«Говорят, что я проста…» Литературные отношения Федора Сологуба и Анны Ахматовой

«Говорят, что я проста…» Литературные отношения Федора Сологуба и Анны Ахматовой

Рассматривая и интерпретируя поэтические тексты 1910-х годов А. Ахматовой, О. Мандельштама, Н. Гумилева, Ф. Сологуба, и сталкиваясь с проблемой реконструкции той атмосферы, в которой они писались, исследователи литературы Серебряного века почти неизбежно оказываются во власти представлений, основанных на фактах и текстах уже совершенно иной культурной эпохи.

Расстрел Гумилева, полная лишений жизнь Мандельштама 1920– 1930-х годов, его гибель, вся судьба Ахматовой в 1920–1950-х годах, логической кульминацией которой было ждановское постановление 1946 года, равно как и стихотворения «Anno Domini» и «Requiem’a», трагизм которых основывался на конкретных фактах жизни страны и автора – все это не могло не влиять на последующее восприятие текстов, написанных до 1914 или до 1917 годов.

Тем не менее можно предположить, что тексты 1910-х годов помимо «серьезного», патетического смыслового уровня неизбежно должны были обладать и каким-то «игровым», «домашним», ироническим смыслом, могли вызывать, по крайней мере у ближайшего дружеского и литературного окружения поэтессы, не столько острую жалость к «томящейся в неволе» и «молящей господа о смерти» лирической героине, но и улыбку от, может быть, нарочитого обыгрывания черт жертвенного смирения ее, то уступающей возлюбленного торжествующей сопернице, то терпеливо сносящей побои мужа («муж хлестал меня узорчатым вдвое сложенным ремнем»).

Вспомним ахматовскую любовь к «веселости едкой литературной шутки» или ее собственные слова, что в начале 1920-х годов от нее ждали уже привычно лаконичных стихов на «женские» темы, но в соединении с новыми реалиями типа

Вышла Дуня на балкон,

А за ней весь Совнарком.

О литературных шутках Ахматовой можно прочесть и в воспоминаниях К. И. Чуковского: «…В литературной жизни я редко встречал человека с такой склонностью к едкой иронической шутке, острому слову, сарказму <…> Когда Анна Андреевна была женой Гумилева, они оба увлекались Некрасовым, которого с детства любили. Ко всем случаям своей жизни они применяли некрасовские стихи. Это стало у них любимой литературной игрой. Однажды, когда Гумилев сидел у стола и прилежно работал, Анна Андреевна все еще лежала в постели. Он укоризненно сказал ей словами Некрасова:

Белый день занялся над столицей,

Сладко спит молодая жена,

Только труженик муж бледнолицый

Не ложится, ему не сна.

Анна Андреевна ответила ему тоже цитатой:

…на красной подушке

Первой степени Анна лежит».[146]

Нужно признать, что «серьезность» восприятия отношений в петербургском околоакмеистическом кругу была результатом в том числе и многолетних стараний самой Ахматовой, которая начиная с 1920-х годов в разговорах с младшими современниками – П. Н. Лукницким, Л. К. Чуковской, многочисленными слушателями в 1950–1960-х годах стремилась к формированию собственной версии всего происходившего в 1910-х годах. Среди прочего Ахматова оспаривала «недобросовестных» мемуаристов, то есть тех, чья картина эпохи не совпадала с ее собственной. Постоянным предметом опровержений Ахматовой (с 1920-х годов и до конца жизни) были мемуары Георгия Иванова «Петербургские зимы». Несколько мемуаристов вспоминают, в частности, о ее возмущении утверждением Иванова о недовольстве Гумилева литературными успехами жены. Приведем этот фрагмент Иванова: «Еще барышней она <Ахматова> написала:

…И для кого эти бледные губы

Станут смертельной отравой.

Негр за спиною, надменный и грубый —

Смотрит лукаво!

Мило, не правда ли? Непонятно, почему Гумилев так раздражается? А Гумилев действительно раздражается. Он тоже смотрит на ее стихи как на причуду “жены поэта”. И причуда эта ему не по вкусу. Когда их хвалят – насмешливо улыбается. – Вам нравится? – Очень рад. Моя жена и по канве прелестно вышивает».

Однако нам представляется, что в этом фрагменте Иванова можно усмотреть не столько сознательную и явную ложь, как настаивала Ахматова, сколько намек на некоторую «домашнюю» шутку круга петербургских литераторов, которая по каким-то причинам в последующие годы была Ахматовой неприятна и не вписывалась в ее легенду о 1910-х годах, которую она тщательно на протяжении десятилетий формировала, вписывая в нее и определенным образом оформленный собственный образ.

Основание к такому подозрению, как кажется, дает одно стихотворение Федора Сологуба, текст которого мы рассмотрим. Однако сперва – несколько слов об истории личных и литературных отношений Ахматовой и Сологуба.

Большая часть сохранившихся документов, на основе которых можно реконструировать характер их отношений, проанализирована в работе А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика «Материалы А. А. Ахматовой в рукописном отделе Пушкинского Дома». Личное знакомство поэтов датируется декабрем 1910 года, на протяжении последующих лет они, похоже, неизменно относились друг к другу со взаимной симпатией и уважением. В 1915 году Ахматова способствовала примирению старшего поэта с Гумилевым и Мандельштамом после какой-то ссоры. Сохранились их стихотворные дарственные надписи на книгах, письма, записки и т. д.

