Глава седьмая Исход
Глава седьмая
Исход
Странно порой выстраиваются события. Только что миновал Карибский кризис, а Москву уже будоражили иные проблемы. В ноябре 1962 года в одиннадцатом номере журнала «Новый мир» появилась повесть никому тогда не известного автора Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
На меня она произвела ошеломляющее впечатление: одно дело знать, другое — почувствовать. В докладе на XX съезде отец объявил о преступлениях Сталина. Цифры и фамилии погибших звучали сухо, абстрактно, за ними не проглядывали конкретные судьбы. Что такое цифры? Подставишь нолик — станет в десять раз больше. Чего больше? Пудов урожая? Или людей, вповалку закопанных во рвах?
«Иван Денисович» высветил весь ужас нечеловеческой жизни, нечеловеческой судьбы. Он предвещал иной кризис. Начиналась борьба не с отдельными проявлениями, недостатками и извращениями, а с системой, порождающей все эти ужасы. Он ознаменовал начало нового, третьего, если считать от XX и XXII съездов партии, раунда борьбы с наследством и наследниками безжалостной сталинской тирании.
Повесть, без сомнения, не имела ни малейшего шанса пробиться. Даже такая безобидная вещь, как «Синяя тетрадь» Казакевича, о хрестоматийном периоде пребывания Ленина в Разливе, не смогла сдвинуться с места из-за одного имени Зиновьева. Уже много лет не упоминалось нигде, что в шалаше Ильич жил не один, а с напарником. Суслов встал насмерть. Только вмешательство отца не позволило рукописи остаться на полке. Он посмеивался, вспоминая, как Суслов протестовал против публикации — не мог позволить автору устами Ленина назвать Зиновьева товарищем.
— А как же ему было его звать? Ведь они скрывались вместе, — прекратил бесплодные пререкания отец. «Синяя тетрадь», минуя цензуру, пошла в печать.
Сейчас дело обстояло посложнее. Автор замахивался на большее. Александр Трифонович Твардовский, главный редактор «Нового мира», еще летом передал рукопись помощнику отца Владимиру Семеновичу Лебедеву. В число многих его обязанностей входил и надзор за литературой. На счастье, он оказался человеком совестливым, чувствующим, тонким.
«Иван Денисович» стал не первым, но одним из самых сложных его протеже. Лебедев пообещал Твардовскому улучить момент, доложить отцу. В положительной реакции он не сомневался, нужно только все правильно рассчитать. Помощники, по возможности, избегают докладывать «провальные» вещи. Каждая неудача — это удар и по их репутации.
Подходящий момент выдался только в сентябре, когда отец отправился в Пицунду догуливать прерванный полетом космонавтов Николаева и Поповича отпуск.
В один из вечеров на вопрос: «Ну, что там у вас еще?» — Лебедев ответил, что Твардовский принес повесть молодого автора, прошедшего сталинские лагеря, просит совета. Лебедев объяснил, что Александр Трифонович в превосходной степени характеризует литературные достоинства произведения, но тема очень сложная, необходима политическая оценка.
— Ну что ж, давайте почитаем, — благодушно отозвался отец.
Лебедев начал читать вслух. Отец любил такие слушания, они позволяли расслабиться, дать отдых натруженным на сотнях и тысячах машинописных страниц глазам. В случае чего, если повествование оказывалось нудным, он позволял себе и вздремнуть. На этот раз отец слушал со все возрастающим вниманием.
Владимир Семенович рассказывал, что у отца не возникло ни малейших сомнений. Он считал, что нужно рассказать правду о лагерях, печатать повесть необходимо. Возможно, и он впервые ощутил, что же происходило в те страшные годы на самом деле.
После XXII съезда партии, выноса тела Сталина из Мавзолея отец настроился решительно. Тем не менее давать окончательное заключение в одиночку он не захотел. Свое отношение надлежало высказать коллективному руководству.
Повесть срочно размножили по количеству членов и кандидатов в члены Президиума ЦК. Пришлепнули на первую страницу красные печати, запрещающие все: снимать копии, выносить, передавать, но обязывающие вернуть материал по истечении надобности в Общий отдел ЦК.
Коллеги уже знали, что отец прочитал рукопись и она ему понравилась. Поэтому даже если у кого и возникали сомнения, их держали при себе, ведь спорить предстояло не с никому не известным Солженицыным инее Твардовским, а с Первым секретарем ЦК. Через несколько дней книга получила единодушное одобрение, ее признали полезной.
Повесть вышла в свет, опережая естественные сроки: в сентябре дали «добро», а в ноябре ее уже читали подписчики. Главный редактор торопился…
С началом работ над тяжелыми носителями и космическими системами Королеву и Челомею становилось все теснее в своих конструкторских бюро. Требовались новые силы, вливание свежей крови.
В военной области отец окончательно сделал ставку на ракеты. Заказы на новые самолеты и пушки сокращались. Создававшиеся десятилетиями коллективы оставались без работы.
В подмосковном Калининграде расположилось конструкторское бюро Василия Гавриловича Грабина. Там делали пушки. Королева после войны приютили по соседству на артиллерийском заводике. Серьезную организацию под ракеты жертвовать пожалели. Теперь на месте бывшего заводишки вырос промышленный гигант, поглотивший все прилегающие пространства. Дальше расти стало некуда: с одной стороны цеха вклинивались в городские кварталы, с другой — вплотную прижались к железной дороге.
Там, за «железкой», и размещался Грабин. О нем ходили легенды, правда только в своих, засекреченных кругах, широкая публика, особенно молодые, его практически не знала. Грабин вытащил на себе здоровенную часть военного бремени: из ста сорока тысяч полевых орудий, прошедших с нашей стороны через фронт, сто двадцать тысяч были изготовлены по проектам Грабина. Теперь он «устарел». Настал час сходить со сцены.
