СТАРЫЕ ПЕСНИ О ГЛАВНОМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СТАРЫЕ ПЕСНИ О ГЛАВНОМ

Выражение «новые времена — новые песни», безусловно, справедливо. Но иной раз вспомнишь «старые песни о главном» — и сердце сожмется. И не только потому, что сегодня редко пишут о главном (в основном — не о главном). А потому, что потоком «нового времени» снесло такие могучие песни, как, скажем, «Широка страна моя родная» И.Дунаевского. Это — гимн стране. Настоящий. Что из того, что сейчас поменялся государственный строй, что не стало большой страны, что слова этой песни сейчас не актуальны, а некоторые стали просто горькой насмешкой (вроде слов «старикам везде у нас почет»)? Но музыка, песня не стала от этого хуже. Почему бы не написать к ней новые стихи, соответствующие теперешнему времени? Не терять же песни прежних лет из-за того, что некоторые их тексты устарели. Ведь песни того времени — это памятник нашей культуры. Их пели наши деды и отцы. Кто сейчас может написать песню, подобную этой песне Дунаевского? Никто! И не потому, что таланта недостает, — любви к Родине не хватит. Не показушной, декларируемой, а из сердца.

Вот теперешний государственный гимн России. Прекрасная, по-настоящему державная музыка Глинки, но сложновата: не каждый из граждан правильно споет ее. Да и слов, достойных этой гениальной музыки, пока никто не написал. А тут вот она — популярная, всем доступная песня о стране, которую и в торжественный момент, и за праздничным столом каждый спеть сможет. Да, это не гимн — с гимном пока вопрос не решен и дело это непростое. Но почему перестали исполнять песню Дунаевского? Это же память, это история. Ведь история есть не только у страны, у людей, но и у песен. Кстати, если говорить строго, то прежний гимн Советского Союза в чистом виде вовсе и не гимн был, это скорее маршевая, добротная советская песня.

Я иногда пел гражданские песни, скажем, «Бухенвальдский набат» — песню о нашей общей боли. Эта песня — под стать хорошей оперной арии. Но в моем творчестве никогда не было державных примет. Все мои песни — это одна большая тема, тема Любви. Любви к людям. До сих пор вспоминаю «Малую Землю» Александры Пахмутовой. Никакая это не державная песня — это типично русская народная песня. И появилась она прежде всего не в честь полковника Брежнева, а во славу Земли, политой кровью наших солдат. И главное — вышла она из сердца композитора. А память об этом клочке земли, действительно истерзанной, действительно героической, память о песне тут же перестала существовать, как только остыло тело Леонида Ильича… Как это по-нашему — из крайности в крайность.

Но песня-то, и хорошая, осталась. Новороссийские журналисты как-то спросили меня: «Спели бы вы сейчас эту песню?» — «Спел бы. Ведь это песня не о Брежневе—в стихах Николая Добронравова нет ни слова про него. Это правда о войне». Да, Брежнев плакал, когда слушал «Малую Землю». Но ведь плакали многие, а не только свидетели тех страшных боев…

Я был еще мальчишкой, когда повсеместно звучали песни Дунаевского, Мокроусова, Соловьева-Седого, Богословского, Блантера… Оглядываясь назад, жалею, что все-таки мало я исполнял наших старых песенных мастеров. Материал давних песен великолепен. В свое время мне интересно было (как, надеюсь, стало интересно и моим нынешним коллегам) придать тем песням новое звучание — одеть их в современную аранжировку, взбодрить ритмом. Я не только увлекался такими песнями, я учился на них. Одним из первых я стал «омолаживать» и петь на новый лад «Темную ночь», «Шаланды, полные кефали», «Три года ты мне снилась» Никиты Богословского или «Что так сердце растревожено» Тихона Хренникова, «Веселый ветер» и «Капитана» Исаака Дунаевского…

Когда в ходе «перестройки» все увлеклись погоней за современностью, то многие теперешние звезды и звездочки стали воспринимать старые песни как нечто отжившее, относились к прежнему репертуару с пренебрежением: «Старье!» Но очень скоро пришло время, когда появилась ностальгия по нормальной жизни, по нормальным чувствам, нормальным отношениям. И вольно или невольно современную молодежь потянуло к песням их дедов и отцов. И это не просто дань уважения увлечениям старших — и у молодых наступают минуты, когда среди грохота дискотек их душа требует красоты. А в тех песнях она была. И в таком обращении есть традиция — ведь и мы в молодости не забывали нашу песенную классику. Она не отрицалась и не теснилась современным, а сосуществовала с новыми песнями, не менее красивыми.

