ПАДЕНИЕ БЕРИИ И МОИ АРЕСТ
ПАДЕНИЕ БЕРИИ И МОИ АРЕСТ
В течение суток с момента смерти Сталина Министерство госбезопасности и Министерство внутренних дел были объединены под единым руководством Берии. 10 марта 1953 года в министерстве были созданы четыре группы для проверки и пересмотра фальсифицированных дел: “заговора врачей”, “сионистского заговора”, “мингрельского дела” и “дела МГБ”.
Сообщение МВД для печати об освобождении арестованных врачей значительно отличалось отрешения ЦК КПСС. В этом сообщении Берия использовал более сильные выражения для осуждения незаконного ареста врачей. Однако его предложения по реабилитации расстрелянных членов Еврейского антифашистского комитета были отклонены Хрущевым и Маленковым. Члены ЕАК были реабилитированы лишь в 1955 году. Предложения Берии по реабилитации врачей и членов ЕАК породили ложные слухи о его еврейском происхождении и о его связях с евреями. В начале апреля 1953 года Хрущев направил закрытое письмо партийным организациям с требованием не комментировать сообщение МВД, опубликованное в прессе, и не обсуждать проблему антисемитизма на партийных собраниях.
2 апреля 1953 года Берия адресовал в Совет Министров СССР докладную записку, в которой констатировал, что Михоэлс был оклеветан и злодейски убит по приказу Сталина группой работников МГБ, возглавлявшийся Огольцовым и Цанавой, куда входили еще пять оперативных работников. Он предложил отменить Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении этих лиц орденами, а Огольцова и Цанаву, как исполнителей злодейской акции, арестовать по обвинению в убийстве. Однако Цанава был арестован лишь пап года спустя, но не за участие в убийстве Михоэлса, а как “член банды Берии”. Огольцова и его группу лишили наград, но под суд не отдали. Из партии Огольцова исключили только в 1954 году. Итак, за убийство Михоэлса по-настоящему никто не поплатился, если не считать того, что несколько человек должны были возвратить свои ордена.
Кстати, Берия выступил на Президиуме ЦК КПСС и представил на обсуждение проект более широкой амнистии для политических заключенных. Однако его предложения не были приняты. Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии касался всех лиц, включая и политзаключенных, осужденных на срок до пяти лет. Это решение оказалось непродуманным: свыше миллиона обычных уголовников — воров, насильников, мошенников, хулиганов — одновременно выпустили из лагерей. Города и поселки буквально наводнились шпаной и хулиганьем, обстановка стала опасной и напряженной. В связи с этим Берия перевел аппарат министерства на работу в усиленном режиме, приказал своим заместителям и начальникам управлений обеспечить общественный порядок в столице. Войска МВД были брошены на патрулирование Москвы и массовые обыски чердаков и подвалов. Порядок быстро восстановили. Несомненно, однако, что вызванный амнистией разгул преступности пошатнул поднявшийся было после освобождения врачей престиж Берии. Знаменательно, что Берия принял решение о передаче ГУЛАГа из МВД в Министерство юстиции и поставил вопрос о его ликвидации. После ареста Берии это решение было отменено.
В апреле 1953 года в поведении Берии я стал замечать некоторые перемены: разговаривая по телефону в моем присутствии (а иногда и еще нескольких старших офицеров госбезопасности) с Маленковым, Булганиным и Хрущевым, он открыто критиковал членов Президиума ЦК партии, обращался к ним фамильярно, на “ты”. Как-то раз в присутствии начальника управления идеологической контрразведки Сазыкина он начал вспоминать, как спас Илью Эренбурга от сталинского гнева. По ею словам, в 1939 году он получил приказ Сталина арестовать Эренбурга, как только тот вернется из Франции. На Лубянке Берию ждала телеграмма от резидента НКВД в Париже Василевского, в которой тот высоко оценивал политический вклад Эренбурга в развитие советско-французских отношений и его антифашистскую деятельность. Вместо того, чтобы выполнить приказ Сталина, Берия на следующей встрече с ним показал телеграмму Василевского. В ответ Сталин пробормотал:
Ну что ж, если ты так любишь этого еврея, работай с ним и дальше.
Однажды, зайдя в кабинет к Берии, я услышал, как он спорит по телефону с Хрущевым:
— Послушай, ты сам просил меня найти способ ликвидировать Бандеру, а сейчас ваш ЦК препятствует назначению в МВД компетентных работников, профессионалов по борьбе с национализмом.
Развязный тон Берии в общении с Хрущевым озадачивал меня: ведь раньше он никогда не позволял себе такую вольность, когда рядом были его подчиненные.
В мае 1953 года был отозван в Москву Григулевич. Это сделали по двум причинам: надо было убедиться, не “засветил” ли его Орлов (Никольский) в своих разоблачительных статьях, опубликованных за месяц до этого в журнале “Лайф”. Во-вторых, если он оставался вне подозрений, его предполагалось привлечь к бериевскому плану объединения Германии и урегулированию отношений с Югославией.
Весной 1953 года мое положение на службе было неопределенным. Заместитель Берии Богдан Кобулов хотел назначить меня начальником инспекции МВД, то есть курировать исполнение приказов и инструкций центрального аппарата всеми территориальными органами госбезопасности. Меня это не слишком устраивало, так как я должен был нести груз ответственности за всю машину министерства и заниматься разбором кадровых дел и конфликтных ситуаций на местах. Круглов, первый заместитель Берии, вместо этого предложил, чтобы Эйтингон и я, сохраняя свои должности в Бюро по разведке и диверсионной работе, были назначены заместителями начальника только что созданного управления идеологической контрразведки. Нашей основной задачей должен был стать окончательный разгром националистического подполья на территории Советского Союза, преимущественно в республиках Прибалтики и в Западной Украине.
