«Ставите трудное положение перед штабом…»

«Ставите трудное положение перед штабом…»

По дороге из Козельска в Астапово за Толстым и его спутниками следил не только корреспондент «Русского слова» Константин Орлов. К слежке за беглецами подключилась и сложнейшая полицейская машина.

Толстой и его спутники находились еще в пути, когда из Белева на станцию Куркино была отправлена телеграмма: «По прибытии п. № 12 немедленно справиться, едет ли с этим поездом писатель Лев Толстой; если едет, то где он остался от поезда. Телеграф. мне. Вах. Пушков». Телеграмма была послана в 3:20 дня 31 октября. Ответ пришел через два с половиной часа из Данкова, последней крупной станции перед Астапово: «Едет п. № 12 по билету 2 класса Ростов-Дон. Унт. – офицер Дыкин».

Еще через два часа из Астапова в Елец ушла телеграмма ротмистру М.Н. Савицкому, начальнику Елецкого отделения жандармского полицейского управления железных дорог: «Писатель граф Толстой проездом п. 12 заболел. Начальник ст. г. Озолин принял его в свою квартиру. Унтер-офицер Филиппов».

В 10 часов утра 1 ноября в Елец Савицкому телеграфировал уже сам начальник Московско-Камышинского жандармского полицейского управления железных дорог генерал-майор Львов: «Ожидается донесение на № 649». Ответ Савицкого пришел с очевидным запозданием, в 7 часов вечера: «Лев Толстой, в сопровождении доктора Маковицкого и двух родственниц, заболел в пути, остался в квартире начальника станции Астапово».

Разобраться в этом иерархическом хитросплетении полицейских донесений того времени современному человеку очень трудно. Но ясно одно. Ни о каком тайном следовании в Новочеркасск и уж тем более – пересечении границы по подложным паспортам – речи быть не могло.

Фигура ротмистра Михаила Николаевича Савицкого весьма любопытна. Во всей этой истории он оказался «крайним» из всех полицейских чинов, на которых была возложена не только обязанность наблюдения за Толстым и донесения об этом в Москву, но и ответственность за сохранение общественного спокойствия на станции Астапово.

Однако находясь в Ельце Орловской губернии, Савицкий первые три дня не контролировал ситуацию, чем вызвал недовольство московского начальства. Когда газеты уже наперебой печатали сообщения своих спецкоров из Астапова, ротмистр странно молчал, возможно, еще не догадываясь, что именно он-то и назначен «крайним». Астапово кишело журналистами столичных и провинциальных газет; их некуда было размещать, так что Озолин был вынужден просить у своего начальства выделить для их проживания отдельный вагон. А Савицкий всё еще находился в Ельце и 3 ноября телеграфировал генералу Львову то, о чем знала из газет вся Россия:

«После второго звонка п. № 12 дочь Толстого, ввиду заявления врача о крайне опасном его положении, обратилась с просьбой к начальнику станции дать помещение. Таковое начальником и предоставлено в своей квартире за неимением другого».

В тот же день генерал Львов шифрованной (!) телеграммой обязал его самолично ехать в Астапово с пятью жандармами и взять контроль ситуации на себя[26]. Телеграмма Львова была послана в 3 часа дня. Но Савицкий почему-то медлил и оставался в Ельце. В тот же день вечером ему пришло тревожное донесение астаповского унтер-офицера Филиппова: «Прибыли корреспонденты „Утро“, „Русское слово“, „Ведомости“, „Речь“, „Голос Москвы“, „Новое время“ и „Петербургское Телеграфное Агентство“. Завтра поездом 11 едет Астапово рязанский губернатор». Контролировать ситуацию ротмистр пытался из Ельца: «Астапово. Унтер-офицеру Филиппову. Никому из прибывших на вокзал не проживать. Приеду завтра вечером. Кроме квартиры начальника станции в станционных зданиях никому не оставаться. В квартире Озолина жить только четверым раньше прибывшим. Ротмистр Савицкий».

Но не размещать прибывших и еще прибывающих корреспондентов было невозможно. Находившийся в Саратове управляющий делами Рязанско-Уральской железной дороги Д.А. Матренинский, в чьем подчинении находилось Астапово, был вынужден телеграфировать Озолину: «Разрешаю допустить для временного на один-два дня пребывания корреспондентов петербургских, московских и других газет занятие одного резервного вагона второго класса с предупреждением, что вагон может экстренно понадобиться для начавшихся воинских перевозок».

Одновременно он телеграфировал начальнику дистанции Рязанско-Уральской железной дороги на станции Астапово Клясовскому, чтобы тот подготовил для временной гостиницы отдельный дом, протопил его, оборудовал кроватями с бельем. Но журналистов туда пока не запускал до особого распоряжения.

Получивший от Савицкого приказ не пущать унтер-офицер Филиппов запретил заселение дома и вагона, о чем двумя телеграммами, в ночь на 4 ноября и утром, отрапортовал ротмистру. Встревоженный Матренинский, понимая, что ситуация на подведомственной ему станции станет критической, 4 ноября обратился телеграммой к Савицкому: «Ввиду исключительных обстоятельств, покорно прошу не препятствовать нахождению на станции Астапово в общественных домах и вагонах прибывающих родных графа Льва Николаевича Толстого и посторонних лиц; в поселке поместиться затруднительно и даже невозможно. Просьба телеграфировать на место и мне». – «Для помещения в полосе отчуждения лиц, имеющих паспорта, препятствий не встречается, – отвечал ротмистр, – прочих будет решено сегодня вечером на месте».

В этот же день Савицкий получил от генерала телеграммой шифрованный нагоняй: «До сего времени ни разу не получил никаких сведений, как бы следовало делать ежедневно подробно почтою, в экстренных случаях по телеграфу, о том, что происходит Астапове. Ставите трудное положение перед штабом». Вечером Савицкий был в Астапове и стал одним из бесценных свидетелей тех интриг, которые происходили вокруг умиравшего Толстого.