На грабинское наследство нацелились сразу два претендента — Королев и Челомей. Челомей сделал заявку первым, но Королева безоговорочно поддерживал Устинов.
Тяжба длилась около полугода. Челомей не отступался. Его сторону принял заведующий Оборонным отделом ЦК Сербин. Дело грозило вылезти на Президиум ЦК. Устинов не хотел рисковать. Оставалось нейтрализовать Челомея. Он нашел решение за счет авиации. Вызвав к себе Владимира Николаевича, Устинов предложил ему «проглотить» фирму Лавочкина. Два года без главного конструктора она хирела, постепенно теряла тематику. Челомей с радостью согласился. О таком подарке можно было только мечтать: организация с огромной авиационной, а теперь уже и ракетной культурой. Разве могут с ней сравниться пушкари, пусть лучшие в стране.
Сделка состоялась.
Василия Гавриловича Грабина, генерал-половника, Героя Социалистического Труда и четырежды лауреата Сталинских премий, отправили доживать заведующим кафедрой в Московское высшее техническое училище имени Н. Э. Баумана. А у Королева и у Челомея появлялась необходимая дополнительная техническая и научная база.
После завершения противостояния вокруг Кубы мир постепенно приходил в себя. Проблемы, казалось, вчера утерявшие былую актуальность, вновь выходили на передний план. Все как и прежде. Так и не так. Обе стороны как бы повзрослели и помудрели.
Выступая 12 декабря 1962 года на очередной сессии Верховного Совета СССР с докладом о современном международном положении и внешней политике Советского Союза, отец снова вернулся к проблеме Германии.
Он, как и прежде, заявлял, что если Запад откажется, мы подпишем сепаратный мирный договор с ГДР. Однако тональность его речи изменилась. Не отказываясь от мирного договора, отец сказал, что спешить с ним не следует, мы можем подождать, пока созреют условия.
Свою мысль отец развил через месяц, выступая 16 января 1963 года на VI съезде Социалистической единой партии Германии в Берлине. Пригрозив противникам стомегатонной бомбой, которую, по его словам, и бросать-то в Европе не на кого — она накроет и чужих, и своих, — отец объяснил, почему не имеет смысла форсировать подписание мирного договора.
В подтверждение он привел истинный или придуманный им самим (уж больно он подходил к теме) разговор двух журналистов, советского и американского:
«…Американский журналист спросил советского:
— Ну, вы 13 августа как будто получили все, что хотели получить при заключении германского мирного договора?
Советский журналист возразил:
— Нет, мирный договор не подписан и, следовательно, дело обстоит не совсем так.
Тогда американец сказал:
— Верно, мирный договор еще не подписан, но цель, которую вы преследовали, настаивая на его заключении, почти полностью вами достигнута. Вы закрыли границу, закрыли доступ Западу в Германскую Демократическую Республику. Таким образом, еще не подписав мирного договора, вы получили то, к чему стремились и что хотели получить при заключении этого договора.
— И добившись того, чего хотели, — продолжал американский журналист, — вы к тому же получили возможность давить на больную мозоль Запада, которой являются пути доступа в Западный Берлин, пролегающие через территорию Германской Демократической Республики. Пока нет сколько-нибудь твердых международных обязательств, регулирующих доступ, он, в общем, зависит от правительства ГДР, и они всегда могут, если захотят, усилить или ослабить нажим.
Здесь не все точно, однако американский журналист в какой-то степени подходит к истине. Наш союзник и друг Германская Демократическая Республика получила то, что необходимо для каждого суверенного государства — право контролировать свои границы и принимать меры против тех, кто попытался бы ослабить социалистический строй Германской Демократической Республики. Это большое завоевание всех стран социализма — участников Варшавского договора. И теперь, если брать вопрос под углом зрения самых непосредственных интересов социалистических стран, проблема заключения германского мирного договора действительно стоит не так, как до принятия защитных мер на границе Германской Демократической Республики с Западным Берлином.
… Германский мирный договор не принесет прибылей одним и убытков другим».
Так наметился компромисс. Джон Кеннеди обещал не вторгаться на Кубу, отец фактически прекратил нажим в Берлине.
Установление контроля на границах ГДР, стена, по его мнению, стабилизировали положение. С заключением мирного договора следовало повременить. Собирался ли отец давить на больную мозоль Запада? Думаю, что это время ушло в прошлое.
На одиннадцатое февраля отец назначил очередное посвященное целиком ракетам заседание Совета обороны. Он хотел проверить, как мы продвинулись после прошлогоднего сбора в Пицунде. Вопросов накопилось немало.
Что беспокоило отца? Р-36 значительно превосходила по своим возможностям не только старшую сестру Р-16, но и все, что у нас создавалось ранее. Однако становилось все очевиднее: проблему создания ядерного щита она не решает. Ракета получалась большая, тяжелая. Вслед за ней распухали шахта, вспомогательные помещения. Таких стартов можно было построить единицы, от силы десятки, а Генеральный штаб требовал обеспечения поражения сотен целей. Иначе безопасность страны не гарантировалась.
За последние два года техника заметно продвинулась вперед. Прогресс в ядерных испытаниях позволил резко уменьшить вес боевых частей. Создание новых гироскопов обещало существенно повысить точность попадания. Это, в свою очередь, позволяло отказаться от многомегатонных термоядерных зарядов. Все вместе создавало новые возможности для конструкторов.
По предложению отца заседание Совета обороны решили устроить в бывшем мясищевском конструкторском бюро в Филях, преобразованном теперь в одну из площадок Челомея. Его позже так и окрестили: совет в Филях.