Еще недавно нашу песенную классику на эстраде у нас стеснялись петь серьезно — боялись, что могут обвинить в несовременной сентиментальности. Но вот прежнее пренебрежение сменилось интересом и уважением. Все больше старых песен звучит с эстрады, по телевидению. Очень интересно работает группа «Доктор Ватсон», удачно компонующая свои программы из песен прошлых лет.

Интерес зрителей вызвала телеакция «Старые песни о главном». Никого не хотелось бы выделять или критиковать, но были в той программе очень удачные попадания, например, песни «Я встретил девушку», «Каким ты был» или исполненная с большим юмором песня «Первым делом, первым делом самолеты…» Но были и такие номера, когда я смотрел, слушал и невольно сравнивал:

«А все-таки первоисточник был лучше»… Но в целом передача «Старые песни о главном» стала мостиком между поколениями.

Я два раза был на ежегодном фестивале «Золотой шлягер» в белорусском городе Могилеве. Концерты проходят и в Минске. И везде — песенный праздник, полные аншлаги. На фестивале исполняются старые песни, и переполненные залы — подтверждение того, что песни прежних лет по-прежнему живут в народе. Кто приезжает на «Золотой шлягер»? В основном кумиры былых времен — Тамара Миансарова, Нина Дорда, Ружена Сикора, Капитолина Лазаренко… До последних своих дней туда ездила и великолепная, незабвенная наша Гелена Великанова. Приезжают Юрий Богатиков, Виктор Вуячич, Эдуард Хиль, Владимир Трошин и другие известные артисты старшего поколения. Однажды я, неожиданно заболев, вместо себя предложил организаторам Робертино Лоретта, который тогда как раз приехал в Москву, — он иногда здесь бывает, выступает в ночных клубах… Кумира 60-х годов, тогда еще мальчика, не забыли, и Робертино с успехом пел на «Золотом шлягере»…

Какие бы теперь у старых мастеров ни были голоса (понятно, что с годами они, увы, не крепчают), люди хотят услышать свои любимые песни в оригинале. Записи записями, а живые голоса, лица певцов, как воспоминание о далеком и недавнем прошлом, — это совсем другое. И когда такую петую-перепетую песенку про соседа, который играет на трубе, вновь поет ее первая исполнительница Эдита Пьеха — по залу идут волны восторга.

И не беда, что кто-то из мэтров выходит на сцену и поет под плюсовую фонограмму (запись голоса и оркестра), все равно публика рада беспредельно — она пришла взглянуть на живую легенду.

Глядя на маститых артистов, я думал: а хорошо, что когда-то у нас было живое искусство. Я не ярый противник фонограммы — современные концерты требуют мобильности. Не могут же солисты и ансамбли выходить на сцену, сменяя друг друга, со своей громоздкой аппаратурой, кучей инструментов, лесом штативов и лианами проводов, петь, а потом целый час передвигать эту громаду, дабы уступить место коллегам. И все-таки я восхищаюсь, когда «старики» пытаются петь своим голосом, стараясь повторить былую интонацию.

Я могу, но не люблю петь под плюсовую фонограмму. Конечно, исключения были, но редко. В основном это происходило на правительственных концертах. Иначе не разрешалось: не дай Бог, ты вместо пения выкрикнешь в микрофон что-нибудь не то. Я пел на этих державных подмостках под фонограмму и все время мучился ожиданием, что вот-вот там что-нибудь заест. Хотя в Кремлевском Дворце съездов это было бы чрезвычайным происшествием. И все-таки поешь, верней, делаешь вид, что поешь, раскрываешь рот — и боишься, как бы твоя артикуляция не выбилась из звуков фонограммы. Противно!

Противно и то, что мне всегда было тесно в оковах готовой записи. Потому что «вживую» я спел бы то же самое произведение несколько по-другому: ведь артист живой человек и сегодня, сейчас немного иначе чувствует то, что поет. Справедливости ради надо сказать, что в последние годы нам уже разрешали петь «вживую»…

Молодые исполнители (но не слушатели) пренебрегают «Золотым шлягером», хотя кто-то и приезжает, чтобы исполнять там песни прежних лет. Пусть пренебрегают. Но рано или поздно всем им тоже придется быть «ретро». Вот только не всех вспомнят и далеко не на всех захотят прийти, послушать и посмотреть еще раз…

Я не собираюсь в этой книге воспоминаний подробно оценивать современную эстраду. И не потому, что тогда волей-неволей придется нарушать корпоративную этику (я еще состою в рядах эстрады, пусть и не в самых передовых). А потому, что не люблю ни осуждать, ни пророчествовать. Эстрада — не фундаментальная наука, здесь другой суд, другие мерки: любят тебя или не любят, хотят тебя слушать или не хотят.