Я согласился, но так и не приступил к новой работе. Не прошло и недели, как Берия предложил мне заменить начальника Главного контрразведывательного управления Федотова. Однако на следующий день, когда мы с Федотовым пришли в кабинет Берии, Кобулов совершенно неожиданно предложил мне должность министра госбезопасности Украины; затем сказал, что, пожалуй, надо послать меня уполномоченным МВД по Германии, чтобы дать возможность пожить в более комфортных условиях. Зная Богдана Кобулова как большого мастера интриг, я ответил, что не могу принять эти предложения по причинам личного характера. Я сослался на состояние здоровья жены и назвал как возможного кандидата для работы в Германии Амаяка Кобулова, в то время начальника управления МВД по делам военнопленных.
Думаю, Богдан Кобулов просто хотел избавиться от меня в центральном аппарате министерства, потому что я слишком много знал об операциях, которые он и Берия проводили против грузинских эмигрантов в Париже. Я знал также, что племянник жены Берии, некто Шавдиа, был захвачен немцами в плен и действовал в качестве нашего агента-двойника, сотрудничая с гестапо в Париже. В 1945 году он вернулся в Москву, а затем уехал в Тбилиси. В 1951 году Сталин распорядился арестовать его за сотрудничество с нацистами и как одного из мингрельских националистов. Шавдиа был приговорен к двадцати пяти годам лагерей строгого режима. Берия не освободил его из заключения, когда возглавил МВД, но родственная связь с осужденным преступником оставалась темным пятном в его биографии и таила в себе потенциальную опасность.
Берия согласился со мной, что я не могу уехать из Москвы. В течение недели я получил назначение на должность начальника вновь созданного 9-го отдела МВД с подчинением непосредственно министру. 9-й отдел, более известный как Бюро специальных заданий, имел в своем подчинении бригаду спецвойск особого назначения для проведения диверсионных операций за рубежом. Хотя никто прямо не говорил о характере задач, которые должна выполнять бригада, моя новая работа соответствовала ранее высказанной Сталиным рекомендации - я фактически стал заместителем начальника Главного разведывательного управления госбезопасности и получил возможность мобилизовать все силы и средства разведки на случай чрезвычайных ситуаций.
После смерти Сталина мы начали пересматривать главные задачи в работе за рубежом и внутри страны. Берия взял инициативу в свои руки.
Я был среди тех, кому он поручил подготовить докладные записки с детальным перечнем и анализом ошибок, допущенных партийными организациями и органами госбезопасности в борьбе с националистическим подпольем в Литве и на Украине. Берия считал необходимым выдвигать местные кадры на руководящие посты, а на должности заместителей назначать людей славянских национальностей. В наших записках отмечались случаи ничем не оправданных депортаций и репрессий в отношении этнических групп, которые не занимались антисоветской деятельностью. Берия всячески настаивал на развитии национальных традиций в области культуры и языка. В частности, его заботила проблема воспитания нового поколения национальной интеллигенции, для которой были бы по-настоящему близки социалистические идеалы. Помню предложение Берии ввести в республиках собственные ордена и награды — это, считал он, поднимет чувство национальной гордости.
Все эго создавало подчас неловкие ситуации. Только что назначенный министр внутренних дел Литвы по наивности направил в секретариат Берии докладную на литовском языке, вызвав настоящий переполох, – никто в центре, разумеется, не знал литовского. Кроме того, когда министр приехал в Москву, чтобы встретиться с Берией, он не мог объяснить детали весьма деликатной операции — радиоигры с британской разведкой. Причина на сей раз заключалась в том, что он потерял портфель с документами в гостинице МВД в Колпачном переулке. Позднее прошел слух, что он потерял свои документы специально. Бывший партийный функционер, а затем председатель исполкома Вильнюса, он не имел ни малейшего желания работать в органах госбезопасности. Он достиг своей цели - ему дали работу в планово-экономическом ведомстве республики.
К сожалению, в то время, когда была подготовлена записка об ошибках в национальной политике на Украине, разгорелся конфликт между вновь назначенным министром внутренних дел Мешиком и местными партийными чиновниками, а также сотрудниками аппарата МВД Украины. Мешик во что бы то ни стало стремился выгнать с работы хрущевского протеже Строкача, которого в 1941 году увалили из органов за то, что он не сумел вывезти часть архива НКВД, когда немцы окружили Киев. К тому же Мешик не ладил с партийными руководителями Украины Сердюком и Шелестом. Сердюк пытался отобрать у МВД дом, использовавшийся под детский сад для детей сотрудников министерства он облюбовал этот особняк во Львове для себя и своей семьи. Сердюк послал своего помощника в детский сад, а Мешик выставил охрану. Шелест, в то время секретарь Киевского обкома партии, взял в свое пользование для охоты катер пожарного надзора и не вернул. Об этом Мешик доложил в МВД и правительство.
Хотя на заседании украинского ЦК принято было говорить по-русски, Мешик позволил себе дерзко обратиться к присутствующим на украинском языке, порекомендовав шокированным русским, включая первого секретаря ЦК Мельникова, учить украинский язык. Его с энтузиазмом поддержал писатель Александр Корнейчук, также выступивший на украинском и превозносивший Берию, поскольку один из его ближайших родственников благодаря Берии был назначен начальником областного управления МВД и представлен к генеральскому званию.
