Пересуды и намеки

Пересуды и намеки

Так ли все понятно в действительно доверительных письмах Пушкина к Плетневу?

Насчет невесты, тещи и опять же свадьбы есть там выражения труднообъяснимые, противоречащие известным сведениям, а то и вовсе странные.

«Не знаю, где моя; надеюсь, что уехала из чумной Москвы, но куда? в Калугу? в Тверь? в Карлово к Булгарину? ничего не знаю. Журналов ваших я не читаю; кто кого?»

Не помогут ли нам комментарии пушкинистов? «Где моя» Н. Н. Гончарова в это время находилась в Москве. «В Карлово к Булгарину» – Карлово – имение Булгарина; упомянуто в шутку». (И. Семенко)

Еще из примечаний пушкинистов: «В Карлово к Булгарину». – В значении «к черту на рога!» (Т. Цявловская)

Вряд ли подходящее объяснение. Почему Пушкину вздумалось спрашивать проживающего в Петербурге Плетнева о том, что ему, Пушкину, в точности известно?

Наталия Гончарова находится в Москве. Пушкин это знает: он только что получил от нее письмо.

Меж тем Плетнев, как и другие петербургские друзья поэта, пока что не знаком ни с Натальей Николаевной, ни с ее матерью, будущей тещей, Натальей Ивановной. В Москве ни разу не бывал, в глаза не видел Гончаровых.

Наконец, как можно подумать, да еще и сообщать приятелю, что собственная невеста способна-де вдруг очутиться на берегу Финского залива, на даче у Фаддея Булгарина?

Подобная шутка вдвойне неприлична, ибо Булгарин женат на особе легкого поведения.

Ужель невеста такова, что одна мысль о ней наводит тоску и уныние? Столь неосмотрительный вопрос, вероятно, и задал Плетнев. Притом не только от своего имени, но и ссылаясь на Жуковского и Дельвига.

Это письмо до нас не дошло. Его мог уничтожить сам Пушкин, чтоб оно не попало на глаза Наталии Николаевне и не испортило ее отношение к друзьям поэта. А если неосторожное письмо он все же укромно сберег, то при посмертном разборе бумаг его забрал Жуковский. Не зря Василий Андреевич настаивал, чтоб письма к Пушкину были возвращены тем, кто их писал. И эту мысль осуществил по отношению к письмам – своим и Плетнева.

Но что отвечал Пушкин на не дошедшее до нас письмо Плетнева? «Сей час получил письмо твое и сей час-же отвечаю. Как-же нестыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? хорош и Дельвиг, хорош и Жуковский. Вероятно, я выразился дурно; но это вас не оправдывает. Вот в чем было дело: ‹…›».

Далее Пушкин подробно повторяет то, что он хотел сказать. Он рассуждает о теще. (Пушкин отчетливо подчеркнул это слово.) И о молодой жене.

Нам, людям непосвященным, не очень понятно: уместно ли невесту заблаговременно именовать женой? Но, думаем мы, раз Пушкин, сам Пушкин так пишет, стало быть, эта неточность, эта вольность была допустима.

Почему Пушкину пришлось вдаваться в объяснения? Потому, что его петербургские друзья не поняли шифра? Значит, он, шифр, не был с ними, с друзьями, заранее условлен? Тогда спрашивается, во-первых, зачем же отправлять письмо, зашифрованное способом никому неизвестным и недоступным?

Во-вторых, мог ли Пушкин, убедившись, что его не поняли, ограничиться тем, что всю тайнопись повторил еще раз?

Если же он рассчитывал, что уж теперь-то его поймут, значит, в ходе повторения им вставлены какие-то все объясняющие намеки.

«Человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. Доселе он я – а тут он будет мы. Шутка! От того-то я тещу и торопил: а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, чорт его побери. Теперь понимаешь ли ты меня? понимаешь, ну, слава Богу!» (XIV, 113)

Возможно ли сказанное Пушкиным воспринимать буквально? Получится всего-навсего, что, пока человек холост – он один, а когда поженится – тогда возникнет семья, состоящая из двух человек.

Неужели подобные откровения и впрямь были неизвестны корреспондентам Пушкина? Либо, по мнению Пушкина, полностью рехнулись Плетнев, Жуковский и Дельвиг, либо тут налицо не пустое общее место, а некое иносказание. Попробуем свести намеки воедино.

Пушкин («человек мыслящий») – «беспокоен и волнуем будущим».

Доселе свои намерения (очевидно, известные Плетневу) поэт пытался осуществить в одиночку. («Доселе он я», или, как было написано первоначально, – «доселе он один».)

Теперь осуществлению прежнего замысла должно способствовать положение человека семейного: одно дело – «я», другое дело, – «мы».

Однако есть препятствие: некто, условно именуемый «теща», продолжает тормозить планы поэта. То под предлогом заботы о приданом, иначе говоря – о материальном положении, о деньгах, то выдвигая всевозможные претензии, не имеющие отношения к делу. Иносказание завершается фразой, похоже, что ключевой: «Теперь понимаешь ли ты меня? Понимаешь…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.