Уже один из первых рецензентов ахматовского «Вечера» – Василий Гиппиус отмечал влияние Сологуба в ее стихах. Очевидным примером такого влияния может быть сравнение стихотворения Ахматовой «Рыбак» («Руки голы выше локтя…») о девочке, продающей камсу и страдающей от любви к рыбаку, чьи

…Щеки бледны, руки слабы,

Истомленный взор глубок,

Ноги ей щекочут крабы,

Выползая на песок…

и стихотворения Сологуба 1895 года, также написанного четырехстопным хореем, и к тому же от лица женщины:

Хорошо бы стать рыбачкой,

Смелой, сильной и простой,

С необутыми ногами,

С непокрытой головой.

Чтоб в ладье меня качала б

Говорливая волна,

И в глаза мои глядели б

Небо, звезды и луна.

На прибрежные каменья

Выходила б я боса,

И по ветру черным флагом

Развевалась бы коса.

6 декабря 1895 года

Сологубовское стихотворение, которое я предлагаю рассмотреть, также написано от женского лица и носит сугубо пародийный характер. Сам Сологуб не включал его в сборники своих стихотворений, и его единственная прижизненная публикация – в коллективном сборнике «Думы и песни: сборник новых песен» (М., 1911), который был составлен женой Сологуба – Анастасией Чеботаревской. В издании большой серии «Библиотеки поэта» это стихотворение датируется предположительно 1911 годом.

Коля, Коля, ты за что ж

Разлюбил меня, желанный?

Отчего ты не придешь

Посидеть с твоею Анной?

На меня и не глядишь,

Словно скрыта я в тумане.

Знаю, милый, ты спешишь

На свидание к Татьяне.

Ах, напрасно я люблю,

Погибаю от злодеек.

Я эссенции куплю —

Склянку на десять копеек.

Ядом кишки обожгу,

Буду громко выть от боли.

Жить уж больше не могу

Я без миленького Коли.

Но сначала наряжусь

И с эссенцией в кармане

На трамвае прокачусь

И явлюсь к портнихе Тане.

Злости я не утаю,

Уж потешусь я сегодня,

Вам всю правду отпою,

И разлучница, и сводня.

Но не бойтесь – красоты

Ваших масок не нарушу,

Не плесну я кислоты

Ни на Таню, ни на Грушу.

«Бог с тобой, – скажу в слезах,

Утешайся грамотейка!

При цепочке, при часах,

А такая же ведь швейка!»

Говорят, что я проста,

На письме не ставлю точек.

Все ж, мой милый, для креста

Принеси ты мне веночек.

Не кручинься и, обняв

Талью новой, умной милой,

С нею в кинематограф

Ты иди с моей могилы.

По дороге ей купи

В лавке плитку шоколада,

Мне же молви: «Нюта, спи!

Ничего тебе не надо.

Ты эссенции взяла

Склянку на десять копеек

И в мученьях умерла,

Погибая от злодеек».

Сологуб в этом стихотворении использует заведомо «сниженный», «бытовой», «жестокий» любовный сюжет – сообщениями об отравлениях, о женщинах, обливавших кислотой соперниц, были полны сводки происшествий в столичных газетах начала века. Это в сочетании с частушечным ритмом четырехстопного хорея и всей стилистикой текста, на первый взгляд, напоминает фельетонную поэзию П. Потемкина или сатириконовцев – «ядом кишки обожгу», «громко выть от боли» и т. д. Однако строчки «говорят, что я проста» или «не бойтесь, красоты ваших масок не нарушу» мы уже без труда можем представить и в стихах ранней Ахматовой, в сюжетах которых постоянно можно встретить и несчастную любовь, и страдающую от измены героиню, которая уходит из жизни, благородно освобождая место счастливой сопернице. Имена сологубовских героев – Коля и Анна (Нюта) как будто нарочно совпадают с именами Ахматовой и ее мужа – Николая Гумилева. Характеристика «проста, на письме не ставлю точек» напрашивается на сопоставление с ахматовским пожизненным неумением правильно расставлять знаки препинания, из-за чего с 1910-х и до 1960-х годов корректуры ее стихов всегда вычитывали друзья – М. Лозинский, Л. Гинзбург, Л. Чуковская. Наконец, профессия героини – «швейка» позволяет вспомнить и ивановское воспоминание о Гумилеве, говорившем, что жена его «и по канве прелестно вышивает».

Итак, попробуем выстроить предположительную историю создания Сологубом стихотворения и ахматовской реакции на него. Старший поэт, знавший к 1911 году несколько ранних стихов своей младшей современницы, пишет опознаваемую адресатом пародию. Ахматова воспринимает «литературную шутку» мэтра как поощрение и продолжает эксплуатировать в своих новых стихах сюжеты, послужившие предметом пародирования. Соответственно и посвященные в историю этой поэтической шутки могли воспринимать после этого все новые ахматовские строки о «соперницах», «гибели», «несчастной любви» и «жестоком изменнике» не столько в патетическом, сколько в ироническом ключе[147].