«Распутин – моя глубокая и трепетная любовь»

«Распутин – моя глубокая и трепетная любовь»

Директор учебно-методического Центра этнонационального образования Российского государственного педуниверситета им. А. Герцена, создатель Всероссийского движения «Русская современная школа», профессор И. Ф. Гончаров вспоминал о днях, проведенных вместе с В. Г. Распутиным в Иркутске и о вопросах. Которые он задавал великому русскому писателю: «Валентин Григорьевич по-сыновьи любит русскую землю, вот почему он не только писатель, но деятельный защитник сибирской природы. Как энергично он сражался за Байкал! Только в часы сна меня покидает мысль о гибели России и русского народа – как итог примерно трех веков борьбы темных сил против нашей Родины. До XX века этот процесс шел медленно, до 80-х годов прошлого столетия движение убыстрилось, а в последние 15–20 лет истребление идет гигантскими шагами. Впечатление такое: проснемся завтра – Русского человека нет, есть лишь среднеевропеец. Есть ли еще возможность сохраниться нам?»

На что Валентин Григорьевич ответил ему: «Есть! Да, прервано наследование великих традиций, вытравливается духовный смысл русского искусства, уродуется наша национальная педагогика, силой насаждается наднациональное, глобальное, космополитическое. Но более тысячелетия складывалась русская национальная культура и самобытная русская душа. Это – крепкая душа, поверьте. Даже за столетия истребить ее оказалось невозможно. Всем патриотам предстоит незамедлительно – без каких бы то ни было условий – объединиться для сопротивления всему антирусскому. Наш творческий национальный потенциал весьма значителен и не исчерпан».

И как подтверждение этих слов звучат присланные после показа на телевидении документального фильма, посвященного 75-летнему юбилею В. Г. Распутина, письма и телеграммы читателей:

«Распутин – моя давняя глубокая, теплая и трепетная любовью. Его «Прощание с Матерой» в нашем кругу зачиталось до дыр. Сколько мудрости, человечности, тепла в этом человеке с байкальских берегов. И как знаменательно его долгое, длиной в четверть века, молчание. Спасибо за встречу с великим (на фоне нынешних пигмеев) современником, удивительным человеком, за возможность взглянуть его пристальным взглядом на наш мир и время».

«После передачи нахожусь под впечатлением. Живем в Красноярском крае, а знать не знали, что Кежмы и Кежемского района, которые всегда были на слуху, больше нет. Поинтересовалась у сослуживцев – тот же результат. Только горестно повздыхали. В советское время затапливали территории, чтобы родную страну обеспечить энергией, опять же непродуманно и грубо, а сейчас свои земли губим, чтобы торговать с Китаем. Как больно… Спасибо, что сибирские реки не повернули в сторону центральных территорий!»

«Человек, которого хочется слушать и слышать! Единственный по – настоящему живой человек – как же больно было ему в этом путешествии по родной Ангаре! Безо всякого пафоса – он совесть нации! Его тихий голос отдавался в моём сердце сотней иерихонских труб! Здоровья и душевных сил Вам, Валентин Григорьевич!»

«Нельзя, чтобы все за что и с чем боролись В. Астафьев, В. Белов и В. Распутин – кануло в небытие и было забыто современниками и не представляло интереса для будущих потомков. Потеря этого не позволит будущему поколению осознать историю России (все ее муки и радости) и воплотить свои стремления к ее созиданию, а не к разрушению».

В оценке творчества Валентина Григорьевича Распутина и его роли народного трибуна и пророка в своем Отечестве, с читателями солидарны и ведущие деятели русской культуры. Многие из них посвятили Валентину Григорьевичу проникновенные строки:

Валентину Распутину

На родине, как в космосе, не счесть

огня и леса, камня и простора,

всё не вместишь, не потому ли есть

у каждого из нас своя Матёра,

своя Ока, где тянет холодок

в предзимний день от влаги загустевшей,

где под ногой еще хрустит песок,

крупнозернистый и заиндевевший…

Прощай, Матёра! Быть или не быть

тебе в грядущей жизни человечьей —

нам не решить, но нам не разлюбить

твоей судьбы, непостижимо вещей.

