Отношения с матерью

Отношения с матерью

Есть достаточно циничное наблюдение: родственников хорошо любить на расстоянии, и чем оно больше, тем любовь прочнее. Применительно к Ницше это выглядело так. Практически с раннего подросткового возраста он постепенно, но неуклонно отдалялся от материнского очага. Сперва он стал бывать дома лишь на выходных, потом – только на каникулах, затем – изредка по праздникам, как, например, на Рождество в год своего тридцатилетия (1874).

«Слепота перед христианством есть преступление par exellence – преступление против жизни…»

(«Ecce Homo»)

Можно проследить это отдаление географически: Пфорта, Бонн, Лейпциг (все это пока сравнительно близко к давно ставшему родным Наумбургу), затем Швейцария, Базель, Турин, бесконечные переезды по югу Европы. Конечно, это всего лишь попутное наблюдение, но в каком-то смысле оно показательно.

Франциска Элер-Ницше была для Фридриха где-то далеко, она не имела возможности (а с годами – и желания) вмешиваться в текущие дела сына. А отсутствие повседневных неизбежных трений делает образ далекого родного человека милее и притягательнее, встречи с ним – желаннее, переписку – нужнее. В сознании этот образ очищается от всего негативного, конфликтного, оставаясь далекой тихой гаванью, где всегда ждут и любят. Вот это-то теплое отношение к матери, не омраченное обыденными сложностями, Ницше и сохранил до последнего дня.

Есть версия, по которой род Ницше происходит от польских дворян Ницких, перебравшихся в свое время в Саксонию по политическим соображениям и обстоятельствам. Однако кроме поздних биографических утверждений об этом самого Ф. Ницше доказательств этой версии нет

Трудно сказать, насколько такой взгляд отражает реальное положение вещей, но факт остается фактом:

Ницше, не раз на протяжении жизни делавший резкие повороты в отношениях с людьми, с матерью не имел ничего подобного. Из его писем она была в курсе дел сына, что объясняется скорее не материнским любопытством, а склонностью Фридриха говорить и рассказывать о себе – как минимум на бумаге. Ей было отчего радоваться за сына – ранняя университетская карьера, публикации и так далее, – но было и отчего переживать. Как любая нормальная мать, она не могла оставаться равнодушной к двум главным, на ее взгляд, проблемам сына: плохому здоровью и отсутствию собственной семьи. Врядли она глубоко вникала в духовные поиски Ницше – он сам не всегда имел ясное и единое представление о них. Но проблема непонимания, с нарастанием сопровождавшая Ницше в зрелости, почти не касалась матери.

«Я, может быть, больше немец, чем им могут быть нынешние немцы, простые имперские немцы, – я последний антиполитический немец. И, однако, мои предки были польские дворяне: от них в моем теле много расовых инстинктов, кто знает?»

(«Ecce Homo»)

Переписка Ницше с матерью порой была весьма трогательной. Так, описывая длительное проживание у него сестры, он говорил, что Фриц и Лизхен «бегут в упряжке рядышком, как две добрые лошадки». В другой раз он предается мечтательным размышлениям: «как бы я хотел иметь маленькое поместье… стал бы скакать по жнивью, то бишь управлять имением», – в развитие волнующей для матери темы его женитьбы. Ну и, конечно, не обходилось без частых жалоб на здоровье, о чем Ницше писал не только матери, но и сестре, друзьям и знакомым.

В зрелые годы Ницше резко негативно отзывался о тезисе «чистоты немецкой крови». Он, напротив, утверждал, что только смешение рас и народов является благодатной средой для появления великих людей

«Завтра снова жду приступа… Со вчерашнего вечера не отступает дикая боль… Мигрень усиливается…» или «На мне лежит тяжкое-тяжкое бремя. За истекший год у меня было 118 тяжелых приступов», – типичный лейтмотив писем тридцатипятилетнего Ницше.