Отец хотел не только выслушать доклады, но и своими глазами взглянуть на производство.
Остановлюсь на главном — решении о создании массовой межконтинентальной ракеты, не уступающей по своим параметрам американскому «Минитмену».
Докладывали Янгель и Челомей. Только что оба закончили эскизные проработки. На суд представили расчеты, компоновки и макеты. Требовалось выбрать лучший вариант. Задача не из простых, ракеты чрезвычайно походили одна на другую. Так не раз случалось в технике. Один и тот же уровень знаний, общая технология. Поневоле конструкторам приходят схожие мысли. Внешне изделия получаются почти близнецами, разнятся заключенными внутри оболочки «изюминками».
У каждого из проектов имелись сторонники, свои болельщики как среди военных, так и среди чиновников различного ранга вплоть до самого верха — Совета министров и Центрального комитета.
Первым докладывал Янгель.
Ракета Р-37 получалась изящной. Она могла поражать точечные цели и значительно более длительное время находиться на стартовой позиции в заправленном состоянии. Как и во всех предыдущих разработках, здесь использовались высокотемпературные компоненты топлива и окислителя, основанные на соединениях азота. Но сейчас Янгель, казалось, нашел решение, как укротить все разъедающую кислоту. Сообщение прозвучало убедительно. Вот только потянет ли его КБ сразу два таких трудоемких и важных проекта, от которых зависит безопасность страны, — Р-36 и Р-37?[104] Разумно ли складывать все яйца в одну корзину? Но это уже забота Правительства, а не Главного конструктора.
Ответив на многочисленные вопросы, Янгель сел.
Следующим выступал Челомей. Главная задача, которую он стремился решить в новой разработке, названной УР-100, — долговременная автономность ракеты и полная автоматизация ее запуска. Пока не решены эти проблемы, массовая постановка межконтинентальных ракет на дежурство останется утопией. Если сохранить принятые на сегодня технические решения, то для обслуживания ракет потребуются все технические и людские ресурсы страны. Он привел пример. При предстартовой подготовке оператор должен произвести множество измерений. Подсчитано, что для соединения планируемого Генеральным штабом количества стартов с их командными пунктами не хватит годовой кабельной продукции Советского Союза. Даже если забрать все до последнего проводочка.
Отец с удивлением посмотрел на Челомея. Однако вопреки своей привычке перебивать докладчиков репликами он на этот раз промолчал.
— Еще сложнее дело обстоит с несением боевой службы, — продолжал Владимир Николаевич. — Дело не только в обеспечении практически мгновенного запуска. Это очевидно. Каждый лишний год ресурса ракеты сэкономит государству огромные средства. Пока ракета стоит, она, как говорится, есть не просит. Как только истечет отведенный ей срок, начнутся огромные траты: регламентные работы, ремонт и, наконец, замена. Расходы выливаются во многие миллиарды.
Отец слушал внимательно. Такой хозяйский, государственный подход ему явно пришелся по душе. Он то и дело кивал головой, как бы подбадривая выступающего.
— Что определяет предельный срок службы ракеты? — спрашивал Челомей и тут же отвечал: — В первую очередь агрессивность компонентов.
Он не стал углубляться в проблему, а лишь отметил, что за океаном постоянную готовность и длительность хранения обеспечивают за счет применения твердотопливных ракет. У нас попытки создания твердотопливных межконтинентальных ракет в ближайшие годы обречены на неудачу. Это нужно признать и с этим нельзя не считаться. По его мнению, следует сосредоточить усилия там, где мы сильны, а не там, где слабы.
— За последние годы накопился большой опыт работы с азотными соединениями, — перешел Челомей к главному. — Несмотря на все отрицательные стороны, мы научились с ними работать и, проявив некоторую инженерную смекалку, сможем их себе подчинить. Пусть американцы занимаются порохами, мы сделаем ставку на кислоту.
Специальная обработка внутренности баков, система особо стойких трубопроводов, хитрые мембраны — все это, собранное в многоступенчатую схему, обеспечивало ракете многие годы (до десяти лет) безопасного хранения и мгновенную инициацию в заданный момент.
— Наша ракета, — продолжал Челомей, — чем-то похожа на запаянную ампулу, до срока ее содержимое полностью изолировано от внешнего мира, а в самый последний момент, по команде «старт» прорвутся мембраны, компоненты устремятся в двигатели. В результате принятых мер, несмотря на столь грозное содержимое, в период дежурства она столь же безопасна, как и твердотопливная.
Челомей замолк. Судя по реакции большинства членов Совета обороны, Челомей выигрывал.
И отец ему явно симпатизировал. Дементьев победно улыбался, Устинов мрачно уставился перед собой. За докладом последовали нескончаемые вопросы. Челомей отвечал уверенно, четко. Чувствовалось, что ракету он выстрадал.
Первая часть заседания закончилась. Присутствующие разбились на группки и под руководством специально выделенных экскурсоводов отправились осматривать приготовленную к заседанию экспозицию. На пороге цеха, в котором разместили выставку, отец вдруг вспомнил, как несколько лет тому назад здесь, может быть, именно в этом цехе, он осматривал мясищевский ЗМ (М-4), силился получить положительный ответ на вопрос о возможности дотянуться до Америки.
Тогда Западное полушарие, прикрытое просторами океанов, оставалось недостижимым. Теперь все переменилось.
Программу показа построили, следуя этапам производства УР-200. В опорных точках стояли стенды, демонстрирующие конструктивные находки, новые технологические приемы. Челомей, давая пояснения, горячился, доказывал, насколько благотворно сказывалось перенесение высокой авиационной культуры на производство ракет. «Двухсотка» получалась легче, проще в производстве, чем ее сестры.
