238 Из письма к Джейн Нив 18 июля 1962
238 Из письма к Джейн Нив 18 июля 1962
Тетя Толкина, по всей видимости, предложила вернуть присланный ей племянником чек, чтобы деньги можно было потратить на покупку инвалидной коляски для жены Толкина Эдит, страдающей артритом.
Касательно вашего благородного и самоотверженного предложения. Обналичьте чек, будьте так добры! А деньги потратьте. Делая подарок, условия ставить никак нельзя, но мне было бы несказанно приятно, если бы потратили вы их как можно скорее, и на себя. Сумма-то на самом деле пустячная. И почерпнута из нынешнего моего богатства, далеко превосходящего потребности нас с Эдит и моих детей. По счастью, в коляске Эдит не нуждается; а будь в ней нужда, я вполне мог бы ее купить. (Ситуация просто ошеломляющая; надеюсь, я в достаточной степени благодарен Господу. Еще совсем недавно я гадал про себя, сможем ли мы и дальше жить здесь, на мою жалкую пенсию. Никогда прежде у меня не было возможности делать подарки, при том, что сам я в прошлом получал дары, отблагодарить за которые просто невозможно….. Как человек, достигший семидесяти лет, я получаю пенсию по возрасту, из которой считаю своим долгом раздать по крайней мере то, что оставляют в моих руках сборщики налогов (я имею в виду, государственную; от университетской пенсии я отказался, взял единовременную сумму и вложил ее в собственность, которой по доверенности управляет мой банк). Все это я говорю просто для того, чтобы убедить вас: этот маленький подарок сделан личного удовольствия ради и особых благодарностей не заслуживает; а также, чтобы заверить вас: при необходимости я мог бы помочь и больше. Если не приключится вселенской катастрофы, похоже на то, что мне уже до гробовой доски не придется бедствовать. Так предрекает прожженный старый издатель. А еще, насколько мне известно, он сообщил Эдмунду Фуллеру[380], что ничего более значимого, а также и более выгодного, чем мои книги, он за всю свою долгую жизнь не публиковал, и что таковыми они наверняка останутся и после его смерти, и после смерти его сыновей. (Это только для вас: неразумно сообщать всем и каждому о своей удаче, а уж тем паче ею хвастаться; этому все Волшебные сказки учат. Так что не говорите ничего. Не хочу проснуться однажды утром и обнаружить, что все это — только сон!)…..
Рад сообщить, что оба мы в этом году чувствуем себя заметно лучше….. В сентябре я прошел курс лечения и с тех пор хожу более-менее легко и свободно, хотя в июне со мной и приключился мой обычный прострел. Эдит заметно окрепла; в июле мы даже сумели-таки прокатиться на поезде в Борнмут (со 2-го по 9-е). Диета здорово на пользу. Будь Эдит прикована к коляске, нам бы пришлось менять свою жизнь самым коренным образом! На ней — вся готовка, большая часть домашней работы и садик отчасти. Боюсь, иногда это от нее требует довольно героических усилий; но, разумеется, в разумных пределах это ей только на пользу. И все же тяжко это — когда тебя атакуют с двух разных сторон сразу, или даже с трех. Из-за перенесенных операций она очень сильно пополнела. Из-за прибавки в весе артрит обострился и сделался еще болезненнее; и плюс еще внутренние боли, незначительные повреждения внутренних органов (я так понимаю), которые причиняют боль, порою весьма непредсказуемо, либо при напряжении, либо при движении, либо при расстройствах пищеварения. И все-таки сей вердикт мы восприняли с изрядной долей благодарности, после того, как она побыла в лечебнице «под наблюдением» (зловещие слова).
Прошлой осенью, по причине болезни, мы утратили нашу «домработницу», которая пробыла с нами почти восемь лет. Если только вы молитесь о преходящих благах для нас, дорогая моя тетушка, попросите о том, чтобы ей отыскалась замена — а это граничит с чудом. Пожалуй, из всей Англии в Оксфорде с этим делом хуже всего.
