ПОДМОСКОВНЫЕ ДНИ

ПОДМОСКОВНЫЕ ДНИ

Измена оперативного работника— самое серьезное чрезвычайное происшествие для разведки. У этого, как и у любого другого происшествия, есть причины, причины кроются в людях, люди должны быть наказаны за свои упущения и в назидание другим. Ничто в этой простой схеме не вызывало у меня сомнений.

Но не могу сказать, чтобы я чувствовал за собой какую-то конкретную вину. Шпион должен неосторожным движением проявить себя, дать достаточные основания для того, чтобы, пользуясь оперативным термином, «взять его в разработку». Искать шпиона в своих рядах наугад, на всякий случай, невозможно. Этим можно парализовать всю работу, поставить под сомнение честных людей. Подозрительность порождает еще большую подозрительность, невинные действия и обстоятельства приобретают зловещую окраску... Допускать этого ни в одной работающей совместно группе людей нельзя.

Поведение Кузичкина не позволяло заподозрить его в предательстве, однако оно давало основания задуматься, стоит ли дальше держать его на оперативной работе. Так, пожалуй, можно взглянуть на это дело сегодня, когда страсти окончательно улеглись.

Я нес полную, абсолютную ответственность за положение дел в резидентуре. «Знал не знал, не подозревал, не видел причин» и т. п. — это не оправдание. Я должен был быть более бдительным, более проницательным, лучше знать своих подчиненных.

Я не рассчитывал на снисхождение.

Самое тяжелое наказание я уже понес— постоянное гложущее ощущение того, что рушилась с таким трудом и риском возводившаяся структура советской разведки в Иране. Это ощущение не оставило меня полностью до сих пор, и иногда я вспоминаю, как шел по тегеранской улице и мне вдруг показалось, что все происходящее — тяжелый сон и усилием воли я заставлю себя проснуться. (Кстати, подобное ощущение повторилось 22 августа 1991 года.)

К моему возвращению в Москву напряжение вокруг тегеранских дел спало. Мой старший товарищ, под чьим началом когда-то пришлось работать в Индии, Я.П. Медяник посоветовал вести себя тихо (иного у меня в мыслях не было!) и высказал сомнение в вероятности моей скорой, так сказать, реабилитации.

Я не роптал и принял первое же предложение управления кадров — должность заместителя начальника отдела в управлении «Р»— небольшом оперативно-аналитическом подразделении ПГУ.

Долгий отпуск провел, трудясь над записками об Иране. Писал для себя, торопился, боялся упустить еще свежие впечатления исламской революции. И нужно было чем-то заняться, чтобы сбросить постепенно то страшное напряжение, которое нарастало в течение всех моих иранских лет. Перебирая заметки, сделанные еще в Тегеране, перелистывая иранские газеты, революционные брошюры, вновь переживал, осмысливал недавнее прошлое и чувствовал, как персидская лихорадка мало-помалу отпускает меня, как возрождается желание работать, общаться с коллегами.

Маленький кабинет на шестом этаже, великолепный вид на окрестные рощи, неспешная, без рывков, спланированная загодя работа — разбор оперативной деятельности отдельных подразделений: изучение документов, беседы с оперативными работниками, анализ работы с агентурой. Дело, требующее большого внимания, тщательности. Несложно найти огрехи в той или иной операции. Ни один вид человеческой деятельности невозможен без упущений и ошибок. Важно разобраться, где эти упущения вызваны стечением обстоятельств, объективными причинами, а где недобросовестностью, легкомысленным отношением к делу, несоблюдением требований оперативной работы. Такой разбор и доведение его результатов до непосредственно заинтересованных лиц требовали такта. Разведчики сдержанны и дисциплинированны, они спокойно выслушают любое деловое замечание. Но ни в коем случае нельзя недостаточно квалифицированным выводом, грубостью, снисходительностью затрагивать их самолюбие. Анализ, производившийся в управлении «Р», был призван не фиксировать положение дел, а стимулировать более результативную работу.

Судьба предоставила мне возможность взглянуть на работу службы как бы сверху, понять взаимосвязи, механизм принятия и исполнения решений не в конкретных случаях (это было мне знакомо давно), а в принципе.

И вновь мне повезло с руководителем. Управление возглавлял ветеран нашей службы генерал-майор Михаил Григорьевич Котов — натура волевая, организованная, с желчной стрункой. Его до крайности раздражали поверхностные суждения, попытки ввести в работу непродуманные конъюнктурные новации. Михаила Григорьевича уважали за широкую разведывательную эрудицию, способность отсеять зерна от плевел, несколько побаивались за прямоту, а кое-кто и недолюбливал за нетерпимость к глупости и разболтанности.