Отец, не перебивая, слушал генерального конструктора, когда ему протягивали особо выдающуюся деталь, щупал ее, разглядывал.
В сборочном цехе на ложементах серебрилась готовая ракета. Правда, это пока макет, головные летные образцы находились чуть поодаль, на линейке сборки. По случаю визита высокого начальства работы приостановили, но все свидетельствовало: как только уйдут экскурсанты, длинные сигары облепят механики, электрики, гидравлики.
Отец поздравил Челомея с первыми успехами на новом поприще, шутливо пожелал ни пуха ни пера. И не услышав в ответ традиционного «к черту», ехидно заметил: «Удачи не будет». Челомей только неопределенно повел плечами. Как и все авиационники, в душе он оставался немного суеверным.
Отец заговорил о том, как быстро и далеко за последние годы продвинулась техника. Он не мог остановиться, ракеты стали его коньком. Присутствующие внимательно слушали, многие уже не в первый раз.
Наконец отец остановился, мгновение помолчал и, обращаясь к хозяину, проговорил:
— Пошли дальше.
В залах КБ выстроилось множество экспонатов.
Внимание отца привлек раздел морской космической разведки. Моряки заказали специализированные спутники, способные поставлять разнообразную информацию: УС — обшаривающий радиолокатором акватории океанов милю за милей, УСП — перехватывающий радиосигналы кораблей, не только расшифровывающий их содержание, но и определяющий точку, откуда они пришли. Внимательно выслушав рассказ, отец сказал какие-то одобрительные слова Горшкову и завертел головой, отыскивая кого-то в толпе. Не нашел и обратился к попавшемуся на глаза работнику конструкторского бюро:
— Разыщите вон там, — отец показал рукой в соседний зал, где хозяйничали сухопутные войска, — длинного маршала и ведите его сюда.
Через несколько минут в зал вошел, широко улыбаясь, командующий войсками Варшавского договора маршал Гречко. Отец не был настроен шутить. Он ткнул сначала пальцем в макет спутника радиолокационной разведки и наведения на цель подводных лодок, вооруженных крылатыми ракетами, потом в живот Гречко.
— У тебя ничего нет, — грозно насупился отец на Гречко и, обернувшись к Горшкову, закончил фразу улыбкой: — А у него все есть. Почему?
Гречко молчал. Он уже не улыбался, стоял, склонив голову, с видом провинившегося школьника. По выражению его глаз было видно, что выговор он всерьез не принимает.
— Потому что не работаете, ленитесь, — так и не дождался ответа отец. — Берите пример с моряков.
Гречко охотно закивал головой, всем своим видом демонстрируя готовность брать пример с кого угодно.
— Ну пошли, посмотрим, что у тебя выставлено, — теперь отец уже обращался к Гречко.
В соседнем зале громоздились образцы ядерного и обычного оружия поля боя. Гречко подвел отца к макету усовершенствованной «Луны», тактической ракетной установки. Рядом на стене висел плакат, изображавший длинножерлую пушку. Присутствующие догадывались, о чем пойдет речь. Гречко давно «пробивал» ядерное вооружение армейских соединений на корпусном и даже дивизионном уровне.
Сейчас он привел последние американские данные: в дополнение к тактическим ракетам «Онест Джон» они обильно оснащали свои сухопутные войска дальнобойными пушками, способными стрелять ядерными снарядами. Подразделения пехоты получали в свое распоряжение атомные мины и фугасы. Поговаривали чуть ли не о переносном ядерном снаряде, пускаемом с плеча, как фаустпатрон.
У нас же, по словам Гречко, дела обстояли катастрофически. Кроме «Луны», практически не на что и рассчитывать. Гречко стал горячиться, убеждать отца, что без тактического ядерного оружия армия не сможет противостоять вероятному противнику. Без массового применения на поле боя тактических атомных зарядов, совсем маленьких, — он сближал ладони своих длинных рук, демонстрируя их миниатюрность, — с эквивалентом одна-две килотонны, выиграть современное сражение невозможно.
На сей раз глаза его не смеялись, речь шла о серьезном деле, а не о всяких там космических штучках. В них Гречко не особенно верил — игрушки. Набычившись, он напирал на отца, нависая над ним с высоты своего почти двухметрового роста. Отец отступил назад, он не любил обращаться к собеседнику, высоко задирая голову.
— Да отойди ты на два шага, — отцу надоело пятиться. Обстановка несколько разрядилась.
— И не уговаривай меня, нет у меня денег, — продолжал отец, — на все не напасешься.
Он явно не хотел вступать в пререкания, все давно было говорено-переговорено. Отец не жаловал тактическое ядерное оружие. Ядерное оружие было для него не инструментом войны, а аргументом в политических битвах, средством давления, устрашения, пусть даже шантажа. Но применять его?!
Целям отца отвечали стомегатонные заряды, для которых Европа тесна. Мегатонные боеголовки ракет различной дальности, нацеленные на столицы вероятных противников, эффективно остужали горячие головы.
Вся эта «мелочь» казалась отцу очень опасной своей приземленностью, снижающей порог страха. «Кому в этом случае принимать решение о начале ядерной войны — главе государства или дивизионному командиру?» — задавал он риторический вопрос. Риторический потому, что переступать это право и эту ответственность отец не считал возможным никому. К тому же стоило подобное «удовольствие» чрезвычайно дорого. «Атомный» министр Славский докладывал, что заряд для атомной пушки с эквивалентом в полторы килотонны обходится не дешевле мегатонной боеголовки межконтинентальной ракеты. Если всерьез заняться оснащением сухопутных войск атомным оружием, то счет пойдет даже не на тысячи, а на десятки тысяч.
Отец держался твердо: «Нет!»