Мешик с гордостью рассказывал мне об этих эпизодах, свидетельствовавших, по его словам, о правильной линии в национальной политике. Я сказал ему, что он дурак, если вступает в конфликты с местной властью. Потом познакомил его с Музиченко, который был в свое время нашим нелегалом в Париже и имел большой опыт работы с настоящими украинскими националистами. Мы знали, что он сможет отличить настоящих террористов от болтунов и поможет Мешику избегнуть ненужных столкновений. Музиченко, однако, пришлось отложить свою поездку в Киев, потому что в это время Берия по требованию Хрущева распорядился о доставке в Москву сестер Бандеры, сосланных в Сибирь. Здесь их поселили на явочной квартире, где они находились под домашним арестом, и Музиченко должен был убедить их передать Бандере в Германию послание, чтобы вынудить его пойти на встречу с нашим представителем.
Музиченко находился в Москве, когда Берию и Мешика арестовали. Поскольку он еще не был утвержден в новой должности заместителя министра внутренних дел Украины, это спасло его от ареста. Он просто перестал являться на работу в органы госбезопасности и возобновил свою прежнюю врачебную деятельность в МОНИКИ. Его дважды допрашивали в прокуратуре относительно якобы имевшихся в деле Мешика планов возрождения буржуазного национализма на Украине. Но он был достаточно опытен и ответил, что ничего не знает, так как не приступал к новой работе.
Абакумов все это время оставался в тюрьме, несмотря на то, что почти все сотрудники госбезопасности, арестованные по тому же делу, были выпущены на свободу, кроме начальника его секретариата и руководителей Следственной части по особо важным делам СМЕРШ и бывшего МГБ.
Берия также положил конец расследованию так называемого “мингрельского дела”, начатого два года назад по приказу Сталина. Он освободил секретарей ЦК компартии Грузии Барами а и Шариа и бывшего министра госбезопасности Рапаву, который, невзирая на пытки, оставался непреклонен и не пошел на ложные признания. Однако главный организатор “мингрельского дела” Рухадзе, который по указке Сталина сфабриковал его, а также установил подслушивающие устройства на квартирах и дачах Берии и его матери в Абхазии и в Тбилиси, оставался в тюрьме.
Хрущев помог Берии поставить точку в “мингрельском деле”, оформив это решением ЦК КПСС. Берия лично отправился в Тбилиси после того, как с грузинской партийной организации было снято обвинение в национализме. Мгеладзе, главный противник Берии, который плел против него интриги, был снят с поста первого секретаря ЦК компартии Грузии. С благословения Хрущева Берия назначил на место члена бюро ЦК по кадрам компартии Грузии бывшего начальника своего секретариата в Москве Мамулова. В республиканской компартии происходила крупномасштабная чистка. Позднее Мамулов рассказал мне, что проводить эту бескровную кампанию без арестов ему поручил не Берия, а Хрущев. Ирония судьбы заключалась в том, что Мамулову надо было отделаться от тех, кто обманывал Сталина и писал клеветнические письма в Москву о связи Берии и Маленкова с грузинскими меньшевиками и националистами, хотя именно Сталин приказал написать такие письма на грузинском языке, чтобы иметь компромат на Берию. Позже мы узнали, что Сталин, Рухадзе и Мгеладзе обсуждали за обедом, каким должно быть содержание этих доносов.
Мингрельское происхождение Берии и раньше мешало его карьере, а в конечном счете оказалось роковым. Сердечной дружбе Берии и Маленкова наступил конец в мае 1953 года Известный драматург Мдивани, лично знавший Берию, вручил начальнику его секретариата Людвигову письмо, в котором обвинял Маленкова, только что ставшего Председателем Совета Министров СССР, в том, что он в своем докладе на XIX съезде партии будто бы использовал материал из речи царского министра внутренних дел Булыгина в Государственной Думе, когда говорил, что нужны новые Гоголи и Щедрины, чтобы поднять духовную атмосферу в обществе. Обвинение в таком заимствовании - речь шла о партийных документах — являлось серьезным делом, особенно во время борьбы за власть, обострившейся после смерти Сталина. Берия с возмущением приказал Людвигову списать это письмо и прекратить общение с “грузинской сволочью”. Однако письмо в мае 1953 года из секретариата Берии было переслано в секретариат Маленкова — “сердечной дружбе” пришел конец.
Эти интриги происходили как раз в тот момент, когда Берия приступил к осуществлению еще одной инициативы, на сей раз она касалась моего участка работы. На совещании начальников разведслужб Министерства обороны и МВД он резко критиковал Ряеного, начальника зарубежной разведки МГБ, выдвиженца Хрущева, за примитивные и малоэффективные методы: сталинские директивы об уничтожении престарелых деятелей эмиграции (Керенского) и второстепенных фигур, по его словам, не имели никакого практического смысла.
Берия сказал, что сейчас главной задачей является создание мощной базы для проведения разведывательных операций. В Германии для этого нужно использовать то, что осталось от прежней агентурной сети “Красной капеллы” в Гамбурге. В странах, граничащих с Соединенными Штатами Америки, надлежало усилить позиции нелегалов. Необходимо также, продолжал он, подготовить решение правительства, обязывающее МИД, Министерство внешней торговли, ТАСС и другие советские загранучреждения расширить поддержку операций советской разведки за рубежом. Он также отметил целесообразность существования двух параллельных разведслужб — в Министерстве внутренних дел и в Министерстве обороны. Первой предстояло собирать развединформацию обычного типа, а второй - проводить специальные операции в случае возникновения опасности развязывания войны. Его аргументы в сущности были повторением сталинских установок с той только разницей, что отныне приостанавливались до особого распоряжения готовившиеся операции по диверсиям и ликвидации за рубежом неугодных правительству лиц.