Мне нравилось в управлении «Р». Было интересно и приятно общаться с коллегами — такими же, как я, битыми-пере-битыми, тертыми жизнью оперативными работниками. Часто собирались вместе, как правило, за чаем. Поговорить было о чем. Как вел себя коллега, когда контрразведка организовала его захват и пыталась вербовать. Как не повезло другому коллеге, когда его прошили автоматной очередью в Бейруте и он несколько часов истекал кровью в своей машине. Как явился к нашему работнику в ночное время незнакомый иностранец, оказавшийся шифровальщиком американского посольства. Как сунул человек руку в тайник и был укушен скорпионом и т. п. Множество примеров мужества и робости, находчивости и глупости, везения и неудач — живая ткань нашего существования. Надо ли говорить, что в таких разговорах звучали насмешки над попытками загнать это существование в жесткие рамки инструкций, скептически разбирались и подвергались жесточайшей критике политические лозунги дня, пустопорожняя болтовня пропагандистов, обнажалась суть людей, явлений и событий.

Эту неофициальную, но чрезвычайно полезную сторону работы в управлении я до сих пор вспоминаю с удовольствием и благодарностью.

Во время работы в управлении получаю от одного из отставников любопытный документ, который и привожу полностью.

«9 ноября 1952 года бюро Президиума ЦК КПСС создало Комиссию по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб МГБ СССР. В течение ноября — декабря 1952 года Комиссией был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР».

В ходе подготовки этого проекта на одном из заседаний Комиссии И.В. Сталин высказал следующие замечания о разведке:

«В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы. Идти в лоб — это близорукая тактика.

Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, это будет ненадежный агент.

Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет.

Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признает свои провалы и ошибки, а уже потом поправляется.

Брать там, где слабо, где плохо охраняется. Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки.

Главный наш враг— Америка. Но основной упор надо делать не собственно на Америку.

Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах.

Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия.

Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке.

Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально.

В разведке иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров (привел пример, когда во времена подполья послали человека во Францию, чтобы разобраться с положением дел в меньшевистских организациях, и он один сделал больше, чем десяток других).

Разведка — святое, идеальное для нас дело.

Надо приобретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек — друзей (это больше, чем агенты), готовых выполнить любое наше задание.

Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец.

Агентов иметь не замухрышек, а друзей — высший класс разведки.

Филерская служба, по-моему, должна быть разбита по различным управлениям».

Да, ничего не скажешь, соображения толковые.

Поздней осенью 1983 года, когда тегеранские травмы стали заживать, мне было сделано предложение перейти на другую работу— заместителем начальника информационной службы ПГУ, вскоре преобразованной в информационное управление. «Вам дается шанс проявить себя, — сказал мне начальник службы генерал Н.С. Леонов.— Считайте, что работа у нас будет как бы испытанием для вас». Этот разговор мне не понравился. Я сказал генералу, что случаев проявить себя у меня было предостаточно и подвергаться каким-то переэкзаменовкам не готов. Если служба считает, что я буду ей полезен, то у меня возражений нет. На том и договорились.

К концу года я начал осваивать очередную область информационно-аналитическую. Здесь интенсивность работы оказалась неизмеримо большей, чем в неторопливом управлении «Р». Поток информации не останавливается ни на минуту, надо прочитывать огромное число информационных сообщений, поступающих из-за рубежа по каналам разведки, улавливать в них самое важное. Для этого надо следить за еще более широким потоком открытой информации — сообщениями телеграфных агентств, печати, телевидения, читать сводки радиоперехвата. Нельзя, чтобы поток текущей информации увлек за собой человека. Необходимо видеть логику в хаотичном нагромождении событий, а это возможно только при условии знания их истории, видения их в более широком региональном и мировом контексте. Нужно следить за иностранной и отечественной фундаментальной литературой, читать научно-исследовательские материалы, специализированные журналы.

Я оперативный работник, а оперативным работникам в свое время было свойственно несколько снисходительное отношение к сотрудникам информационной службы, на неофициальном языке— «информаторам». Не избежал этого греха и я, о чем мне напомнил мой старинный товарищ П.М. Кирсанов, ветеран информационной работы. «Помнишь, когда-то, очень давно, мы тебя спрашивали, не хочешь ли перейти в наш отдел? Ты сказал — вот на чем-нибудь погорю, тогда и окажусь у вас».

В последующие годы мне не раз приходилось предупреждать оперативных работников против недооценки информаторов. Это удивительные люди, своеобразная корпорация мыслителей, безотказные, знающие все и могущие все. В нашем деле важно не только добыть секретную информацию — необходимо осмыслить ее, сопоставить с тем, что уже известно, привести сведения в удобопонятный компактный вид.