Правда, сделали две опытных дальнобойных пушки, способных забрасывать ядерный боеприпас километров на тридцать. Их возили регулярно два раза в год на парады на Красной площади. На показах они стреляли с ужасающим грохотом. Но дальше дело не пошло. Предложения о серийном производстве отец отвергал с порога. Поколебать его не удалось ни маршалам, ни Устинову. Так эти два монстра и существовали парой.
С «Луной» обстояло полегче. Ее выпускали серийно, в основном с обычным зарядом. Атомных боеголовок производилось немного.
О минах и фугасах отец и слушать не хотел. Ссылки на американцев на отца не действовали. Он давно привык к угрозам в случае невыделения средств оказаться в хвосте. Он придерживался своей точки зрения: если протратишься на все эти «игрушки», то уж точно проиграешь. Американцы, если им нравится, пусть бросают деньги на ветер. По мнению отца, если начнется ядерная война, то будет не до поля боя.
Когда отца отправили в отставку, с Брежневым Гречко договорился без труда. Леонид Ильич «вошел в положение». Одних атомных пушек произвели более семи тысяч, счет тактических и ядерных боезарядов также пошел на тысячи, потом перевалил четырехнулевую отметку и покатился дальше…
После обеда снова собрались в конференц-зале. Предстояло обсуждение и принятие решений.
Начали с ракет. Кому отдать предпочтение? За обедом отец перемолвился на эту тему с Козловым и Брежневым. Ему приглянулись предложения Челомея, и ракетные КБ с государственных позиций загружались рационально: тяжелую Р-36 — Янгелю, а легкую УР-100 пусть проектирует его конкурент, — но он хотел подтверждения. К тому же отец не забывал, что там работаю я, и мое присутствие создавало для него определенные осложнения. Всегда могут кивнуть: «Знаем, чем вызвана такая благосклонность». В те дни на эту тему ходило немало сплетен, а в последующие годы языки и вовсе развязались. Нашлись ретивые чиновники, с удовольствием списавшие свои просчеты на «понятное пристрастие» отца к «одной известной фирме». Мне ни оправдывать отца, ни оправдываться самому некорректно, да и бессмысленно.
Козлов и Брежнев поддержали отца.
На заседании отец высказался за Челомея. Янгель выглядел просто убитым. Устинов расстроился. Желая поддержать Михаила Кузьмича, отец стал говорить добрые слова о его больших заслугах, о важности работы над 36-й ракетой, о государственных интересах, требующих рассредоточения усилий. Слова не утешали, а только бередили рану.
С этого заседания Совета обороны началась история создания советской ракетной мощи. Вышедшее через месяц 30 марта 1963 года постановление правительства задало сроки и оговорило конкретные параметры первой советской массовой межконтинентальной ракеты.
Ее первый пуск произведут всего через два года, 19 апреля 1965 года. 24 ноября 1966 года первые полки межконтинентальных баллистических ракет 8К84 (так в армии называли УР-100) в шахтном исполнении заступили на боевое дежурство.
21 июля 1967 года все мыслимые испытания завершились, и военные подписали акт об официальном приеме ракеты на вооружение.
Дальше зашла речь о кадровых перемещениях. Отец задумал продвинуть вверх Устинова, поручив ему координацию деятельности совнархозов в масштабах страны. Предполагалось создать новый орган — Высший совет народного хозяйства и председателем его в ранге первого заместителя председателя Совета министров СССР сделать Устинова. На его место отец предложил назначить недавнего директора янгелевского завода, а ныне председателя Госкомитета по оборонной технике Леонида Васильевича Смирнова. Во время своего посещения два года назад отец отметил ухоженность предприятия и деловитость его директора. Да и в ракетах он специалист, и министр хороший.
В последние годы отец предпочитал выдвигать на самый верх людей производства. К сожалению, без особого успеха. Новички быстро осваивались и становились кондовее стариков.
Казалось, заседание подходило к концу. Основной вопрос о новой ракете разрешился, оставались мелочи. Однако бывает, когда, казалось бы, пустяк взбухает, увлекает собравшихся в дискуссию, разрастается в проблему.
Разговор начал Малиновский. До этого он насупленно молчал. В течение всего заседания едва ли произнес несколько слов.
По его мнению, дела в армии с личным составом обстояли неладно. В середине 1960-х годов приходят служить дети, рожденные в годы войны. А какая тогда была рождаемость?! Мужики все на фронте. Сейчас призывать некого, подразделения не добирают численности личного состава. Особенно вредными министр считал различные льготы, позволявшие получить отсрочку, а то и вовсе уклониться от призыва.
К Малиновскому присоединился Гречко. Основное зло ему виделось в освобождении студентов от военной службы. Он доказывал: студент, пройдя армию, станет настоящим мужчиной, служба пойдет только на пользу. Гречко выступил также и против военных кафедр, выпускающих из высших учебных заведений офицеров запаса. Не нравились они ему своей штатскостью, неумением командовать, незнанием воинской службы. Кафедры надлежало закрыть и увеличить набор в военные училища.
Гречко спешил высказать наболевшее, срывался порой на скороговорку. Другая ошибка, за которую, по его мнению, сейчас приходится расплачиваться, это сокращение сроков службы в армии с трех лет до двух, а на флоте — с четырех до трех. Это было непростительное решение: техника все усложняется, обучение занимает все большее время. Солдат и послужить не успевает, как подходит пора демобилизации. Получается не армия, а двухгодичные курсы. Он предлагал восстановить старый порядок и, более того, в родах войск, оснащаемых особо сложной техникой, продлить службу до четырех лет, а возможно, и больше.
