Новые правила при новых привычках
Новые правила при новых привычках
Советский Союз заканчивает свое существование, но советский человек будет жить еще долго. Приобретенные за семьдесят с лишним лет ухватки и привычки впитались в кровь настолько, что передаются по наследству и избавиться от них ближайшим поколениям можно будет разве что с помощью генной инженерии.
Когда я оформлял во Франкфурте свой билет до Москвы рейсом Аэрофлота, служащая аэропорта спросила меня, какое мне нужно место;, для курящих или некурящих? Я спросил: а какая разница? Она мне объяснила, что разница простая: на местах для курящих пассажиры курят, на местах для некурящих они не курят. Я усмехнулся, но ничего не сказал. Объяснять ей, что на советских самолетах и для советских людей все эти правила не действуют, бесполезно.
С тех пор, как мне стало доступно въезжать в собственное отечество, наблюдаю за своими земляками там и здесь и не устаю удивляться особости их манер. Вот они проходят паспортную и вещевую проверку. Ведут себя робко, угодливо, улыбаются каждому служащему аэропорта или полицейскому, кивают головами с тем напряжением лица, которое бывает у глухих, делающих вид, что прекрасно слышат. Они торопливо и невпопад кидаются исполнять непонятные им распоряжения и заискивают перед попутчиками, которые могут объясниться по-немецки или по-английски.
Но вот все позади, пассажиры входят в свой, советский, самолет, и, пока укладывают на полки свои вещи, с ними происходит метаморфоза: они здесь хозяева, у них здесь свои законы и своя иерархия. Спинки кресел откинули, ноги вытянули, руки запрокинули за голову – расслабились. Стюардесса объявила, что самолет готовится к взлету и надо: пристегнуть ремни – они не пристегнули, – поставить спинки сидений в вертикальное положение – они не сдвинулись с места. Объяснять, что следует делать, если авария, стюардесса не стала, ограничившись сообщением, что соответствующая инструкция с картинками находится в сетке перед каждым сиденьем. Мои соседи и тут не пошевелились и на этот раз были совершенно правы, потому что инструкции ни передо мной, ни перед ними не было, и стюардесса (она ведь тоже советского воспитания) это тоже знала.
Нечего и говорить, что, как только самолет оторвался от бетонки, мои соседи, сидя на местах для некурящих, тут же, с наслаждением закурили.
За годы своего существования советские власти, от высших до низших, насочиняли столько бессмысленных изречений, обещаний, заклинаний, призывов, законов и правил, что к написанному слову люди относятся без малейшего уважения.
Есть такой анекдот. Человек подходит к киоску, на котором написано: «пивоводы». Спрашивает у продавца: «У вас есть пиво?», «Нет». «А вода есть?» «Нет». "А у вас же написано «пивоводы»? «Мало ли слово из трех букв где написано», – отвечает продавец. – «У меня на сарае написано, а я в нем дрова храню».
Всю жизнь мое поколение, и поколение моего отца, и поколение моего сына читали и видели везде перед глазами писанную бессмыслицу вроде «Партия и народ едины», «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», «Социализм – это учет», «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны», «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой». На протяжении всей советской истории в газетах и в школьных учебниках, на лозунгах и на плакатах и даже в технических инструкциях употреблялись слова, или не имевшие никакого смысла, или имевшие смысл противоположный. Поэтому в газете «Правда» нет ничего, кроме лжи, в ресторане нет ни одного блюда из перечисленных в меню, в магазине «колбасы» продается не колбаса, а кофейный напиток, кстати сказать, очень мало похожий на кофе. Из-за нехватки товаров и тары несовпадение слов и реалий присутствует и в домашнем быту. Хозяйки держат подсолнечное масло в бутылках с этикетками «Московская водка», – соль – в банках из-под халвы, гвозди – в коробках из-под печенья. Несоответствие наружной надписи тому, что находится внутри, – это одна из постоянных примет советской жизни.
К числу редких исключений относится Мавзолей. На Мавзолее написано: «Ленин» и внутри его находится Ленин.