Я знаю, что необозрим народ,

что в нём, как в море, света или мути,

увы, не счесть… Да будет ледоход,

да будут после нас иные люди!

Прощай, Матёра, боль моя прощай,

прости, что слов заветных не хватает,

чтоб вымолвить всё то, что, через край

переливаясь, в синей бездне тает…

Станислав Куняев

* * *

Распутина можно считать и счастливым, и несчастливейшим.

Счастливейшим потому, что, одаренный огромным литературным талантом, а также целеустремленным сибирским, воистину железным характером, он вошел в литературу как бы без видимых усилий. Шагая по ступеням своих повестей (одна лучше и выше другой), он стал виден со всех концов света: к нему пришла мировая известность. Сколько раз приходилось замечать, как после опубликования произведения или книжки стихов литератор мельтешит, суетится, рассылает десятками экземпляры своей книжки критикам, в редакции газет, звонит по телефону, чтобы хоть словечко написали где-нибудь о его книжке. Не спрашивал, но убежден, что Валентин Распутин не сделал за всю жизнь ни одного такого звонка. Все пришло к нему само, как и его – повторим – огромное литературное дарование. Для Распутина его повести и есть его поведение, а его поведение – это его повести. Ну, прибавим сюда: еще его блестящие очерки, статьи, общественные устные выступления. Ничего лишнего, пустопорожнего, мелкотравчатого. Все в цель, в точку, в дело и ради дела. А дело выпало горькое, трудное. Потому и несчастливейший. Велико ли счастье смотреть почти беспомощно, как терзается родная мать, а потом отдавать ей последний поклон и последнее целование?

Таких писателей, как Валентин Распутин, таких своих сыновей народ и рождает для того, чтобы не забыть своего прошлого, трезво оценить настоящее и не потерять надежды на будущее.

Владимир Солоухин

* * *

Трудно и почетно быть на Руси писателем!

Я и не заметил, почти не заметил, как Валя Распутин оказался Валентином, а теперь вот и Валентином Григорьевичем. Все помнил его круглолицым, вроде бы и с румянцем, с юношески округленными бровями и юношеской же, даже скорее подростковой, фигурой, подобранной, как бы стянутой опояской-кушаком. И вдруг однажды, совсем недавно, увидел широкого в крыльцах, крепко рубленного, осадистого сибирского мужика с чуть качающейся, косолапящей походкой, знакомой мне с детства.

Я же горжусь тем, что моя родная Сибирь, реализуя свой могучий потенциал, вложила все лучшее, что в ней накопилось, в достойное дитя свое, во вместительное и мужественное сердце. Насколько хватит его, этого сердца, тихо любящего и могуче бьющегося в борьбе за лучшее в нас, за чистоту душ и помыслов наших, за спасение земли нашей, в особенности за родной сибирский край? Хотелось бы, чтоб хватило сил и сердца большого художника как можно надольше. Всегда помню и никогда уже не забуду его глаза. Что-то недореченное, недовыраженное таится в глубине их. Какая-то постоянная, бездонная грусть светится во взгляде, будто постиг он или приблизился к постижению неведомого еще людям страдания и готов пострадать за них и покаяться, облегчить их долю и жизнь, принявши боль земную, все тяготы человеческие на себя.

Ах, как трудно и почетно быть на Руси писателем! Настоящим. Ему всегда и всех больнее. Он от веку обречен на мучения и подвиг духа, на совесть, взыскующую добра, на вечное стремление к идеалу. И, сжигая себя в муках творчества, в борении со словом и за слово, он обречен страдать больше всех и за всех, живущих на земле.

Виктор Астафьев