Берия дал мне указание подготовить в течение недели вместе с начальником военной разведки генералом армии Захаровым и маршалом Головановым, командовавшим специальной бомбардировочной авиацией дальнего действия, доклад о мерах по нейтрализации американского стратегического превосходства в воздухе и проведению диверсий на ядерных и стратеniческих объектах США и НАТО. Берия приказал представить план выведения из строя базы снабжения ВВС и ВМФ США в Европе. На следующей неделе в просторном кабинете Берии в Кремле, где проходило совещание, адмирал Кузнецов, командующий ВМФ, поблагодарил Берию за то, что тот реабилитировал его помощника вице-адмирала Гончарова, умершего в 1948 году во время допроса. Абакумов обвинял его вместе с Кузнецовым в антисталинских взглядах. Почти все заместители Кузнецова были арестованы в 1948 году, а сам Кузнецов разжалован в контр-адмиралы и назначен командующим Тихоокеанским флотом. Три года спустя Кузнецов написал Сталину письмо с предложениями по стратегическому перевооружению военно-морского флота и по строительству большого подводного флота, созданию атомных подводных лодок. План Кузнецова предусматривал значительное изменение соотношения надводных и подводных кораблей в составе ВМФ. Сталин поддержал предложения Кузнецова и восстановил его в должности командующего военно-морскими силами, хотя его бывшие заместители по-прежнему оставались в тюрьме. Я всегда относился к Кузнецову с большим уважением и считал его, как и многие другие, выдающимся военачальником, высоко ценимым в кругах нашей разведки. И в этот раз Кузнецов, как всегда и всюду, задавал тон работе совещания.
Я доложил план создания нелегальных резидентур, которые смогут вести регулярное наблюдение примерно за ста пятьюдесятью основными западными стратегическими объектами в Европе и Соединенных Штатах Америки. Адмирал Кузнецов представил на наше рассмотрение другой вариант действий. По его мнению, специальные операции и диверсии должны разрабатываться в соответствии с требованиями ведения современной войны. Нынешние военные конфликты скоротечны, сказал он, они должны заканчиваться быстрым и решительным исходом. Кузнецов предложил обсудить возможность нанесения упреждающих ударов, рассчитанных из-за ограниченности наших ресурсов на уничтожение 3—4 авианосцев США. По его мнению, это дало бы нашим подводникам большие преимущества при развертывании операций против морских коммуникаций противника. Имело бы смысл, продолжал он, провести диверсии на военно-морских базах и в портах Европы, чтобы предотвратить прибытие подкреплений американским войскам в Германии, Франции и Италии. Генерал армии Захаров, позднее начальник Генштаба, заметил, что вопрос об учреждающем ударе по стратегическим объектам противника является принципиально новым в военном искусстве, и его нужно серьезно проработать.
Маршал Голованов не согласился с нами. Он отметил, что в условиях войны, при ограниченных ресурсах, было бы реалистичнее предположить, что мы сможем нанести противнику не более 1—2 ударов по стратегическим сооружениям. И в этом случае следует атаковать не корабли на базах противника, а прежде всего уничтожить на аэродромах часть его мощных военно-воздушных сил, способных нанести ядерный удар по нашим городам.
Я поддержал Захарова, приведя примеры из практики второй мировой войны и нашего небольшого опыта, полученного в корейской войне, — тогда наши легальные резидентуры имели возможность лишь вести наблюдения за военными базами США на Дальнем Востоке. Что касается опыта прошлой войны, то он ограничивался захватом отдельных объектов, а также лиц, владевших важнейшей оперативной и стратега ческой информацией. Новые требования в условиях предполагаемой ядерной войны вызывали к жизни необходимость пересмотра всей нашей системы диверсионных операций. Я сказал, что мы нуждаемся не только в индивидуально подготовленных агентах, но также в мобильных ударных группах, которые могли бы быть задействованы всеми основными нелегальными резидентурами. В их задачу должно входить нападение на склады ядерного оружия или базы, где находятся самолеты с ядерным оружием. Наша тактика нападений хорошо срабатывала против немцев в 1941-1944 годах. Однако наши успехи объяснялись отчасти тем, что немцы действовали на враждебной им территории, а в нашем распоряжении была сильная агентурная сеть. Я указал также, что опыт второй мировой и корейской войн показывает: нарушение линий снабжения противника, особенно когда они растянуты на большие расстояния, может оказаться в оперативном плане куда более важными, чем прямые удары по военным целям. Правда, при прямых ударах возникает паника в рядах противника и внешне это весьма эффективно, но разрушение линий снабжения является более значительным, а воздействие его - долгосрочным. К тому же военные объекты находятся под усиленной охраной и при нападении не приходится рассчитывать на выведение из строя более 2—3 сооружений.
Выдвинутый мной план использования диверсионных операций вместо ограниченных нашими возможностями воздушных и военно-морских ударов показался военному руководству убедительным. Все присутствовавшие на совещании в кабинете Берии со мною согласились.