Гречко закончил. В зале установилось напряженное молчание. Сидевшие за столом маршалы впились взглядами в отца. Чувствовалось, что вопрос не нов и в нем они едины. Только никак не удается убедить главнокомандующего. Отец молчал. Лицо его, еще совсем недавно такое улыбающееся, помрачнело. Маленькие карие глазки так и буравили то Гречко, то Малиновского. Гречко поежился, попытался пошутить, но отец не принял игривого тона, и тот сник.
Отец собрался с мыслями, встал. Говорил он сначала медленно, выдерживая между словами длинные паузы, как бы примериваясь.
Он начал с риторического вопроса: кто кому служит — армия народу или народ армии? Сроки службы, по его словам, сократили не случайно, а после долгих обсуждений. Народному хозяйству требуются рабочие руки, их не хватает везде, куда ни глянь, а тем временем молодые люди, служа в армии, только потребляют и ничего не производят.
— Вы когда-нибудь задумывались, сколько полезных вещей произведут вернувшиеся из армии на год раньше военнослужащие? — он вонзил взгляд в Гречко.
Тот заерзал, не зная, что ответить, но отец и не ждал ответа.
Отец сказал, что, конечно, за три года можно изучить военное дело лучше, чем за два, а за пять еще лучше. Тут он припомнил, что при Николае I служили 25 лет — вот это, наверное, и есть тот идеал, к которому стремится маршал?
Гречко с притворным ужасом отрицательно замотал головой.
Отец заговорил о том, что надо думать в первую очередь об укреплении экономики страны. Если она будет здоровой, то никакие империалисты нам не страшны. Конечно, пока без армии не обойтись, но нужно подходить ко всему разумно, отыскать такое соотношение, когда и хозяйству причиняется меньший ущерб и оборона не страдает.
Отец не возражал: со сложной техникой могут управиться только хорошо обученные специалисты, но тут и пяти лет может не хватить. По его мнению, нужно искать новые пути, а не ломиться в давно закрытую дверь.
— Думать надо, примериваться по-новому, — впервые улыбнулся он. Гречко заулыбался в ответ. Малиновский продолжал мрачно глядеть в пол.
Остальные военачальники ерзали на своих стульях, явно не удовлетворенные.
— Что же касается студентов, — продолжал отец, — то вы просто не понимаете. Иначе и не поднимали бы столь глупый вопрос. Это же надо придумать, мы тратим миллиарды на подготовку необходимейших специалистов, а вы их хвать и ать-два!
Отец даже вспотел от возмущения. Он сказал, что нужно принять решение о военных кафедрах, если они неудовлетворительно работают, выпускают брак, но призывать студентов — это вредительство. Мы живем интересами народа, интересами государства, ему нужны грамотные инженеры, агрономы и другие специалисты, делающие нашу жизнь краше. Их труд и обязана охранять армия. Гречко же, по словам отца, старается все перевернуть с ног на голову: если всех призвать в армию, то защищать будет некого и армия окажется не нужна.
— Нам необходимы специалисты, и мы их будем готовить в институтах. Армейские же проблемы следует решать не за счет народа, — закончил отец и, подумав, добавил: — Тут есть о чем подумать. Но студентов призывать — это, в государственном раскладе, недопустимое расточительство, просто транжирство. Как вы не понимаете?
Вопрос со студентами отпал. Правда, на время — ни Малиновский, ни Гречко не считали себя побежденными. Они еще и еще раз поднимали его перед отцом. Каждый раз безуспешно.
Отец продолжал как бы размышлять вслух. Последнее время его все больше занимала проблема: какой должна стать армия в будущем. О разоружении пока приходилось только мечтать. Как сделать так, чтобы она, обеспечивая нашу безопасность, не висела гирей на шее у народа. Он считал, что пришло время подойти к проблеме обеспечения обороноспособности по-новому. Мы сейчас мыслим категориями Второй мировой войны: танками, самолетами, бронетранспортерами, количеством орудий на километр фронта. Все это напоминает предвоенную ситуацию, когда во главу угла ставились прославленные, но безнадежно устаревшие кавалеристы с шашкой и пулемет на тачанке. Слишком поздно мы поняли, что эти времена безвозвратно ушли. За науку пришлось заплатить большой кровью. Сейчас ракеты, атомные заряды сделали весь наш предыдущий военный опыт устаревшим.
Настало время, когда выигрывает не тот, кто рассчитывает победить в войне, а тот, кому удастся ее предотвратить. Дальше отец стал говорить совершенно непривычные вещи, мне они показались не только крамольными, но и невероятными. Отец считал, что структура армии требует коренной ломки. Ракеты, изменив соотношение сил, резко сдвинули все понятия.
— Возьмем, к примеру, танки, — развивал он свою мысль, — во время прошлой войны они служили ядром наступления и стержнем в обороне. Они были неуязвимы для стрелкового оружия и поддавались только пушке, а из нее еще попробуй попасть. Неизвестно, кто первый изловчится: артиллеристы накроют танк, или танкисты подавят батареи? Борьба шла на равных. В конце войны все поменялось, немцы своими фаустпатронами жгли танки, оставаясь практически неуязвимыми. Просто наше преимущество в те месяцы было настолько велико, что мы не ощутили этих изменений. А ведь с фаустпатронами требовалось подобраться вплотную. Сегодня противотанковая ракета уничтожает бронированные машины на пределе дальности их собственного огня, за несколько километров. Танки, самоходные орудия, бронетранспортеры становятся просто ловушками для экипажей. А мы бездумно даем новые и новые заказы. Тратим миллиарды.
Самолеты тоже практически потеряли былое значение. Зенитные ракеты резко сокращают их боевые возможности. Если раньше стрельба с земли в воздух не приносила ощутимых результатов, то теперь достаточно одной, ну двух ракет. И тут следует пересматривать устоявшиеся взгляды.
