танцевал с царицей и маленькими царевнами и много раз целовал их; при этом случае он обнаружил большую нежность к царице, и можно сказать по справедливости, что несмотря на неизвестность ее рода, она вполне достойна милости такого великого монарха». Далее дипломат дает единственное дошедшее до нас описание внешности Екатерины, совпадающее с ее портретным изображением: «В настоящую минуту (1715 год) она имеет приятную полноту; цвет лица ее весьма бел с примесью природного, несколько яркого румянца, глаза у нее черные, маленькие, волосы такого же цвета длинные и густые, шея и руки красивые, выражение лица кроткое и весьма приятное».

Екатерина действительно не забывала о своем прошлом. В одном из ее писем к супругу читаем: «хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, однакож и старая не забывает», — так она в шутливой форме напоминала, что в свое время была прачкой. В общем с ролью супруги царя она справлялась легко и непринужденно, будто этой роли ее обучали с детства.

«Любил его величество женский пол», — отметил один из современников. Этот же современник записал рассуждения царя: «забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне; у неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны».

Екатерина снисходительно относилась к мимолетным связям своего супруга и даже сама поставляла ему «метресишек». Как-то, находясь за границей, Петр отправил ответ на письмо Екатерины, в котором она в шутку упрекала его в интимных связях с другими женщинами. «А что шутить о забавах, и тово нет у нас, понеже мы люди старые и не таковские». «Понеже, — писал царь супруге в 1717 году, — во время питья вод домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к вам». Ответ Екатерины был составлен в таком же духе: «А я больше мню, что вы оную (метресишку) изволили за ее болезнью отправить, в которой она и ныне пребывает, и для лечения изволила поехать в Гагу; и не желала б я, от чего боже сохрани, чтоб и галан той метресишки таков здоров приехал, какова она приехала».

Петр отправился в Прутский поход вместе с супругой. Меншиков был оставлен в Петербурге охранять «Парадиз» и только что завоеванные города в Прибалтике. В день отъезда между патроном и его фаворитом произошла первая размолвка, зарегистрированная источниками. Поводом к ней послужила ненасытная алчность Меншикова. Лишенный знатных предков, он с лихорадочной поспешностью стремился восполнить пробел в своем родословии. Каких только чинов и званий он не нахватал! Утолив непомерную жажду к славе, он начал удовлетворять жажду к деньгам. Меншиков брал без зазрения совести все, что плохо лежало. Датский посол Юст Юль заметил, что Меншиков «во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнешним из существ, когда-либо рожденных женщиною». Оценка Меншикова датским послом совпадает с той, которую Петр часто высказывал Екатерине: «Меншиков в беззаконии зачат, и во гресех родила мать его, а в плутовстве скончает живот свой».

В начале карьеры Мешпиков еще позволял себе демонстрировать царю честность и неподкупность. В 1703 году обрусевшему голландцу, сыну основателя первого в России железоделательного завода Андрею Виниусу грозило освобождение от доходной должности руководителя Сибирского приказа. Последний дал Меншикову крупную взятку, взамен которой получил от него письмо к царю, снимавшее все обвинения. Выпроводив Виниуса, Меншиков тотчас отправил Петру через нарочного другое письмо, в котором уведомлял о попытке подкупить его и о своем негодовании: «Зело я удивляюсь, как те люди не познают себя и хотят меня скупить за твою милость деньгами». Карьера Виниуса на этом закончилась.

Позже от подобной щепетильности Меншиков освободился совершенно. А так как перед всесильным фаворитом заискивали все, начиная от родовитых вельмож, вынужденных подавлять свою спесь перед выскочкой, и кончая людьми такого же, как и он сам, незнатного происхождения, то недостатка в поводах для вымогательств не было. Известный прибыльщик Алексей Курбатов, пользовавшийся покровительством князя, как-то в письме Петру аттестовал своего патрона «избранным от бога сосудом, единственным человеком, который без порока перед царем». В действительности пороками светлейший был одарен не менее, чем талантами. Главный из них — алчность — не раз ставил карьеру князя под удар. Меншиков повторял извечную ошибку подавляющего большинства фаворитов — вместо того чтобы оставаться в тени, он демонстрировал свою силу и влияние, а главное, использовал это влияние в корыстных целях.

