Мир

Случилось одно хорошее событие, только одно, в которое я окунулся в то нелегкое время в начале 1949 года. Вновь были сняты ограничения до такой степени, что я мог ездить в Измир, когда хочу и находиться там, сколько хочу.

Как только дали такое разрешение, я отправился в этот прекрасный город на побережье с намерением побыть там до весны. Я хотел уйти от депрессии, которая тогда охватила меня.

Я находился на побережье лишь несколько дней и ко мне возвратился мой прежний дух. Я проводил часы в порту, наблюдая за причаливающимися и отчаливающимися кораблями, пассажирами многих национальностей, прибывающими и отплывающими, за загрузкой пенковых трубок, сигаретных мундштуков и турецкого табака, отгрузкой товаров бесконечных наименований со всех портов мира. Чем больше я наблюдал, тем больше чувствовал себя частью мира.

К этому времени мне было сорок пять, но я чувствовал себя гораздо моложе, вновь почти мальчиком. В таком настроении я радостно принял приглашение в дом моих друзей в Измире на вечеринку. Находясь здесь не долго, я увидел красивую девушку, сидящую на диване. Ее лицо одновременно напоминало лица славянки, татарки и турчанки. Она была брюнеткой, с таинственной улыбкой на губах и с темно-коричневыми глазами, которые словно были отражением теплых южных ночей. Ее осанка была благородной и ее фигура — привлекательной.

Я попросил, чтобы меня познакомили с ней. Она была очаровательной уже тогда, когда я увидел ее издали. Ее голос был мягким и нежным и имел сладость певицы. Она была невозмутима и дала почувствовать меня как у себя дома, как только начала говорить. Ее звали Муаззез, что означает возлюбленная. Ее фамилия была Парлаксес, означающий человека со сладким и блестящим голосом. На мой взгляд, она по праву заслуживала и имя, и фамилию.

Эта чудная и прекрасная молодая женщина была выпускницей Гази Тербия Институтеси (учительский колледж) в Анкаре. Она была специалистом по английской классической литературе, но также была знакома с переводами великих русских писателей. Она не понимала ни одного русского слова, за исключением «да» и «нет». Ее английская речь была плохой, поскольку, как она сказала, «не имела возможности практиковаться для ее улучшения».

Я предложил свою помощь для совершенствования ее знаний обоих языков. Мы стали друзьями и виделись много раз зимой и весной 1949 года. В мае она приехала с визитом ко мне, в Манису. К тому времени я знал, что влюблен в нее. Я пригласил ее пойти к статуе Ниобе. Там я сделал ей предложение, которое она приняла.

Мы обручились, обменявшись кольцами, на маленькой семейной вечеринке в доме Муаззез в Измире 1 июня 1949 года. На этой вечеринке я познакомился с ее отцом, пожилым джентльменом с тонкими чертами, человеком, который много путешествовал по Ближнему Востоку и бегло разговаривал на арабском и персидских языках и мог много цитировать из произведений турецких и арабских классиков. Я также познакомился с ее матерью, Ихсан Ханум, с серебряными волосами и с выражением полной зрелой мудрости. Они приняли меня как своего сына. Я вновь приобрел дом после всех моих странствований. Наконец я вновь приобрел смысл жизни и нашел любимого человека, чтобы идти по жизни рядом с ней.

Это не было моей единственной удачей. Внезапно она пришла ко мне еще и еще. Почти перед нашим обручением я получил известие, что мне разрешается путешествовать по всей Турции, включая ее столицу, где, возможно, меня ожидала реальная работа.

И это, будто бы, не было достаточным, меня также оповестили, что моя просьба на предоставление гражданства рассматривается в положительном духе. Это было доказательством оказанного мне доверия. 6 августа 1950 года в Анкаре, через восемь лет после предоставления мне политического убежища, я стал турецким гражданином, согласно решению кабинета министров за номером 3/11678.

Мне дали турецкий паспорт. Я мог ехать куда угодно в некоммунистическом мире по своему выбору. Наконец, я стал свободным человеком.

Когда я пишу эти строки, уже прошло сорок лет после моего побега в Стамбуле.

