В павшем Порт-Артуре. Возвращение из плена

В павшем Порт-Артуре. Возвращение из плена

Колчак не участвовал в печальном походе побеждённой армии. 22 декабря он лёг в госпиталь. Скорее всего, его поместили в один из плавучих госпиталей, которые стояли в бухте. Там, среди кладбища кораблей, он провёл несколько месяцев. Выздоровление приходило медленно. За это время произошло много событий.

30 декабря японцы с почётом проводили из Артура генерала Стесселя, выделив под его имущество 30 подвод. Желая запечатлеться в веках, как Наполеон в Фонтенбло, Стессель протянул руку стоявшему поблизости солдату. Но рука повисла в воздухе – солдат испуганно посмотрел на генерала и отпрянул. «Исторической сцены» не получилось.

В Японии Стесселя ожидал радушный приём. А в России он попал под суд за сдачу крепости. Его приговорили к расстрелу, но в том же приговоре судьи ходатайствовали перед императором о смягчении наказания. А Рейс, главный капитулянт, был оправдан за «недоказанностью обвинений». Фок получил выговор.[378] Стессель провёл в тюрьме около года, а затем был выпущен по состоянию здоровья.

31 декабря 1904 года генерал Ноги торжественно ввёл в город свои войска. Впереди шли музыканты, за ними верхом – японский штаб во главе с Ноги, далее – пехота со знамёнами.[379]

…В центре современного Токио, недалеко от храма Ясукуни, где, как говорят, покоятся души погибших японских воинов, прохожий может увидеть памятник, который не значится в туристских проспектах. Верхом на мощном коне тяжело восседает толстоватый всадник в мундире, с усами и свирепым взглядом. С высокого постамента снята надпись. Кто-то написал мелом ругательные иероглифы. И только коренной токийский житель может вам объяснить, что это памятник маршалу Ноги Маресуке. Так проходит мирская слава…

Японская военная администрация в Порт-Артуре поставила русских обывателей в невозможное положение. Был установлен продолжительный комендантский час, запретили базарную торговлю и закрыли все столовые и чайные. Китайцам было запрещено говорить по-русски. Японские чиновники ходили по домам и побуждали русских к скорейшему выезду. Дело обставлялось так, что из имущества можно было захватить лишь то, что человек был в силах унести на себе.[380]

Рано утром 3 января 1905 года далеко в море послышалось тяжёлое уханье взрывов. Было похоже на канонаду морских орудий. Среди русских обитателей Артура мгновенно разнёсся слух: Рожественский! Но затем наступило обычное разочарование: оказалось, что японцы расчищают море от мин.[381]

18 февраля японцы оповестили русских, что они могут собраться к двум часам дня на высоте 203 метра (Высокой горе) для отдания последних почестей павшим её защитникам. Все, кто ещё остался в Артуре и кто мог ходить, потянулись на Высокую.

Утром этого дня русские фельдшеры и санитары ещё продолжали рыть могилы и переносить туда скрюченные и обледенелые тела. В условленное время началось отпевание. Ледяной ветер рвал сизый дым из кадила и уносил в холодную лазурь неба. Казалось, что в лёгком дрожании воздуха уносились на небо и души павших, томившиеся в ожидании этого часа.[382]

В январе начался поспешный отвод японской армии из-под Артура. Пехота, артиллерия, сапёрные части – всё направлялось на север, к Мукдену. В Порт-Артуре остался один батальон.

Однажды, ещё до ухода армии Ноги, Колчак случайно разговорился с одним японским офицером-артиллеристом. Оказалось, что он командовал той самой огневой точкой, с которой Колчак перестреливался незадолго до падения Артура. Оба добивались «взаимного искоренения». В дневнике Колчак писал тогда, что в блиндаже недалеко от обстреливаемых им окопов, к крайнему его неудовольствию, поставили 75-миллиметровую пушку со специальной целью подавить его батарею. И Колчак тщательно маскировал и прилаживал одно из орудий, чтобы оно стреляло прямо в амбразуру этого блиндажа. Японец похвалил работу Колчака, и он впоследствии признавался, что это был один из «самых приятных комплиментов», которые ему доводилось слышать.[383]

С подходом армии Ноги численность японских войск в Маньчжурии увеличилась примерно на треть. Около трёх недель (с 5 по 25 февраля 1905 года) продолжалось сражение под Мукденом, завершившее сухопутную кампанию. Русская армия едва не попала в мешок. Выход из него был очень тяжёлым. Тем не менее в окружении остались в основном лишь обозы. Русская армия отошла к северу, на Сыпингайские позиции.