6 марта Петр отправил Меншикову письмо из Преображенского. Не умевший грамоте князь заставил денщика прочитать еще раз приятную для него фразу: «Ныне посылаю к вашей милости в презент кафтан здешнего сукна; дай боже на здоровье носить». Окинув беглым взглядом подарок, Меншиков нашел, что сукно уступало заморскому. Суконный двор, на котором его выделали, только недавно был пущен, производство еще налаживалось. Однако подарком все же остался доволен — он свидетельствовал о расположении к нему царя. Между тем в тот же день, 6 марта 1711 года, Петр прибыл в Москву, где ему пришлось выслушать жалобу сына вдовы бывшего великого литовского гетмана Огинского на бесчинства Меншикова. Князь во время пребывания в Польше в 1709 году воспользовался денежными затруднениями Огинского и купил у него за совершеннейший бесценок огромное староство Езерское. Вдогонку к ранее написанному царь отправил Меншикову письмо с упреком за поступок, отнюдь не содействовавший нормализации отношений с верхами общества союзной Польши. Погасив вспышку гнева, царь лишь слегка пожурил князя: «И николи б я того от вас не чаял, хотя б какой и долг на них был».

Поток жалоб на незаконные стяжания Меншикова нарастал по мере приближения царя к польской границе. Жертвами его алчности оказались и польские магнаты, и мелкая шляхта, он скупал, вымогал и просто захватывал прежде всего крупные владения, но не гнушался и мелкими. 11 марта из Горок царь отправляет князю еще одно послание, на этот раз с суровым предупреждением, заставившим адресата немало поволноваться: «В чем зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытки не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас, не оскорбитца о том, ибо первая брань лутче последней, а мне, будучи в таких печалях, уже пришло до себя и не будут жалеть никого».

Почти месяц Петр не удостаивал Меншикова письмами, но ежедневные ходатайства находившейся рядом Екатерины сделали свое дело. Следы размолвки уже отсутствуют в письме, отправленном из Слуцка 9 апреля. В деловой тон послания вклинены слова, свидетельствующие о восстановлении прежних доверительных отношений между автором и его корреспондентом, — царь подробнее, чем кому бы то ни было сообщает о перенесенной тяжелой болезни. А спустя несколько месяцев роли переменились, опасно заболел князь, хворь вызвала туберкулез, и Петр 11 ноября пишет ему из Эльбинга: «О протчем не имею что ответствовать, только дай боже вас здоровым видеть, для чего прошу тебя богом: не езди встречю ко мне, не испорть себя после такой жестокой болезни, но дождись в Питербурхе».

Чем занимался Петр во время своего долгого пути из Москвы в действующую армию, в промежутке между 6 марта я 12 июня, когда он прибыл в лагерь русских войск? Это были месяцы напряженной работы, интенсивность которой нисколько не уменьшилась от того, что она протекала в условиях походной жизни. Даже в дни тяжелой болезни Петр не прерывал обычных занятий, и если бы не его собственное свидетельство о том, что он был нездоров, то по потоку распоряжений, указов, советов и дипломатических поручений трудно догадаться, что в эти самые дни хворь приковала его к постели и он настолько ослабел, что должен был учиться ходить. Меншиков был близок к истине, когда, получив известие о болезни царя, высказал суждение о ее причинах: «Об оной вашей болезни весьма мню, что не от иного чего, но токмо от бывших трудов вам приключилось, и того ради прилежно прошу, дабы изволили себя в том хранить и, ежели где самая нужда вас не требует, дабы тут себя употреблять не изволили».

Энергия Петра в эти месяцы была сосредоточена на множестве дел. Первоочередная задача состояла в концентрации войск на двух флангах предстоящего театра военных действий: у Азова на востоке и у Днестра на западе. Требовала внимания и Прибалтика, ослабленная уводом самых боеспособных частей русской армии на юг. Здесь надо было пополнить рекрутами поредевшие гарнизоны прибалтийских городов. Надлежало, далее, укреплять отношения с союзниками — Польшей и Данией, — добиваясь от них более весомого вклада в войну со шведами.

План кампании на западном участке исходил из представлений царя о высокой боевой выучке русской армии, прошедшей школу Лесной и Полтавы и способной держать инициативу в своих руках. Предполагалось, что русские войска, преодолев Днестр, Буг и Дунай, развернут боевые действия на чужой территории и там нанесут решающее поражение противнику.

Кажется, ничто так не занимало Петра в эти недели, как стремление в минимальные сроки сосредоточить свою армию у Днестра и побыстрее достичь Дуная. Из Смоленска, Луцка, Яворова, Ярославля Петр отправляет одного за другим гонцов с приказанием ускорить движение войск. Смысл указов один и тот же: «все исполнить, не опуская времени, ибо ежели умедлим, то все потеряем»; «подтверждаем, дабы вы трудились, как наискорее, с пехотными дивизиями поспешать в указное место, ибо нужда того требует»; «итить со всяким поспешением».