Берия внимательно выслушал меня. Но он еще не представлял, как реорганизованная служба диверсий с более широкими правами должна построить свою работу. Может бьпъ, спросил он, речь идет о комбинированной разведывательно-диверсионной группе всех родов войск? Если так, то не будет ли это такой же неудачей, как созданный Комитет информации? В 1947-1949 годах комитет, разрабатывая операции, исходил прежде всего из потребностей внешнеполитического курса и упускал военные вопросы.
Во время обсуждения генерал Захаров предложил, чтобы диверсионные операции спецслужб проводились по линии всех видов вооруженных сил и Министерства внутренних дел. Однако, по его мнению, приоритет в агентурной работе должен принадлежать моей службе. В то же самое время должна существовать для координации постоянная рабочая группа на уровне заместителей начальников управлений военной разведки, М ВД и служб разведки ВМФ и ВВС.
Берия согласился и закрыл совещание. Через месяц мы должны были представить детальный план с предложениями по координации диверсионной работы за границей. Берия обещал помочь ресурсами кадрами, особенно экспертами в области вооружений, нефтепереработки, транспорта и снабжения.
На следующий день Берия вызвал Круглова и меня и распорядился выделить мне дополнительные штаты и средства Мы решили сформировать бригаду особого назначения для проведения диверсий. Такая же бригада находилась под моим командованием в годы войны и была распущена Абакумовым в 1946 году. Берия и Круглов одобрили мое предложение привлечь наших специалистов по разведке и партизанским операциям к активной работе в органах. Василевский, Зарубин и его жена, Серсбрянский, Афанасьев, Семенов и Таубман, уволенные из органов, вновь были возвращены на Лубянку и заняли высокие должности в расширенном 9-м отделе МВД, но через три месяца после моего ареста их снова уволили, а Серебрянского арестовали вскоре после меня, и он погиб в тюрьме.
Между тем я посоветовался с маршалом Головановым относительно возможностей в нанесении воздушного удара по базам НАТО в Западной Европе. Я предложил осуществить пробный полет самолетов, способных атаковать стратегические объекты, и проверить, обнаружат ли их радары противника. Дело в том, что мы уже получили от нашего агента, голландского офицера-летчика, прикомандированного к штаб-квартире НАТО, специальный прибор (“свой-чужой”), определяющий принадлежность самолета на экране радиолокатора. Наш бомбардировщик-разведчик, снабженный этим устройством, вылетел из-под Мурманска в конце мая 1953 года и пролетел вдоль северной оконечности Норвегии, а затем Великобритании, приблизился к натовским стратегическим объектам на расстояние, достаточное для нанесения бомбового удара. Полет не был зафиксирован ПВО НАТО.
Пробный полет мы согласовали с командованием стратегической авиации. Наш офицер связи с Генштабом, по- моему, полковник Зимин, сообщил об успехе операции мне, а я — Берии. Генералы Штеменко и Захаров, как мне сказали, были под большим впечатлением от успеха этой разведоперации.
В мае того же года Берия, используя свое положение первого заместителя главы правительства, без предварительного согласования с Маленковым и Хрущевым, отдал приказ о подготовке и проведении испытания первой водородной бомбы.
Намерения Берии в отношении Германии и Югославии отражали царивший при Маленкове разброд среди руководителей страны. Мысль об объединении Германии вовсе не принадлежала лично Берии: в 1951 году Сталин предложил идею создания единой Германии с учетом интересов Советского Союза (проблема обсуждалась вплоть до строительства Берлинской стены в 1961 году). Игнатьев еще до смерти Сталина утвердил специальный зондажный вопросник наших спецслужб за рубежом по этой проблеме. Перед самым Первомаем 1953 года Берия поручил мне подготовить секретные разведывательные мероприятия для зондирования возможности воссоединения Германии. Он сказал мне, что нейтральная объединенная Германия с коалиционным правительством укрепит наше положение в мире. Восточная Германия, или Германская Демократическая Республика, стала бы автономной провинцией новой единой Германии. Объединенная Германия должна была стать своеобразным буфером между Америкой и Советским Союзом, чьи интересы сталкивались в Западной Европе. Это означало бы уступки с нашей стороны, но проблема могла бьпъ решена путем выплаты нам компенсации, хотя это было бы больше похоже на предательство.
План Берии предусматривал использование немецких контактов Ольги Чеховой, князя Януша Радзивилла и связи Григулсвича: в Ватикане они должны были пустить слух, что Советский Союз готов пойти на компромисс по вопросу объединения Германии. Нам необходимо было прощупать реакцию Ватикана и политических кругов Америки, а также влиятельных людей из окружения канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра. После такого зондажа Берия надеялся начать переговоры с западными державами.
К этому делу была привлечена полковник Зоя Рыбкина, начальник немецкого отдела 1-го Главного управления. Она должна была отправиться в Берлин и Вену и провести через Ольгу Чехову зондаж, который, как мы надеялись, повлечет за собой переговоры, подобно тому, как это было в Финляндии в 1944 году. Берия предупредил меня, что этот план является сверхсекретным и аппарат Молотова, как и все Министерство иностранных дел, подключится к делу лишь на втором этапе, когда начнутся переговоры.