Всё яснее вырисовывалась перспектива поражения России в этой войне, и со сцены один за другим уходили те, кто до сих пор делал дальневосточную политику. Ещё в ноябре 1904 года наместник на Дальнем Востоке Алексеев был освобождён от должности главнокомандующего сухопутными и морскими силами, действующими против Японии. После Мукдена был смещён с поста командующего Маньчжурской армией генерал Куропаткин.

25 января в Порт-Артуре появились иностранные газеты, принёсшие вести с родины. В России происходило что-то непонятное. В Петербурге какой-то Гапон собрал много народа и повёл его на Зимний дворец. В народ стреляли. Рабочие начали бастовать. Адмирал 3. П. Рожественский, опытный моряк, вышел с эскадрой на помощь Порт-Артуру и у берегов Англии обстрелял рыбачьи баркасы, приняв их за японские миноносцы.[384]

В апреле 1905 года, когда Колчак начал уже поправляться, госпиталь эвакуировали в Нагасаки. Больным офицерам предложили лечиться в Японии или же без всяких условий возвращаться в Россию. Все офицеры, в том числе и Колчак, выбрали второе. В конце апреля они выехали из Японии в Канаду.[385]

Во время переезда через Американский континент пришли ошеломляющие известия о Цусимском сражении.

* * *

О цусимской катастрофе написано много. Ценнее всего, однако, свидетельства очевидцев. Некоторые рассказы офицеров, прибывших с разгромленной эскадры в японский плен, были обобщены в воспоминаниях С. Н. Тимирёва.[386] Ниже приводятся наиболее характерные моменты из этих рассказов, с некоторыми дополнениями из других источников.

Вице-адмирал 3. П. Рожественский, как говорили офицеры, был «полновластным и неограниченным» начальником эскадры. Ничьих советов не спрашивал и не слушал, чужими мнениями не интересовался. От командиров требовалось только точное и беспрекословное исполнение его приказов, которые обнимали все стороны жизни эскадры. При этом Рожественский другие суда не посещал и фактически не знал, что на них творится. Вся эскадра, с мельчайшими подробностями, была в его голове, являлась, по существу, его представлением, составлявшимся из рапортов подчинённых. В свои планы командующий никого не посвящал.

Из младших флагманов, как на лучшего, офицеры указывали на контр-адмирала Д. Г. Фелькерзама. Его отряд (броненосцы «Ослябя», «Сисой Великий», «Наварин» и крейсер «Адмирал Нахимов») был в образцовом порядке.

Ни офицеры, ни команда, за малым исключением, не имели боевого опыта. Комендоры плохо знали своё дело, так как за всё время перехода всего лишь дважды проводились учебные стрельбы. Люди были до крайности утомлены и измотаны тяготами длительного плавания и мелочным деспотизмом Рожественского. В момент боя корабли оказались перегруженными углем, водой, боеприпасами и расходуемыми материалами. Вследствие перегрузки корабли сидели ниже в воде.

Эскадра могла обогнуть Японские острова и попытаться пройти к Владивостоку проливом Лаперуза. Тогда сражение произошло бы вблизи Владивостока. Рожественский, однако, пошёл Корейским проливом, и сражение происходило вблизи базовых портов противника.

За три дня до сражения умер Фелькерзам. Его гроб стоял на шканцах броненосца «Ослябя». Считая, что это известие снизит боевой дух, Рожественский не сообщил об этом эскадре. Из-за этого во время боя возникли недоразумения с передачей командования.

Две эскадры сошлись 14 мая 1905 года близ острова Цусима в Корейском проливе. Силы были примерно равны. Но русская эскадра была измотанной и уставшей, а японская – отдохнувшей. Русские моряки почти не нюхали пороху, а японские воевали уже второй год.

