Новые правила 1926–1927

Новые правила 1926–1927

Жить надо вместе; ездить — вместе.

Или же — расстаться — в последний раз и навсегда.

Лили — Маяковскому

В 1926 г. Варвара Степанова сфотографировала Маяковского, Шкловского и Родченко в садике дома в Гендриковом переулке.

Какие чувства испытывал Маяковский, покидая американский континент? За четыре месяца в Мексике и США и его внутренний агитатор, и внутренний лирик нашли удовлетворение: первый — в стихах и выступлениях, второй — в личной сфере. Кроме любовной связи с Элли Джонс, путешествие принесло ему приступы сильной ностальгии, разбуженной ежедневными встречами с Давидом Бурлюком. Бурлюк принимал участие в организации выступлений Маяковского и сделал иллюстрации к двум стихотворениям, вышедшим отдельными книгами во время его пребывания в Нью-Йорке.

Но каким бы политически «прогрессивным» Бурлюк ни был, старые друзья, разумеется, говорили не только о политике. Стихотворения, иллюстрированные Бурлюком, — «Необычайное приключение…» и «Христофор Колумб» — не были политическими произведениями. Бурлюк являлся не только «отцом русского футуризма», но и в определенном смысле «отцом» Маяковского, именно он открыл его поэтический талант и сделал его поэтом. В 1910-е годы они вместе боролись за эстетические идеалы футуризма, а после революции — за свободу искусства от государства. Бурлюк был одним из ближайших друзей Маяковского, их очень многое объединяло. Если поэт и мог облегчить душу перед кем-либо, то именно перед ним. Признание, услышанное Бурлюком от Маяковского в Нью-Йорке — «Вот семь лет как я очень скучаю»[17], — нельзя считать проявлением усталости, депрессии или временного смятения чувств. Тем более что оно перекликается с записью в дневнике, который Маяковский вел во время разлуки с Лили зимой 1923 года и где он упоминает «один от семнадцатого года до сегодняшнего дня длящийся теперь никем не делимый ужас»[18].

Свойственная Маяковскому двойственность, противоречивое отношение к своему творчеству и отечеству с полной силой прорываются в стихотворении «Домой!», над которым он начал работать, возвращаясь на корабле из Нью-Йорка. Восхваляя созидательную силу коммунизма, Маяковский подчеркивает, что вклад поэта в дело революции не менее важен, чем вклад рабочих, хотя они и приближаются к коммунизму с разных сторон:

Пролетарии

                    приходят к коммунизму

                                                            низом —

низом шахт,

                    серпов

                                и вил, —

я ж

      с небес поэзии

                              бросаюсь в коммунизм,

потому что

                  нет мне

                              без него любви.

Как и в поэме «Про это», Маяковский считает, что истинная любовь невозможна без нового коммунистического общества.

Одновременно он развивает другую тему своих прежних произведений, а именно: поэзия должна подчиняться политике, а поэт обязан выполнять так называемый «социальный заказ» (см. далее стр. 422). Он ощущает себя «советским <…> / заводом, / вырабатывающим счастье», он хочет получать «задания на год» от Госплана, чтобы «над мыслью / времен комиссар <…> с приказанием нависал», чтобы «в конце работы / завком / запирал мои губы / замком», «чтоб к штыку / приравняли перо» и чтобы Сталин делал доклады на политбюро «о работе стихов». (То, что в качестве докладчика был выбран Сталин, объясняется не особой симпатией Маяковского к преемнику Ленина, а рифмой «стали — Сталин»; по литературным вопросам Сталин, как известно, редко высказывался.)

Так далеко в отрицании поэзии Маяковский еще не заходил. Самое страшное заключается в том, что он делал это без внешнего принуждения, официально подобной правоверности не требовалось. Импульс шел изнутри: Маяковский знал, с каким подозрением к нему относятся в различных кругах, и этим заявлением хотел показать, что он не «попутчик», что он более коммунистический, чем сама партия.