Книга стихов продвигается себе помаленьку. Полин Бэйнс подписала договор и уже начинает работать над иллюстрациями. Издатели со всей определенностью планируют выпустить ее к Рождеству. Все, что требовалось от меня, я сделал.
В данный момент я занят тем, что привожу в порядок мой перевод «Сэра Гавейна» и «Перла», с примечаниями и коротеньким предисловием, — прежде чем вернуться к главному моему труду, «Сильмариллиону». Поэма «Перл» входит в тот же манускрипт, что и «Сэр Гавейн». Имя автора не приводится ни тут, ни там; но я считаю (как и многие другие), что поэмы написаны одним и тем же человеком. «Перл» переводить куда сложнее, главным образом по причине метрики; метрические проблемы на первый взгляд кажутся неразрешимыми, потому-то, соблазнившись, я и взялся за нее много лет назад. Несколько строф даже зачитывали по радио в конце 1920-х годов[381]. Я более-менее закончил поэму перед войной; но под бременем Войны и «Властелина Колец» она просто затерялась. Медиевистам поэма хорошо известна; но я никогда не разделял мнения ученых о том, будто данный размер настолько труден, что писать на нем невозможно, равно как и невозможно переложить стихи на современный английский. НИКТО из ученых (а в наши дни — и поэтов) и не пытался сочинять сам с использованием сложного, жестко заданного размера. Я написал этим размером несколько строф, просто чтобы доказать, что пользоваться им не так уж и «невозможно» (хотя сегодня результат, вероятно, и сочтут никуда не годным)[382]. Оригинал «Перла» еще более труден: у переводчика руки связаны, а данный текст сложен сам по себе и зачастую непонятен, отчасти в силу стиля и смысла, отчасти из-за искажений в единственном сохранившемся манускрипте.
Поскольку вас такие вещи занимают, посылаю вам мои собственные строфы — неизбежно связанные, как некогда было связано все, с моей мифологией. А экземпляр «Перла» я вам перешлю, как только разживусь экземпляром «под копирку». В поэме 101 строфа по двенадцать строк в каждой. Подсказана она (как мне думается) смертью маленькой дочки поэта в раннем детстве. Таким образом, в определенном смысле это элегия, но автор использует модное в ту пору (он — современник Чосера) обрамление видения-сна и пользуется случаем, чтобы изложить свои собственные теологические взгляды на спасение. Хотя для современного вкуса в ней приемлемо отнюдь не все, в поэме есть моменты невероятной силы и проникновенности; и хотя, возможно, в наших глазах она абсурдно усложнена в том, что касается технической формы, поэт преодолевает им же самим воздвигнутые препятствия в целом весьма успешно. Строфы состоят из двенадцати строк, причем только с тремя рифмами: октет из четырех двустиший с рифмовкой а b, и катрен с рифмовкой b с. В придачу каждая строка содержит в себе внутреннюю аллитерацию (в оригинале аллитерация порою пропадает, но крайне редко; подражание, разумеется, аллитерациями беднее). И, словно этого всего недостаточно, поэма поделена на группы по пять строф. В каждой такой группе ключевое слово последней строки должно эхом повторяться в первой строке следующей строфы; последняя строка пятистрофной группы повторяется в начале следующей; и первая строка поэмы в целом поэму как бы заканчивает, повторяясь в последней строке. Но, как ни странно, строф не 100, а 101. В группе XV строф шесть. Долгое время предполагалось, что одна из них — переработанный вариант, в итоге так и не устраненный. Но ведь и в «Сэре Гавейне» тоже 101 строфа. Число выбрано явно намеренно, хотя в чем состоит его значимость в глазах автора, до сих пор так и не выяснено. Группировка строф по пять также связывает поэму с «Гавейном», где поэт разъясняет смысл: Пять Ран, Пять Радостей, Пять добродетелей и Пять чувств.
Ну, довольно об этом. Надеюсь, я вам не надоел. Вкладываю отдельный листок с первой строфой оригинала и моим переводом в качестве образца.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.