Перед самым началом боя командующий дважды менял решение о боевом построении эскадры (то в строй фронта, то в одну кильватерную колонну), но так и не успел завершить перестроение.

Того повёл свою эскадру на пересечение курса эскадры Рожественского и сосредоточил огонь на двух флагманских броненосцах – «Князь Суворов» и «Ослябя». А те вынуждены были переносить свой огонь каждый раз на новый корабль – тот, который пересекал их курс.[387]

На «Суворове» вскоре были перебиты все снасти, так что нельзя было давать сигналы. Начались пожары. Управление было потеряно, и броненосец начал описывать такую же циркуляцию, как в своё время «Цесаревич». Рожественский был ранен в голову и спину и больше не мог руководить боем. Судно, однако, показало необыкновенную живучесть. «Ослябя» расстался с жизнью гораздо быстрее. Повреждения на нём, писал Тимирёв, были ужасны: «Обвалилась броня, провалились палубы, всё горело». В последний момент командир корабля В. О. Бэр вошёл в боевую рубку и застрелился. Судно перевернулось и затонуло. Судьба устроила адмиралу Фелькерзаму необычные похороны.

Гибель «Осляби» и выход из строя «Суворова», по сути, предрешили исход сражения. Потеря двух флагманов погубила эскадру, не приученную к самостоятельным действиям.

«Суворов» перестал циркулировать, но почти потерял ход. Сражение перемещалось к северу, эскадра уходила, и её флагман теперь отстреливался от крейсеров. Два миноносца, догоняя эскадру, прошли мимо, не попытавшись подойти к броненосцу, который был похож на огромную жаровню с пылающими углями. Третий миноносец, с большим риском для себя, подошёл и принял раненого адмирала и его штаб. Это был «Буйный», которым командовал капитан 2-го ранга Н. Н. Коломейцев.[388]

В сражении 14–15 мая все броненосные суда эскадры Рожественского были потоплены, а отряд крейсеров сдался в плен. В плену оказался и командующий. Только быстроходному крейсеру «Алмаз» и двум миноносцам удалось прорваться во Владивосток. Японская эскадра потеряла три миноносца; многие другие суда получили тяжёлые повреждения, но остались на плаву.

Резюмируя высказывания участников боя, Тимирёв писал, что «главнейшими (ближайшими) причинами поражения они считали: слишком позднее перестроение в боевой строй, отсутствие распоряжений… преимущество в ходе неприятеля… превосходство их стрельбы, туманность погоды и зыбь, огромное количество миноносцев у неприятеля». «Причины такой быстрой гибели судов, очень сильных и обладающих прекрасной водонепроницаемостью, – продолжал Тимирёв, – объясняли перегрузкой этих судов, вследствие чего броня почти вся уходила в воду и суда получили массу пробоин близко к ватерлинии выше брони». На море было волнение, вода захлёстывалась в пробоины и заполняла трюмы.

Если бы 28 июля 1904 года в море было волнение, русская эскадра, возможно, не досчиталась бы одного-двух броненосцев. Но на море тогда было на редкость спокойно. Русские адмиралы не использовали для прорыва во Владивосток этот подарок судьбы. Во второй раз, 14 мая 1905 года, он ниспослан не был.

После Цусимы, 2 июня 1905 года, великий князь Алексей Александрович оставил пост главного начальника флота и морского ведомства. Вслед за ним был уволен в отставку его протеже адмирал Алексеев. Морским министром был назначен вице-адмирал А. А. Бирилёв. В первом своём приказе он объявил: «Прошу всех офицерских чинов флота и учреждений морского ведомства – мне не представляться».[389] Министр, видимо, давал понять, что в своём ведомстве он всех хорошо знает и с прежними порядками чинопочитания будет покончено.

В 1920 году, касаясь событий тех лет, Колчак говорил, что «единственным светлым деятелем флота был адмирал Макаров, а до этого времени флот был совершенно не подготовлен к войне и вся деятельность была невоенная, несерьёзная». Что же касается Алексея Александровича, то Колчак, судя по всему, вовсе не считал его «злым гением» флота. Он не видел необходимости в должности генерал-адмирала, называл её «чистой синекурой», и великий князь, видимо, представлялся ему просто бездельником («решительно ни во что не входил», ни в какие дела «в сущности не вмешивался»). Если флот плохо стрелял и плохо плавал, то виноват в этом, наверно, был прежде всего сам флот, а не какой-нибудь великий князь. Значит, полагал Колчак, надо было начать перестраивать сам флот.[390]

* * *

4 июня 1905 года, после более чем двухлетнего отсутствия, Колчак вернулся в Петербург.[391] Длительное путешествие из Японии через Америку измотало его, болезнь вновь обострилась, и его снова уложили в госпиталь.