Хотя и на этот счет недоверчивые люди выражают сомнения, полагая, что в Мавзолее лежит вовсе не Ленин, а восковая кукла. Если это так, то надо признать, что кукла слеплена с большим искусством, чем та, что в лондонском музее мадам Тюссо. Тамошнего Ленина я, пройдя мимо него несколько раз, узнал скорее по кепке, чем по всему остальному.
«Ленин и теперь живее всех живых», сказал когда-то о создателе советского государства поэт Владимир Маяковский. Теперь государство это расползается, как прогнившая тряпка, а живейшему из живых грозит переселение в царство мертвых.
Подкоп под священную мумию идет уже давно. Первое покушение совершил Марк Захаров. Потом его поддержал Юрий Корякин. Теперь в это же дело включились мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак и всякие прочие известные и неизвестные лица. Большинство из желающих закопать обитателя Мавзолея поглубже, согласны считать, что Ленин (опять слова Маяковского) «самый человечный изо всех прошедших по земле людей», полагают, что его не обязательно держать при этом в стеклянном гробу и выставлять напоказ. Это, говорят они, язычество. Это не по-христиански и вопреки воле покойного, который будто бы выражал желание быть похороненным рядом с матерью на кладбище в Санкт-Петербурге.
Противники выноса резонно возражают, что Ленин был убежденным атеистом и о христианских обрядах заботился меньше всего. Что никаких доказательств его желания быть похороненным рядом с матерью нет, и, если уж задним числом обращать покойника в христианство, то более естественно ему находиться поближе к жене Надежде Константиновне Крупской, прах которой замурован в Кремлевской стене за Мавзолеем, или хотя бы к любовнице Инессе Арманд, она тоже в двух шагах от Мавзолея покоится, разделивши одну могилу с американцем Джоном Ридом.
У противников переноса тела из Мавзолея в могилу есть дополнительный аргумент: они боятся, что останки любимого их вождя станут неодолимым соблазном для мародеров и мстителей. И опасения их не пустые.
В результате постоянного ухудшения уровня жизни и расширения гласности мародерство стало более заметным явлением, чем раньше. Два года тому назад в Крыму разразился большой скандал, связанный с тем, что ночные охотники раскапывали могилы евреев, расстрелянных во время войны нацистами, и вырывали из черепов оставшиеся в них золотые коронки. Год тому назад произошел случай совсем уникальный. В Нью-Йорке умер корреспондент советского телевидения Дунаев. Тело его в полированном гробу с бронзовыми ручками самолетом было отправлено в Москву, но до получателя не дошло. Перерыли все склады Шереметьевского аэропорта и в конце концов покойника обнаружили среди каких-то технических грузов, голого, без гроба и без костюма. То и другое было украдено. Совсем недавний случай: повесившегося в августе маршала Ахромеева мародеры выкопали из могилы и содрали с него маршальский мундир.
Сторонники оставления Ленина в Мавзолее говорят: сейчас он находится под круглосуточной вооруженной охраной. А что будет с ним, если он останется в обыкновенной неохраняемой могиле? Сторонники захоронения резонно возражают, что и на обыкновенном кладбище уберечь вечно живого мертвеца от мародеров можно разными способами, и один из них – провести в могилу электронную сигнализацию.
Пока ведутся споры о мумии – статуи Ильича и его ближайших соратников стаскиваются с пьедесталов жадными до зрелищ толпами с яростью, накопленной за многие годы слишком уж неистощимой покорности. После революции 1917-го года тоже разрушались памятники эпохи царей, но не с таким размахом. В сравнимых количествах сносились тысячу лет тому назад после крещения Руси деревянные идолы: их скидывали в Днепр, и плыли они один за другим к Черному морю. Коммунистических идолов в воду не бросают, они слишком громоздки и их слишком много. Некоторых из них кому-то, кажется, удалось продать за границу, но дальше дело застопорилось: предложение слишком сильно превысило спрос. Есть разные идеи использования сокрушенных памятников, но пока с ними обращаются как попало.