Старый фельдмаршал хотя и сознавал, что нерасторопность губительна, но двигался не так быстро, как требовал Петр: мешала весенняя распутица и присущая ему медлительность.

Куда и почему спешил Петр? Какая нужда того требовала? Ответы на эти вопросы находим в указах царя: надо было достичь Дуная раньше турок. В этом случае к русским войскам присоединятся валашский господарь Бранкован и молдавский господарь Кантемир. Армия получит вооруженную помощь, а главное, продовольствие, в котором так нуждались войска. Дальнейший ход событий Петру представлялся так: «сербы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), також и болгары и иные христианские народы против турка восстанут, и оные к нашим войскам совокупятся, иные ж внутрь их, турской, области возмущение учинят, что увидя, турской везирь за Дунай пойтить не отважится, и большая часть от войск его разбежится, и может быть, что и бунт учинят».

Столь радужные перспективы, возможность одержать относительно легкую победу, стоили того, чтобы спешить, двигаться вперед. У Петра, медленно оправлявшегося от болезни, в мае появилось бодрое настроение. Правда, он пишет Меншикову 21 мая, что ему «не без грусти, ибо от обеих флотов лишен», но Петр умел в интересах дела жертвовать всеми увлечениями, вместе взятыми.

Помощь валашского и молдавского господарей, на которую столь много надежд возлагал Петр, оказалась в значительной мере эфемерной. Правда, молдавский господарь Кантемир организовал в Яссах дружескую встречу войскам Шереметева и перешел на сторону России, но реальный вклад его в борьбу с турками был значительно скромнее того, на что рассчитывал царь. Приведенные им отряды оказались не полностью укомплектованными, но главное — Кантемир не организовал продовольственных магазинов в Яссах. Что касается валашского господаря Бранкована, то он не только не выполнил взятых на себя обязательств, но и вероломно изменил России, выдав все планы кампании турецкому визирю.

Освободительная борьба славянских народов против турецкого владычества не приняла таких грандиозных размеров, которые могли бы оказать существенное влияние на ход кампании. Развертывание этой борьбы находилось в прямой зависимости от присутствия русских войск на Дунае, но Шереметев упустил время. «О замедлении вашем зело дивлюсь», — выговаривал Петр фельдмаршалу. 12 июня турецкая армия уже навела мосты через Дунай и готова была форсировать реку, чтобы идти навстречу русским войскам, только еще начинавшим строить переправу через Днестр.

Уже в это время русские войска испытывали недостаток в продовольствии. Петр пишет Шереметеву в Яссы: «…У Аларта уже 5 дней как ни хлеба, ни мяса… Извольте нам дать знать подлинно: когда до вас дойдем, будет ли что солдатам есть?» Но у Шереметева с продовольствием не лучше: «Здесь в команде моей, оскудение ради хлеба, начали есть мясо». Правда, Кантемир обещал поставить 10 тысяч волов и коров, 15-20 тысяч овец, но хлеба не было и в Молдавии.

Что было делать? Возвращаться ни с чем или продолжать поход? Большинство участников военного совета высказались за движение к Пруту. Рассчитывали на продовольствие, которое щедро сулил Бронкован, к тому времени уже тайно вступивший в предательские связи с турками. Надеялись на овладение провиантскими магазинами самих турок. На решимость двигаться вперед и искать встречи с противником оказал влияние слух, пущенный Бранкованом, о том, что визирь имеет указание от султана вступить в переговоры с русскими. Раз противник ищет перемирия, следовательно, он слаб. Петр, принимая решение двигаться к Пруту, был уверен в благополучном исходе операции.

Печален изнурительный переход от Днестра к Пруту. Впереди лежала испепеленная солнцем безводная степь. То, что не успели сделать жалящие лучи солнца, довершила саранча. Тучи прожорливых насекомых оставляли после себя пустыню, лишали лошадей корма. Но главные страдания армия испытывала не от недостатка провианта, а от почти полного отсутствия воды. «Царь передавал мне, — записал датский дипломат, — что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни».

В конце июня армия переправилась через Прут и медленно, с продолжительными остановками двигалась по правому берету вниз. Первые стычки с неприятелем состоялись 7 июля, причем турок вместе с татарами оказалось не 60 — 70 тысяч, как полагал Петр, а 150 тысяч человек. Им удалось окружить русскую армию, насчитывавшую в своих рядах около 40 тысяч солдат и офицеров. Генерал Понятовский, военный советник у турок, оставил описание сражения, состоявшегося 9 июля: «Янычары… продолжали наступать, не ожидая приказов. Испуская дикие вопли, взывая по своему обычаю к богу многократными криками „

Данный текст является ознакомительным фрагментом.