Наверно, только по прибытии на родину Колчак узнал, что ещё в ноябре 1904 года он был награждён орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Позже, 12 декабря 1905 года, «за отличие в делах против неприятеля под Порт-Артуром», ему пожаловали золотую саблю с надписью «За храбрость» и орден Станислава 2-й степени с мечами.[392]

Одним из первых в госпиталь к Колчаку явился А. А. Бялыницкий-Бируля. Дружеские отношения с ним продолжались и далее, вплоть до начала мировой войны.[393] Приходили и друзья по выпуску из Морского корпуса. Разговоры крутились вокруг общих знакомых, однокашников, какая у кого сложилась судьба.

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать.

Колчак мог рассказать, что умерли в порт-артурских госпиталях Лавров и Постельников, покалечен Рыков, в плену Николай Василисин и Алексей Стеценко. От своих товарищей он мог узнать о геройской гибели Николая Зенилова в последнем бою «Рюрика» (из Владивостокского отряда крейсеров) 31 июля 1904 года. Заменив убитого командира, он сам вскоре был смертельно ранен. Тот самый Зенилов, с которым Колчак когда-то участвовал в гребной гонке. А в Цусимском бою погибло двое: Вениамин Эллис и – славный парень Алёша Геркен.[394] Его отец, старый адмирал, не вынес горя и вскоре умер.

Но была новость и другого рода. Севастопольский военно-морской суд исключил со службы лейтенанта Николая Терпигорева (последнего в выпуске) за злоупотребление служебным положением и растрату казённых денег.[395]

А вскоре по возвращении Колчака, 15 июня, разнеслась потрясающая весть о бунте на Черноморском флоте – в основном из-за плохого питания. Захваченный моряками броненосец «Потёмкин» десять дней бродил по морю и в конце концов сдался румынским властям. В числе убитых офицеров оказался лейтенант Леонид Неупокоев. Вот так: воровал один, а расплатился другой.

Хуже того. Широко и беспечно жили отцы, а отвечать приходится детям.

Возможно, уже тогда Колчак и его сверстники начинали смутно догадываться, что они – жертвенное поколение.

* * *

В конце июля 1905 года в Портсмуте (США) открылась мирная конференция с участием представителей России, Японии и США (страны, выступившей в роли посредника). По ходу переговоров производились консультации с внешнеполитическими ведомствами Англии, Франции и Германии. Япония предъявила к России обширные требования. Не довольствуясь Порт-Артуром, она настаивала на передаче ей Сахалина, выводе русских войск из Маньчжурии, выдаче военных судов, укрывшихся в нейтральных портах, и уплате контрибуции. Но глава русской делегации С. Ю. Витте дал понять, что на «непомерные требования» Россия не согласится. Его позиция подкреплялась тем, что Япония вдруг оказалась в международной изоляции. Никто не хотел чрезмерного её усиления. В конце концов было достигнуто соглашение об уступке Японии южной части Сахалина и передаче ей арендованной части Ляодунского полуострова с Порт-Артуром и Дальним, а также южной ветки КВЖД. Было также признано, что Корея входит в сферу японского влияния. В свою очередь Япония согласилась на одновременный вывод войск из Маньчжурии, своих и русских. 23 августа 1905 года был подписан мирный договор.

В 1907 году Портсмутский договор был дополнен русско-японским соглашением о разграничении сфер интересов в Маньчжурии. Русскому правительству удалось сохранить контроль над КВЖД, связывавшей Россию с Дальним Востоком. С приходом к власти П. А. Столыпина началось строительство Амурской железной дороги по русской территории, завершившееся в 1916 году. Столыпин говорил, что «Амурская дорога имеет главной задачей накрепко приковать к России её Дальний Восток».[396]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.