Это, может быть, покажется, странным, но, избавившись от бессмысленных лозунгов, плакатов, транспарантов, портретов и памятников, Москва лишилась даже тех убогих украшений, которые у нее были, и от этого как-то потускнела.
Одна моя знакомая несколько дней назад приехала в Москву после чуть ли не двадцатилетнего отсутствия. Она сказала, что ходила по улицам и плакала. Город показался ей слишком серым, грязным и обветшалым. Стены домов осыпаются, крыши протекают, балконы, заставленные запасами картошки, капусты и всяким хламом, кажется, вот-вот обрушатся.
Дороги разбиты, вечерами освещение тусклое, по полутемным улицам среди ям и выбоин шарахаются из стороны в сторону автомобили, освещая свой путь почему-то только подфарниками. Город кажется моей знакомой кораблем, погружающимся в пучину. Причем ни пассажиры, ни команда, не пытаются уже спастись и не молят о помощи, а покорно, тихо и безнадежно идут на дно.
Мне лично та же картина видится более сложной. Корабль, конечно, терпит бедствие, команда в ужасе, а пассажиры в панике, но ведут себя все по-разному. Одни покорно тонут, другие спускают на воду шлюпки, третьи кидаются просто вплавь, четвертые перед тем, как покинуть корабль, пытаются свинтить с него и утащить что-нибудь ценное, пятые захватывают каюты первого класса, чтобы хоть перед концом отведать шикарной жизни, ну, а что касается капитанского мостика, то за место на нем честолюбивые люди, как и прежде, борются с риском для головы.
Под последними я подразумеваю прежде всего незадачливых возглавителей августовского путча. Не имея ни малейших оснований заподозрить этих людей в приверженности каким бы то ни было идеалам, я думаю, что только жажда власти толкнула этих людей на их отчаянный и безумный поступок.
В России всегда был актуальный вопрос, где ты был и что делал тогда-то. Чем занимался до 17-го года, где находился во время войны, во время застоя и т. д. Теперь самый ходовой вопрос в Москве: где ты был во время путча? Те, кто были на баррикадах, гордятся тем, что были на баррикадах, и укоряют тех, кто там не был. Генерал КГБ с гордостью пишет в газете, что он мог бы разнести эти баррикады за пятнадцать минут, и – с еще большей гордостью, что он этого не сделал. Поэтому баррикадники удержали свои позиции. А некоторым пребывание на баррикадах так понравилось, что их и сегодня оттуда выбить нельзя: они там поставили палатки и живут.
В ключевые моменты истории всегда находится значительное количество индивидуумов, которые предпочитают один раз сразиться на баррикадах, тому чтобы всю жизнь нудно и кропотливо работать. Из подобного рода людей в Москве сложилась уже целая организация под названием «Живое кольцо», которая грозит перерасти то ли в политическую партию, то ли в военное формирование. Количество участников с каждым днем увеличивается.
Семьдесят лет назад Ленин принял участие в первом коммунистическом субботнике. Это событие запечатлено на известной советской картине, где Владимир Ильич изображен в момент несения им бревна. Вместе с ним бревно несут еще несколько человек. Потом из года в год те, кто нес это бревно вместе с Лениным, выступали с воспоминаниями о субботнике, причем с каждым годом число несших это бревно вместе с Лениным росло, и в конце концов по некоторым подсчетам достигло семи тысяч человек. Можно себе представить, каких астрономических величин через несколько лет достигнет число героев-антипутчистов.