Информация должна быть практически полезной для адресатов, для тех, кто вырабатывает политику страны.

Конец 1983 года был омрачен трагедией. Скончался мой дорогой и незабвенный друг Юрий Васильевич Нефедов. Этот жизнерадостный, беспредельно добрый, талантливый человек мучительно и долго умирал от раковой опухоли головного мозга. Его не спасли две операции, и последние четыре месяца своей жизни он лежал парализованным, лишенным речи и медленно угасал. Ушел человек, бывший мне опорой и утешением в тяжелые дни. На его похоронах я плакал.

Много лет назад судьба свела нас с Ю.В. Нефедовым в ПГУ. До этого Нефедов работал во внешнеторговом учреждении, и работал весьма успешно. Однако... обаяние нашей профессии сделало свое дело. Нефедов стал разведчиком. У Юрия Васильевича был редкий и неоценимый в нашей работе дар доброго отношения к людям, живой ум, желание работать. Мы подружились, и много лет у меня не было человека дороже и ближе, чем он.

А через несколько дней последовал еще один удар. От приступа астмы в ночь на 13 января 1984 года скончалась наша дочь Таня. Ей было всего девятнадцать с половиной лет. Год назад, в день нашего возвращения из Тегерана, была ее свадьба. Она умерла, ее сыну Сереже, нашему внуку, было полтора месяца. Он спал в своей кроватке.

За что так безжалостно била меня судьба?

Вскоре последовало еще одно трагическое событие — смерть Ю.В. Андропова. В разведке его ценили, и он высоко ценил разведку. Будучи Председателем КГБ, занимая высочайшее партийное, а следовательно и государственное, положение, Андропов поддерживал постоянный контакт с ПГУ.

В 1974—1981 годах мне пришлось побывать у него шесть раз. Можно представить себе душевный трепет рядового оперативного работника, который идет на прием к председателю. Ощущение скованности, волнение исчезли сразу же после первого крепкого рукопожатия. Юрий Владимирович, думается мне, обладал даром располагать к себе людей своей безыскусной, абсолютно естественной манерой общения. Коллега разговаривал с коллегой. Его интерес к мнению собеседника был искренним, вопросы задавались по делу, по тем проблемам, которые именно в тот момент требовали выяснения. Андропов допускал возражения, кажется, не прочь был поспорить и охотно шутил.

Он принимал меня накануне и во время моей иранской командировки. «Смотри, брат, — напутствовал он меня перед отъездом,— персы такой народ, что мигом могут посадить тебя в лужу, и охнуть не успеешь!» Как бы продолжая какой-то спор, Юрий Владимирович предупредил против иллюзий по поводу непрочности и недолговечности власти шиитского духовенства (Хомейни лишь недавно вернулся в Иран). И добавил, что надо внимательно разобраться в потенциале демократического движения: «Думается мне, что перспективы у левых в Иране нет». Юрий Владимирович оказался прав.

И еще однажды Андропов удивил и порадовал меня. Он посоветовал мне прочитать «18 брюмера» Карла Маркса для того, чтобы глубже понять иранские события. Именно это я уже сделал раньше, меня поразила применимость многих мыслей Маркса к иранской ситуации, изящество его формулировок. Удивительно было то, что это увидел один из руководителей того периода, когда живой самостоятельной мысли, казалось, уже не было места в высоких сферах.

Мы горевали по Андропову.

В 1984 году я побывал в Афганистане. В первый раз я был в Афганистане почти мальчишкой, в 1958 году, когда направлялся в Пакистан. Поездки в Афганистан стали регулярными. Больше двадцати раз приземлялся я в Кабуле, довелось познакомиться там с Б. Кармалем, Наджибуллой, со многими членами афганского руководства различных периодов, другими интересными людьми.

Афганская эпопея долго не перестанет привлекать внимание ученых, публицистов, писателей. Она еще не закончена. Трудно будет тем, кто захочет написать ее подробную и объективную историю. Слишком много участников, большая роль американских и пакистанских спецслужб, которые едва ли захотят раскрывать свои секреты, природная склонность афганцев к интриге, своеобразие страны и народа — вот препятствия, которые придется преодолевать исследователям.

Я не вел дневников и не пытаюсь восстановить даже канву событий и высказывать предположения о мотивах действий основных лиц афганской драмы. Этим надо заниматься всерьез. Но сохранились наброски, которые я делал для себя, скорее даже для семейной памяти, сразу после возвращения из очередных поездок в Афганистан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.