События в Восточной Германии вскоре вышли из-под нашего контроля — отчасти из-за инициативы Берии. (Подробности о событиях в Германии в мае-июне 1953 года и о дебатах по германской политике, происходивших среди советского и гедеэровского руководства, я узнал от Зои Рыбкиной.) В мае мы вызвали в Москву генерала Волль- вебера, министра госбезопасности ГДР, который сообщил нам о серьезном расколе в руководстве после заявления Вальтера Ульбрихта о том, что главная цель ГДР — строительство социалистического государства пролетарской диктатуры. Заявление Ульбрихта вызвало жаркие дискуссии и сильно обеспокоило Москву, поскольку приходилось считаться с настроениями западной общественности и политиков. Наш политический советник при Ульбрихте, бывший посол в Китае Юдин, получил нагоняй. Молотов предложил, чтобы Президиум ЦК парши принял специальное решение о том, что курс на ускоренное строительство социализма в Германии, как главная цель, является ошибочным. Но Берия, проводя свою линию и спекулируя лозунгом демократической, объединенной и нейтральной Германии, сказал: нам вообще не нужна постоянно нестабильная социалистическая Германия, существование которой целиком зависит от поддержки Советского Союза.
Молотов резко возражал, и вскоре была создана комиссия в составе Берии, Маленкова и Молотова для выработки политической линии по германскому вопросу. Комиссия должна была подготовить условия соглашения объединения Германии с учетом продления на 10 лет срока выплаты репараций в виде оборудования для восстановления промышленности и строительства автомобильных и железных дорог в СССР, что позволило бы нам решить транспортные проблемы и в случае войны быстро перебрасывать войска в Европу. Репарации составляли примерно 10 миллиардов долларов — это сумма, которую раньше мы рассчитывали получить в виде кредитов от международных еврейских организаций для восстановления народного хозяйства. План предусматривал укрепление нашей позиции как в Восточной Германии, так и в Польше, где свирепствовавший в то время экономический кризис заставлял тысячи поляков бежать в Западную Германию. Вопрос о воссоединении Германии стоял остро, потому что нам приходилось снабжать по дешевым ценам сырьем и продовольствием и Восточную Германию, и Польшу, прежде чем коллективное сельское хозяйство и восстановленная промышленность в этих странах смогут принести свои плоды.
5 июня 1953 года в Германию прибыл Семенов, вновь назначенный верховный комиссар, для наблюдения за выполнением московских директив не форсировать ход социалистического строительства и добиваться воссоединения Германии. Позже Семенов рассказывал Зое Рыбкиной, что немецкие руководители умоляли дать им две недели, чтобы они смогли обосновать изменение политического курса. Семенов настаивал на скорейшем ответе, утверждая, что ГДР станет автономной областью в составе объединенной Германии. Поэтому начиная с 5 июня правительство ГДР находилось в состоянии полного паралича — ходили слухи, что дни Ульбрихта сочтены.
Между тем в Москве генерал Волльвебер и полковник Фадейкин, заместитель нашего резидента в Берлине, рассказали мне о растущем недовольстве в Германии, вызванном экономическими трудностями и бездействием управленческих структур. Ульбрихт вместе с другими руководителями ГДР в начале июня был вызван в Москву, где их проинформировали о нашем новом политическом курсе в отношении Восточной Германии, одобренном Президиумом ЦК партии 12 июня. В связи с заявлением Молотова о том, что в настоящее время ускоренное строительство социализма в Германии представляется бесперспективным, Президиум принял решение “О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР”. Этот документ обязывал Вильгельма Пика и Вальтера Ульбрихта изменить направление своей политики и в какой-то степени отражал взгляды Берии (сегодня имеются ссылки на это решение в ряде официальных публикаций, но сам документ не обнародован).
Несмотря на то, что я не присутствовал на встрече с делегацией из Восточной Германии, на которой были Берия, Маленков, Хрущев, Молотов, Семенов и командующий советскими войсками в Германии генерал Гречко, я узнал впоследствии, что Ульбрихт высказал серьезные возражения против нашего плана. Поэтому Берия, Маленков и Хрущев приняли решение отстранить его.
Вспышка забастовок и выступлений в ГДР 17 июня 1953 года была, возможно, спровоцирована ее зачинщиками, которые считали, что правительство не в силах предпринять ответные шаги и вот-вот падет под нажимом Москвы. Другая версия заключалась в том, что беспорядки были спровоцированы самим Ульбрихтом, отказавшимся выполнить требование бастовавших рабочих об увеличении заработной платы. Я, со своей стороны, полагаю, что имели место оба фактора. В Восточной Германии существовало ложное представление о том, что правительство Ульбрихта не поддерживается русскими и они не выступят против забастовщиков. Когда произошли эти события, Берия приказал Гречко и Семенову навести порядок с помощью военной силы. Результат был трагическим — тысячи людей погибли. Однако Берия не оставил мысль о воссоединении Германии. Демонстрация силы, как он надеялся, лишь усилит наши шансы в достижении компромисса с западными державами по вопросу мирного объединения Германии. Запад, считал он, расстанется с иллюзией, будто советское присутствие в Германии может быть устранено путем массовых выступлений.
Как я уже говорил, для зондажа реакции Запада по вопросу объединения Германии в Берлин прибыла Зоя Рыбкина. Она встретилась с Ольгой Чеховой и по спецсвязи сообщила мне, что контакт возобновлен. Доложить Берии о выполнении задания я не успел: 26 июня он был арестован в Кремле. Я, ничего не объясняя, приказал Рыбкиной немедленно возвращаться в Москву военным самолетом.