Тем не менее Маяковский, очевидно, сомневался в том, что его присяга возымеет нужный эффект — несмотря на ее политическую корректность. Он жаждал быть понятым партией и народом, но опасался противоположной реакции, что явствует из последних строф стихотворения:

Я хочу быть понят моей страной,

а не буду понят, —

                                что ж,

по родной стране

                            пройду стороной,

как проходит

                      косой дождь.

Примечательны сомнения Маяковского в том, что его поэзии найдется место в новом обществе, но не менее примечателен тот факт, что впоследствии он эти строки вычеркнул. Сделал он это по совету Осипа, считавшего, что «поэт, цель всей работы которого, цель жизни — быть во что бы то ни стало услышанным и понятым своей страной», не может написать такое. Хотя Маяковскому нравились эти строки, он согласился их убрать, тем самым сняв контрастное взаимодействие амбивалентных чувств, столь свойственное его лучшим произведениям. (Та же противоречивость, впрочем, отражается и в набросках, где в пятой строке поэт колеблется между диаметрально противоположными эпитетами — «родной» и «чужой» страной.)

На более глубоком уровне в стихотворении «Домой!» выражена отчужденность, испытываемая любым поэтом, независимо от того, в какой стране он живет, — чувство, сформулированное Цветаевой следующим образом: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России». Но когда Маяковский писал стихотворение, у него, помимо этой экзистенциальной отчужденности, были и вполне конкретные причины чувствовать себя не оцененным в отечестве. «После краткого пребывания в Париже В. В. Маяковский поспешит в Москву, куда его вызывают дела, связанные с изданием Полного собрания его сочинений Госиздатом», — писала нью-йоркская газета «Русский голос» в день отъезда Маяковского из США. Несмотря на то что рукопись первого тома он передал в издательство пять месяцев назад, перед отъездом из Москвы, ее еще не отдавали в набор. При подписании договора Маяковский пошел на значительные уступки, и тем не менее теперь торговый сектор намеревался расторгнуть договор, «ввиду отсутствия <…> спроса» на книги Маяковского, которые были «в больших остатках». Маяковский мог доказать, что причиной была плохая организация сбыта, но по возвращении домой ему все же пришлось пересмотреть условия договора и согласиться на продление сроков издания, в результате чего первый том был выпущен лишь через три года, в декабре 1928-го.

Разногласия с Госиздатом не помешали Маяковскому по приезде на родину подписать контракты на издание четырех новых книг, в том числе и репортажа из Америки. Среди прочих был большой роман объемом около 400 страниц, который он обязался завершить в апреле 1926 года. «Пишешь ли роман?» — спрашивает Лили в письме в Мексику. Видимо, он это делал, так как в статье, опубликованной в нью-йоркской русской газете, Бурлюк сообщает, что Маяковский пишет роман, но не хочет раскрывать о чем. По словам Бурлюка, которому «удалось подслушать», роман — о жизни в России, но в нем будет и что-то об Америке. Мысль о романе была не новой, она появилась еще 1923 году, если не раньше. По возвращении Маяковского на родину в печати появлялись заметки о будущем романе, действие которого происходит в Москве и Петербурге начиная с 1914-го и «по наши дни» и в котором дается «изображение литературной жизни и быта, борьба школ и т. д.». Книга, однако, так и не была написана. «Роман дописал в голове, а на бумагу не перевел, — объяснял Маяковский позднее, — потому что: пока дописывалось, проникался ненавистью к выдуманному <…>». Вместо этого он начал размышлять над тем, чтобы написать обо всем этом в форме «литературной биографии». Но и из этого ничего не получилось. Почему? Вероятно, потому, что темперамент и образ жизни Маяковского не позволяли ему осуществлять столь трудоемкие проекты. Стихи Маяковский сочинял в голове и только потом переносил их на бумагу. Но большой роман требовал других методов работы. Маяковский привык работать быстро и быстро видеть результат. Разве мог человек, который был настолько нетерпелив, что редко дочитывал книгу до конца (по словам Лили) и ел только рыбу без костей, потому что иначе еда отнимала слишком много времени (согласно сестре Людмиле), найти время и покой, необходимые для написания толстого романа?