Жизнь моя была хорошей в свободном мире. Разумеется, я женился на Муаззез. У нас двое детей, Хусейн, названый так в честь моего отца и Айша, названная в честь бабушки моей жены. Через несколько лет после женитьбы на Муаззез мы эмигрировали в Западную Германию, где родился Хусейн. Позднее мы переехали в США, место рождения нашей Айши. Хотя наша дочь по рождению американка, остальная часть нашей семьи также стала американской, согласно предоставленного нам гражданства.

Независимо оттого, каким образом мы получили наши гражданства, мы все четверо являемся настоящими американцами, разумеется, по скромным меркам. Муаззез в своей современной кухне с устройством разложения мусора и другими трудосберегающими приборами, все еще варит хорошее турецкое кофе. После того, как наши дети закончили средние школы и затем поступили в колледжи, Муаззез, лингвист, занялась преподаванием. Айша является такой же американкой, как и все соседские девушки, за исключением того, что она научилась искусству средневосточной кухни у своей матери. После окончания университета Сан-Франциско, она стала учительницей английского языка и теперь замужем. Хусейн, в свои тинейджерские годы, испробовал много из того, что делают обычно все такие средние американские мальчики. Он уехал из дома на дальнее путешествие по южным морям и затем отправился пешком в Лос-Анджелес, где поступил в университет перед тем, как мы его там поймали. В конечном счете, он закончил Бостонский университет в 1973 году со степенью по антропологии. Затем он отказался от антропологии, став инженером гражданского строительства, и теперь строит дома.

Что касается меня, то после интервью с Филби, меня в 1949 году основательно допрашивали официальные лица из ФБР, ЦРУ и Пентагона в Стамбуле. В 1950 году Муаззез и я переехали в Западную Германию, где я начал работать на Пентагон в качестве консультанта по различным советским военным вопросам. В 1953 году мы переехали в Соединенные Штаты, где я публично выступил с показаниями по двум случаям перед юридическим комитетом Сената, занятым расследованием советского шпионажа. Я также продолжил свою работу с военными вплоть до 1970 года, после чего вышел на пенсию.

Поскольку мне было уже почти пятьдесят лет, когда я получил американское гражданство, я, по-видимому, не такой типичный американец, как моя жена и дети, но, по меньшей мере, у меня имеется спортивный автомобиль с кондиционированным воздухом. Я вздрагиваю при мысли, что мог бы сказать мой отец по поводу такого избалованного средства передвижения!

На пенсии у меня есть время и возможности заниматься своими хобби в виде рыбной ловли, плавания и прогулки по близлежащим горам. Я также много читаю, пишу и путешествую.

Со времени переезда в Америку у меня были возможности пересечься вновь, посредственно или непосредственно, с некоторыми людьми, которые помогли мне во время ссылки в Турции. Я посетил Портера Моуги, который установил электростанцию в Манисе. Он уже не был на «Lima, Ohio, USA», он бросил профессию инженера для того, чтобы содержать большую ферму на Юге. В Денвере я разыскал Сулеймана Демиреля, молодого турецкого инженера, который дал мне работу в коллективе по анализу почвы. Он был направлен в этот город по гранту американского правительства для продолжения своего технического образования. Занимаясь этим делом, Демирель жил в маленькой однокомнатной квартире, где он сам выполнял большую часть работы по дому. Он привел в восхищение своего домовладельца сохранностью каждой стеклянной банки и каждого контейнера, в которых он упаковывал все свои купленные продукты. Они, по мнению молодого турка, были слишком хорошими, чтобы их выбрасывать. Демирель позднее стал премьер-министром своей страны.

Лишь однажды я наскочил на агентов из своего прошлого в качестве разведчика. Этот случай был довольно потрясающим, и я не хочу, чтобы такое повторялось. Несколько лет тому назад, после взлета самолета, на котором я путешествовал, я вдруг обнаружил группу советских граждан, сидящих через несколько рядов от меня. Один из них был человек ГРУ, который был моим помощником в ТАСС, служившим мне в качестве прикрытия в Берлине. С наших кресел мы смотрели друг на друга с тревогой. Он прошептал несколько слов своему русскому соседу. Я немедленно вступил в разговоры с соседями, которых совершенно не знал. Я немного испугался, подумав, что мой бывший помощник и его группа пришли за мной. Он также, по-видимому, испугался, что я и мои спутники могли быть за ним. Через нервный час или больше мы приземлились, чтобы расстаться в толпе, без всякого инцидента. Я никогда не знал, кто кого блефует, но позднее узнал, что мой бывший помощник был тогда советским послом на Кубе Кастро. [15]

Через советскую прессу и периодику, доступную на Западе, я имел ограниченную информацию о том, что случилось с некоторыми более важными людьми из моего советского прошлого.