Но легче было приказать, чем выполнить приказ. Дело в том, что генерал Гречко получил инструкции из Москвы, обязывавшие его задержать всех сотрудников МВД, недавно прибывших в Германию. Амаяк Кобулов, представитель МВД в Германии, и Гоглидзе, не так давно назначенный Берией начальником военной контрразведки, приехавшие в Берлин, чтобы навести порядок, тут же были арестованы и под охраной отправлены в Москву. Все средства связи оказались под контролем Гречко. Зое Рыбкиной пришлось обратиться лично к нему с просьбой предоставить ей возможность вылететь в Москву. К счастью, генерал никогда не воспринимал женщин всерьез, тем более что она ничего не сообщила о своем задании. Арест Берии тогда еще держался в секрете. Она сказала, что получила приказ немедленно прибыть в Москву. Гречко не имел понятия о том, кто я такой и кем может быть эта женщина — полковник службы госбезопасности. Он разрешил ей вылететь, правда, в сопровождении офицеров военной разведки. Ей явно повезло: эти офицеры знали Рыбкину по частым приездам в Германию и сумели уговорить Гречко не задерживать ее. Им было известно также, что последние пять лет она была начальником немецкого направления в Комитете информации, а затем в Управлении разведки МГБ. И, наконец, ей повезло, что секретное задание было дано в устной форме и никаких письменных подтверждений не существовало. Зондаж Берии по поводу воссоединения Германии был прерван, не начавшись. 29 июня 1953 года Президиум ЦК КПСС отменил свое решение от 12 июня по германскому вопросу.
Аналогичная история произошла и с Югославией. Берия убедил Маленкова в необходимости примирения с Тито. План ликвидации Тито был отменен. Берия предложил послать своего представителя, полковника Федосеева, для установления контакта с югославским руководством. Он должен был сообщить югославам наш новый курс на восстановление сотрудничества между нашими странами. Выбор пал на Федосеева потому, что этот молодой энергичный сотрудник разведки имел уже немалый опыт и был недавно назначен на должность заместителя начальника разведывательного главка. Я знал его по годам войны, когда он возглавлял службу контрразведки в Московском городском управлении НКВД и оказывал нам весьма ценную помощь в проведении радиоигр с немецкой разведкой. С 1947 года он работал в Комитете информации. Поскольку он не выезжал на Запад, то не был известен зарубежным спецслужбам. Берия утвердил его резидентом в Белграде, и Маленков одобрил эту кандидатуру, что было документально подтверждено.
Ничего не зная о миссии Федосеева, я занимался проведением параллельного зондажа, направленного на примирение с Тито. Наш агент Гритулевич был вызван в Москву для обсуждения с Берией вариантов по улучшению отношений с Югославией. И эта попытка также не состоялась из-за ареста Берии.
После опубликования статей Орлова (Никольского) в американском журнале “Лайф” мы сочли, что Григулевича рискованно направлять с этой миссией, поскольку он, может быть, уже засвечен западными спецслужбами. В результате Григулевич так и не вернулся в Италию, а правительство Коста-Рики, послом которого он был в Ватикане и Югославии, потеряло его из виду. В Москве он стал одним из ведущих ученых-латиноамериканистов. Федосеев, как и Григулевич, так и не поехал в Белград: когда ему надо было отправляться туда, Берию арестовали.
В планы Берии входила кадровая перестановка в венгерском руководстве. Он предложил в качестве кандидата в премьер-министры Имре Надя. С 30-х годов Имре Надь являлся штатным агентом НКВД (кодовое имя “Володя”) и высоко ценился нашим руководством. Именно поэтому Берия планировал поставить его на ключевой пост в венгерском правительстве: не приходилось сомневаться, что Имре Надь будет послушно выполнять все приказы Москвы.
В 1956 году он возглавил восстание в Венгрии. Как мне позднее рассказывали, его заманили в ловушку — якобы на конспиративную зондажную беседу с представителями советского правительства. Он был немедленно арестован опергруппой КГБ во главе с Серовым, Коротковым и Крохиным. Сотрудничество Имре Надя с НКВД сыграло роковую роль в его жизни.
5 июня 1953 года мы с женой отправили детей на каникулы в Киев к родственникам, а сами переехали на дачу. Министр внутренних дел Украины Мешик устроил наших детей и присматривавшую за ними племянницу в правительственный дом отдыха. Все складывалось как нельзя лучше, и у меня не было оснований для беспокойства. Дела в Москве шли нормально. Мне не приходилось в эти дни докладывать Берии или его заместителю Круглову ни о каких срочных делах и никто, в свою очередь, не беспокоил меня срочными поручениями.
Между тем в высшем руководстве обстановка делалась все более напряженной, о чем я тогда не догадывался. Правда, кое-что я заметил. Докладывая Берии об отправке в Берлин Зои Рыбкиной со специальным заданием и делясь с ним своими планами восстановления в Германии наших агентурных связей военного времени (с использованием “остатков” “Красной капеллы” в Гамбурге и прежних контактов с промышленными кругами — руководством крупнейших фирм “АЭГ” и “Тиесен”), я обратил внимание, что он слушает меня невнимательно, явно чем-то озабоченный.