Отдельно отец остановился на боевых вертолетах. В то время шло много споров об их потенциальных боевых возможностях: внедрятся ли они в качестве боевых машин в армию, или их удел — транспорт, перевозка раненых?
Отец принадлежал к скептикам. По его мнению, соревнование с зенитными ракетами вертолеты проиграют. При их неповоротливости им уготована гибель.
Пройдясь по частностям, отец перешел к главному.
— Основой обороны сегодня являются стратегические ракеты. Межконтинентальные, промежуточной и средней дальности. Они держат под ударом, под страхом смерти всю территорию противника, как бы далеко он ни находился, как бы ни защищался. Даже если когда-то научатся сбивать ракеты, все равно какая-то их часть прорвется, а нескольких боеголовок вполне достаточно, чтобы отвадить любого агрессора.
Отец глянул в направлении маршала Захарова, начальника Генерального штаба, и с ехидцей заметил: «Вы планируете сотни целей, а и десятка ракет с термоядерными зарядами достаточно, чтобы сделать саму мысль о войне бессмысленной». По его мнению, ни один политик не помыслит о войне под угрозой неотвратимого возмездия.
Если же ракеты с ядерными зарядами делают войну между великими державами бессмысленной, то, как рачительный хозяин, он не видел смысла тратиться на гигантскую армию. «Мы держава социалистическая, не колонизаторы, завоевывать никого не собираемся», — на этом он стоял твердо.
Отец увлекся, он уже не спорил, а как бы вглядывался в будущее.
— Если ракеты способны нас защитить, то зачем нам держать такую армию? — повторил он.
Присутствующие молчали, вопрос маршалам явно не понравился.
— Мы можем использовать средства, которые сегодня тратим на оборону, — продолжал отец, — с большей пользой.
Он заговорил о жилье, об удобрениях, урожаях, но, как бы опомнившись, вернулся к теме.
По его мнению, необходимо пересмотреть всю структуру вооруженных сил — оставить очень небольшую, но очень квалифицированную армию. Слово «профессиональная» тогда не произносилось, его как бы и не знали. И я не стану им пользоваться, чтобы ненароком не перепрыгнуть из 1960-х годов в XXI век. Ядро этой армии — ракетные войска стратегического назначения, они сдержат возможных агрессоров. Вокруг них расположится небольшая, очень мобильная группировка, ее цель — защитить пусковые установки, обезопасить их от неожиданностей. В таком варианте находящиеся в постоянной боевой готовности вооруженные силы можно было бы ограничить миллионом, даже полумиллионом человек.
Остальная армия, по мысли отца, должна строиться на региональной милиционной основе. Ее бойцы могли бы жить по домам, заниматься полезным трудом, но какое-то время тратить на военную подготовку. Под ружье они становились бы только при возникновении реальной опасности для государства.
Отец замолчал.
В зале установилось напряженное молчание, поддержки у отца не было, возразить никто не решался.
— В таком случае и проблемы со студентами не будет, — улыбнулся отец, — и увеличивать срок службы не придется. Если человек живет дома, работает, то военной подготовкой можно его занимать столько лет, сколько понадобится.
И, как бы спохватившись, добавил:
— Конечно, не в ущерб работе.
Отец сказал, что все это пока мысли вслух, надо как следует подумать, а главное, осуществить задуманное удастся только после того, как у нас появится достаточное количество ракет.
Военные оживились.
— Кстати о ракетах, — отец повернулся к Устинову, — надо задуматься о будущем. Не бесконечное же количество их нам требуется. Несколько сотен. А дальше? Заводы встанут? Это не по-хозяйски. Прикиньте, товарищ Устинов, чем полезным для людей их можно загрузить.
Устинов кивал головой, записывал в блокнот. Теперь ему предстояло глядеть на дела с иной колокольни.
— Вот у товарища Янгеля, — продолжил свою мысль отец, — огромный завод. Там производят, кроме ракет, еще и тракторы. Но нам так много тракторов не нужно, а завтра и с ракетами может произойти затоваривание. Может быть, им освоить еще и судостроение? В хороших речных судах у нас большая потребность.
Это заявление прозвучало как гром с ясного неба. Янгель с удивлением и некоторым испугом посмотрел на отца, попытался что-то сказать, по всей вероятности, возразить, но передумал и остался сидеть недвижимо.
Вмешался Козлов, сказав, что все следует очень внимательно взвесить.
Отец не возражал, кивнул: «Это дело будущего, пока давайте делать хорошие ракеты».
Рассуждения отца о рациональной структуре вооруженных сил прозвучали неожиданно только для меня и других непосвященных. На самом деле он повторил мысли, изложенные им еще в конце 1959 года в записке в Президиум ЦК,[105] рассмотренные и одобренные на Пленуме ЦК. На реорганизацию армии отец тогда отводил шесть-семь лет. К 1963 году большая половина этого срока истекла, и он решил напомнить присутствующим об обязательном к исполнению решении, которого никто не отменял и отменять, как он считал, не собирался.
Выступление отца завершило заседание. Попрощавшись с присутствующими, он поехал в ЦК, там еще оставались на сегодня какие-то дела. С ним уехал и Козлов.
Брежнев долго и прочувственно тряс руку Челомею, поздравляя его с заслуженным успехом. Устинов, сухим кивком попрощавшись с присутствующими, отбыл к себе в Кремль.
Козлов все больше набирал силу. Сменив Кириченко на посту второго секретаря ЦК в мае I960 года, он постепенно пускал корни, подбирал под себя отделы ЦК, обкомы.