Мехлис, комиссар Девятой Армии, который почти не отправил меня под трибунал, умер естественной смертью, что является одним из немногих исключений для людей с его прошлым и положением.

Чуйков, который заступился за меня перед Мехлисом, стал всемирно известным за командование войсками во Второй мировой войне. Став маршалом Советского Союза, в послевоенное время служил в качестве одного из заместителей министра обороны и до своей смерти был командующим сухопутных войск Советского Союза и на должности, неизвестной мне.

Голиков, мой начальник в Управлении, также отличился во Второй мировой войне, сделавшись маршалом. За несколько лет до своей смерти он был начальником политуправления Советской Армии и Флота.

О моих непосредственных коллегах я знаю немного. На самом деле, я знаю лишь о том, что капитан Полякова, моя помощница в Четвертом отделе Управления, была уволена, поскольку была еврейкой.

Что касается моего друга Бухтина, который своевременно предупредил меня, моего друга поменьше, Акимова, который не предупредил меня, нашего кэгэбешнего оппонента Наумова, от которого я бежал, то они все бесследно исчезли. Я представляю, что все трое, друзья и враг, были среди тех русских, о которых турки рассказывали мне, как немедленно отбывших в СССР после моего побега. Бухтин и Наумов, вероятно, сразу после прибытия домой были подвергнуты чистке. Акимов, имеющий более твердый характер, возможно, выжил, но его карьера была обречена.

Из тех, кого коснулась моя судьба в Турции, лишь один посол Виноградов продолжал держаться на поверхности. Следующим его важным назначением за рубежом был после Анкары пост посла во Франции. Позднее его перевели в Каир, где он, должно быть, играл главную роль в советском проникновении в Объединенную Арабскую Республику и другие арабские страны, также внес свой вклад в развитие враждебности арабов по отношению к Израилю. Я полагаю, он имел приятные минуты разъяснения по поводу побега экипированных Советами египтян из Синайского полуострова, так же, как и по поводу моего побега. Ныне его уже нет в живых.

Мой продолжающийся интерес к этим людям из моего прошлого является не более чем интерес к судьбе одноклассников с их восхождениями наверх и спусками вниз. Он определенно не является ностальгией по стране моего рождения, поскольку для меня, татарина, она никогда не была моей родиной, а была русской страной. И со смертью Тамары я потерял там единственного человека, которого мог назвать своим.

Тем не менее, невозможно было выжить в этой обширной стране моего рождения во время мук революции и сталинизма, не потеряв к ней интереса. Мои мысли заняты новым поколение старых и молодых писателей, которые, возможно, могли бы ее сделать более лучшей страной, чтобы там жить.

И для меня, не новичка в США, сравнение между страной моего рождения и страной моего выбора всегда является постоянной величиной. Обе страны протянулись по континенту, обе являются неизмеримо богатыми. Обе страны вовлечены в дела всего мира и обе страны, одновременно, имеют свои внутренние проблемы. Главная разница между двумя этими сверхдержавами заключается в том, что каждый человек на всем земном шаре знает об американской внешней политике, в то время как очень немногие в советских верхах по-настоящему посвящены в советскую внутреннюю и внешнюю политику. Со всеми широко известными недостатками Америка является открытым обществом, постоянно находящимся в движении, в то время как Советский Союз остается закрытым обществом, сопротивляющимся к любым изменениям.

Правда, как американец, я расстроен тем, что жизнь у многих уходит впустую и без всякого просвета во многих уголках земли, в трущобах в американских городах, в борьбе чернокожих американцев и других меньшинств за гражданские права и равные возможности. Как бывший советский гражданин, я поражен протестами, жестокостями и временами сходными с коммунистическими методами обращения с этими проблемами. Я знаю, как Москва разрешала бы такие проблемы, в особенности, по отношению к меньшинствам. Я это знаю по своему горькому опыту в Советском Союзе.

Моим дням учебы приходит конец. Пришло также время учиться молодым в стране моего рождения и в стране моего выбора. Alhamdulillahi Rabb’l Alemin… Ihdina siratel mustakim!