26 июня, возвращаясь с работы на дачу, я с удивлением увидел движущуюся колонну танков, заполнившую все шоссе, но подумал, что это обычные учения, плохо скоординированные со службой ГАИ. Когда я пришел на Лубянку на следующий день, то сразу понял: произошло что-то чрезвычайное. Портрет Берии, висевший у меня в приемной на седьмом этаже, отсутствовал. Дежурный офицер доложил, что портрет унес один из работников комендатуры, ничего не объяснив. В министерстве обстановка оставалась спокойной. Вопреки широко распространенным слухам не было издано никаких приказов о переброске войск МВД в Москву. Примерно через час меня вызвали в малый конференц-зал, где уже собрались все руководители самостоятельных отделов и управлений и все заместители министра, кроме Богдана Кобулова, Круглов и Серов сидели на председательских местах. Круглов сообщил, что за провокационные антигосударственные действия, предпринятые в последние дни, по распоряжению правительства Берия арестован и содержится под стражей, что министром внутренних дел назначен он. Круглов обратился к нам с просьбой продолжать спокойно работать и выполнять его приказы. Нас также обязали доложить лично ему обо всех известных нам провокационных шагах Берии. Серов прервал Круглова, объявив, что остается на посту первого заместителя министра. Он сообщил также об аресте Богдана Кобулова, его брата Амаяка и начальника военной контрразведки Гоглидзе за преступную связь с Берией. Кроме них, сказал Серов, арестованы министр внутренних дел Украины Мешик, начальник охраны Берии Саркисов и начальник его секретариата Людвигов. Мы всс были поражены. Круглов поспешил закрыть заседание, сказав, что доложит товарищу Маленкову: Министерство внутренних дел и его войска остаются верны правительству и парши.
Я быстро пошел в свой кабинет и тут же вызвал Эйтингона. Нам обоим стало ясно, что предстоит серьезная чистка Однако мы были настолько наивны, что полагали, будто Круглов, решая судьбу руководящих кадров, примет во внимание интересы защиты государства. Два месяца назад Берия пригласил Эйтингона и меня работать под его началом, хотя мы не были близки к нему. Эйтингон оказался большим реалистом, чем я. Он сразу понял, что первый удар будет нанесен по сотрудникам-евреям, недавно восстановленным на службе.
Я тут же позвонил секретарю партбюро 9-го отдела, вызвал его и проинформировал о том, что сказал нам Круглов: Берия арестован как враг народа. Он уставился на меня с недоверием. Я призвал его проявлять бдительность, но сохранять спокойствие и предупредить членов партии, чтобы они не распространяли никаких слухов. Круглов, сказал я, потребовал, чтобы арест Берии и его приспешников оставался в тайне до опубликования официального правительственного сообщения.
Список арестованных озадачил меня тем, что в него попали не только большие начальники, но и простые исполнители вроде Саркисова, отстраненного Берией за три недели до своего ареста. После этого Саркисова назначили на должность заместителя начальника отдела по специальным операциям контрразведки внутри страны, но начальник отдела полковник Прудников отказался взять его к себе. Заместитель Берии Богдан Кобулов заявил Прудникову, участнику партизанской войны, Герою Советского Союза:
— Во-первых, кто ты такой, чтобы оспаривать приказы министра? А во-вторых, не беспокойся, Саркисов скоро уедет из Москвы. Твоей карьере он не угрожает.
Словом, было совершенно ясно, что Саркисов не в фаворе. Это свидетельствовало о том, что решение об аресте Берии было принято раньше, когда Саркисов был еще близок к нему, или же его принимали люди, не знавшие, что Саркисов снят с поста начальника охраны министра
Берия был арестован по приказу Маленкова. Однако я все же не могу себе представить, чтобы Берия мог выступить против Маленкова, с которым был в доверительных отношениях. Как только 26 июня 1953 года Берию арестовали, все сотрудники его секретариата, знавшие о письме Мдивани, порочившем Маленкова, были немедленно арестованы и брошены в тюрьму. И лишь после падения Хрущева, одиннадцать лет спустя, их амнистировали.
Не дожидаясь конца рабочего дня, я поехал к больной матери, которая уже две недели находилась в нашем госпитале. Об этом я уведомил секретариат Круглова. Позвонив жене на дачу, я договорился с ней встретиться после больницы в центре и вместе пообедать. Она была встревожена больше, чем я, и считала, что список арестованных будет пополняться, в него обязательно попаду и я. Как начальник особо важного подразделения министерства, хорошо известного Маленкову, Молотову и Хрущеву, я не мог избежать их пристального внимании. Все, что нам оставалось, — это быть тише воды и ниже травы, ничего не предпринимать и как можно скорее привезти детей из Киева. Жена тут же позвонила моему брату, директору консервного завода в Киеве, и попросила немедленно отправить детей в Москву, используя его собственные каналы, и ни в коем случае не обращаться за помощью к украинской службе госбезопасности. Она намекнула на человека, с которым он обедал, имея в виду Мешика, об аресте которого еще не было публично объявлено.
К счастью, в госпитале я встретился с Агаянцем, начальником одного из отделов разведуправления министерства, который еще не знал, что происходит. В случае необходимости он всегда мог подтвердить, что я действительно навещал свою больную мать.
Вечером того же дня мы с женой были у моей старшей сестры, доверительно рассказав ей о происшедших событиях и о грозившем нам обоим аресте. От нас мы еще раз позвонили в Киев, чтобы не пользоваться нашим домашним телефоном. Старший брат Григорий подтвердил, что отправит наших детей вместе с племянницей в Москву на следующий день. Как директор завода, он имел право заказывать билеты на поезд и не должен был ни у кого просить одолжения. Мы решили, что моя старшая сестра Надежда встретит детей на вокзале и отвезет их к себе домой, если жену и меня уже арестуют. Я был уверен, что жену обязательно арестуют либо вместе со мной, либо вскоре после меня. В тот же день я узнал подробности об арестах. Богдана Кобулова арестовали в здании ЦК на Старой площади, куда его вызвали для обсуждения кадровых назначений, Мешика - в ЦК компартии Украины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.