Хотя Советский Союз благодаря гласности перестал быть самым надежным хранилищем государственных и всяких прочих тайн, некоторые секреты все еще остаются под такими замками, ключи к которым пока не подобраны. В числе подобных секретов – архивы КГБ и списки информаторов этого ведомства. Это, по-моему, – одна из самых важных сегодняшних проблем, имеющая принципиальное значение для дальнейшего развития событий. Новый шеф КГБ Вадим Бакатин сказал, что в списках этих значатся чуть ли не семь миллионов фамилий, но раскрывать их нельзя, потому что это приведет к стихии бессудных расправ. Я лично так не думаю. Если штатные работники КГБ не боятся за свою жизнь, то и нештатным тоже особенно беспокоиться нечего. Тем более, что они живут рассредоточенно и направить на них концентрированный гнев народа или толпы не так-то просто. Толпу можно настроить на штурм здания КГБ, но вряд ли она в состоянии бегать за каждым стукачом по отдельности.
Дело не в семи миллионах, а в гораздо меньшем, но очень влиятельном количестве людей, не желающих раскрытия этих архивов и этих списков. Потому что в списках этих не только какие-то мелкие информаторы, но и люди, занимающие самые высокие посты в СССР или в том, что еще осталось от этого государства. Когда я смотрю на нынешних президентов, премьер-министров просто министров, депутатов, создателей новых партий, видных ученых, писателей и журналистов, я вспоминаю, что многие из них и раньше делали успешную карьеру, а это было бы невозможно при плохих отношениях с КГБ. И все эти люди постараются, чтобы жгучие тайны КГБ хранились крепко и долго.
Лиц, заинтересованных в сокрытии кагебистских секретов гораздо больше, чем можно себе представить. Среди них не только постоянные информаторы, но и те, кто когда-то где-то, может быть, очень давно кого-то со страху или по ошибке, или по глупости подвел. Или говорил что-то, о чем сейчас хотел бы забыть. Самые разные люди, в том числе даже и те, что никогда не вступали ни в какие отношения с КГБ, боятся раскрытия своих интимных тайн. Например, одна бывшая диссидентка сказала, что ей нечего скрывать от общества или народа, но она очень бы не хотела, чтобы к ее досье получил доступ ее муж.
Но похоже, что ей пока можно не волноваться. Комитет государственной безопасности продолжает работать и, как мне кажется, приблизительно в том же направлении, что и раньше. Недавно было объявлено, что подслушивание частных телефонных разговоров теперь сократилось на треть, но и Советский Союз тоже примерно на столько же сократился. Можно сократить на треть и количество стукачей, но если открыть их имена народу, то и остальные две трети сбегут. А КГБ без стукачей жить не может. Похоже, что и мы не можем жить без КГБ. Как-то уже привыкли, и если никто по пятам за нами не ходит, никто в замочные скважины не подглядывает, никто в трубках телефонных не шуршит, то нам как будто чего-то не хватает.
Правда, еще недавно не могли мы себе представить нашей жизни без КПСС. Или представляли в розовом свете: мол вот коммунистическая партия исчезнет и все будет хорошо. А она исчезла и ничего вокруг не изменилось. Отказавшиеся от коммунизма и от всех своих прежних святынь нынешние власти издают новые законы и правила, но никак их в жизнь не проводят. Ограничиваясь только заседаниями и обсуждениями этих законов. А советский человек живет по-прежнему, то есть плохо, в чем-то даже хуже, чем прежде.
И все-таки… И все-таки не все в Москве сегодня – как прежде, или хуже, чем прежде. Что ни говорите, а лица людей на улице, в метро, в автобусах – открытей и веселей, чем прежде. В киосках, на улицах, в подземных переходах идет бойкая торговля газетами и журналами, каждый день я вижу какое-то новое название. Несмотря на дороговизну этих новых изданий и резкую инфляцию, по утрам в киоск стоит очередь. Все держатся раскованней и нормальней. Один мой немецкий друг приехал в Москву после пятилетнего перерыва и сказал мне, что Москва поразительно изменилась. Она стала беднее, но и живее, чем раньше. Он считает, что есть повод для оптимизма. Я с ним согласен. Я согласен и с героем моей собственной пьесы «Трибунал», который говорит: «Я оптимист. Я верю, что пройдет еще лет двести-триста, и все будет хорошо».
1991, октябрь. Москва
Данный текст является ознакомительным фрагментом.