Замена второго секретаря не таила под собой политической подоплеки. Я уже писал об этом. Да и Кириченко с Игнатовым никто не решится поставить «левее» Козлова. Как показала история, все собранные отцом новые члены Президиума ЦК занимали примерно одинаковую позицию. Да иначе и быть не могло. Все они вышли из шинели Сталина. Все они выросли в сталинских стойлах, каждый из них прошел сталинскую школу власти, ни один из них не мог утверждать, что за ним не числится грехов, которые после XXII съезда не хотелось вспоминать.
С большим или меньшим рвением они «разоблачали преступления» Сталина, поминали невинные жертвы, не в силу внутренней потребности, а отдавая дань обстоятельствам, необходимости следовать след в след за Первым.
В самом же аппарате за эти годы мало что изменилось. Да и не могло измениться. Люди пересаживались из кресла в кресло, иногда низвергались в пропасть, и на их место возносились такие же выученики эпохи. Справиться с ними одному человеку оказалось не под силу. Отцу то казалось, что с очередной реорганизацией все встало на свои места, наконец кресла заняли достойные люди, то он жаловался своему старому другу Алексею Владимировичу Снегову,[106] что «идя по коридору, чувствует спиной, как его расстреливают взглядами». Однако поделать он ничего не смог.
Смена 4 мая 1960 года ключевых лиц в Секретариате ЦК произошла не только в результате «борьбы под одеялом», как саркастически называл аппаратные игры сэр Уинстон Черчилль, но явилась очередной попыткой отца подобрать помощников поквалифицированнее. Сделать это оказалось нелегко. На микроскопической по площади вершине пирамиды власти умещается мизерное число претендентов. Выбирать, собственно, оказывалось не из кого: пять, десять, от силы двадцать человек.
Неотесанный Кириченко ушел в тень. Козлов в те годы представлялся более, нет, не интеллигентным, а умелым, лучше приспосабливающимся к обстановке. Он не только приспосабливался, но и намеревался управиться с ней. Если Кириченко во всем слепо следовал отцу, то у Козлова постепенно стал вырабатываться свой курс, он шел, чуть отступив от отца вправо. Но это никак не относится к 1960-му году. И даже к 1962-му. В период Карибского кризиса он не занимал особой позиции, вместе со всеми твердо стоял «за».
В начале 1963-го что-то начало меняться, почти неуловимо. Фрол Романович стал держаться по отношению к отцу чуть-чуть независимее. С точки зрения взаимоотношений в любом нормальном руководстве, тут нет ничего особенного. Но в Москве тех лет все пристально следили за нюансами. Возможно, для других симптомы стали заметны несколько раньше, ведь перемены в отношениях в окружении лидера распространяются сначала вниз.
Зрела какая-нибудь оппозиция отцу в 1962–1963 годах? Мне трудно сказать. Недовольство отцом существовало всегда. Но одно дело недовольство и сопровождающие его анекдоты, а совсем другое, когда в аморфной среде начинает выкристаллизовываться ядро. Лично я сомневаюсь.[107]
Отцу Козлов импонировал. Решение многих конкретных вопросов он брал на себя, контролировал их исполнение, был собран и четок, не нуждался в мелочной опеке. То, что он порой возражал, спорил, скорее вызывало уважение у отца, чем раздражало.
Без спора, без борьбы мнений работать становится не только скучнее, но и труднее. Особенно для такого характера, которым обладал отец. Бесконечные согласные кивки, смиренно опущенные вниз или восторженно пожирающие тебя глаза надоедают и настораживают.
В прошедшие годы в Президиуме ЦК один Микоян не во всем соглашался с отцом. Теперь к нему прибавился Козлов. Отцу их позиция, порой отличная от его собственной, в глубине души даже нравилась, позволяла еще раз проверить себя. Тем более что его положению они ни в коем случае не угрожали. Между собой Микоян с Козловым не ладили, по большинству вопросов придерживались несовпадающих точек зрения. Микоян слыл опытным, осторожным политиком. Козлов — администратор, практик, пусть грубоватый, но хорошо знающий жизнь, умеющий, где надо, нажать, прикрикнуть. В области политики Козлов отражал взгляды правых.
Запомнился мне один разговор отца с Козловым.
11 мая 1963 года вынесли смертный приговор полковнику Олегу Пеньковскому.
В скандал оказались втянутыми два крупных военачальника, оба так или иначе связанные с отцом: главнокомандующий ракетными войсками и артиллерией главный маршал артиллерии Сергей Сергеевич Варенцов и начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал-армии Иван Александрович Серов, в недавнем прошлом председатель КГБ.
Варенцов рекомендовал Пеньковского на службу в ГРУ. Он же периодически делился с ним некоторыми служебными новостями. Естественно, секретными. В иной ситуации ничего особо предосудительного в этом не было, оба они служили в армии на высоких должностях.
Серову вменяли в вину не только то, что он не разглядел в Пеньковском потенциального предателя, но и особое расположение к нему. Больше всего то, что жена и дочь Серова вместе с Пеньковским незадолго до его ареста оказались в Великобритании. Правда, женщины поехали туристами, тогда впервые чуть-чуть приоткрылись двери на Запад. Начались первые круизные рейсы теплоходов вокруг Европы, стало возможным посетить некоторые заморские страны. Претендентов на поездку отбирали строже, чем в разведку. У семьи генерала проблем не возникло, но посещение капиталистической страны вызывало определенную робость. Серов, вспомнив, что его подчиненный собирается в командировку в Лондон, попросил Пеньковского приглядеть за женой и дочерью, помочь им в случае надобности. Полковник с радостью исполнил поручение, показал достопримечательности, сводил своих подопечных в магазин. Теперь же все рисовалось в ином свете, генерала и полковника кто-то пытался выставить почти соучастниками.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.