Да, эстрада сейчас цветет. Однако цветут, как известно, не только розы и прочие благородные растения, но и крапива, растущая на задворках. Эстрада открыта всем ветрам и поветриям: кто-то еще поет красиво, кто-то хрипит, кто-то поет роковым голосом. Но рок-то наш — доморощенный. «Русский рок» — это лукавство… Нечто вроде «американской частушки»…

Нашу эстраду просто заполонило дилетантство, в нее занесло случайных людей. Слава Богу, мы избавились от цензуры, от диктата художественных советов. Но внутренняя цензура, то есть чувство меры и вкуса сочинителя или исполнителя, не всегда хорошо служат делу. Вот почему в эфире, на телеэкране, на дисках столько шелухи. Раньше «мусор» такого рода оседал в кабаках. Сейчас за деньги можно исполнить все. Потому дилетантство и процветает. Конечно, и в самодеятельных потугах иногда промелькнет талант, душа, искренность. Но далеко не всегда.

Эстрада, которая некогда была Золушкой, сейчас потеснила с телеэкранов, из эфира академические виды музыкального искусства. Но она развивается волнообразно — то мельчает, то наполняется. Наполняется количественно, но мельчает качественно. Хотя я уже замечаю, что в ней появляется возвращение к содержанию. Песни-пляски — хорошо, музыка дискотек — это энергия, которую растрачивают. Но надо же иногда и дыхание перевести, оглянуться назад, заглянуть в себя, задуматься о жизни.

И уже явно ощущается, что молодое поколение ухватилось за ниточку по имени «ностальгия». В этом нет ничего плохого. Старые песни, возможно, и наивны, но в их основе — задушевность, мелодия и поэзия.

В нашей песне еще недавно работали профессионалы — композиторы и поэты. Сейчас пока это редкое явление. Зато уровень нашей эстрады продолжают поддерживать ее признанные мастера и талантливые певцы молодого поколения. Первым в этом ряду называю Иосифа Кобзона. Возможно, у многих сразу возникнет невольный штамп — «старейшина», «генерал» нашего эстрадного цеха. Ерунда все эти ярлыки и звания! Кобзон есть Кобзон. Равнозначная себе величина. И то, что мэтр чаще других появляется на телеэкране, у микрофонов радио, а в последнее время и в среде политиков — это еще ни о чем не говорит.

Для кого-то он отец-наставник, профессор и советник; для кого-то объект зависти или антипатии… Для меня — коллега и друг, с которым мы разделили столько и светлых и печальных дней нашей жизни. Иосиф живет, вернее сказать, творит жизнь и по сей день в чрезвычайном режиме, который бы я определил так: «готовность номер один».

Он всегда неуловим — и в молодые его лета, и тем более сейчас. Встретиться с ним чаще можно случайно, чем по договоренности. Дружеское участие требует времени, а у него со временем туго. Или у меня не всегда соответствующее настроение. Вот вроде бы и образовалось «окошко» для встречи, а у меня, скажем, настроение со знаком минус. А сидеть с другом и показывать кислую физиономию — кому это интересно?

Теперь я имею намного меньше возможностей ходить на его концерты: у него они растянуты часов на пять. Я, конечно, выдержу и больше, но вот мой песик Чарлик — вряд ли: столько ждать он не может. Что ж, если завели собаку, приручили, то надо отвечать за нее и быть внимательным к потребностям преданнейшего существа…

Я уважаю в Иосифе отзывчивого человека. Многие знают о его помощи людям. Он помогал и помогает всем, кто в этом нуждается. Отмечу эту его черту и я. Не могу сказать, что я что-то когда-то просил у него. Не обо мне речь.

Есть люди, облеченные властью, которые могли бы помочь, да, увы, не помогают. Есть и такие, кто умеет охотно обещать и невежливо забывать обещанное. Иосиф — человек слова. Великолепная, но редкая черта в наше цинично равнодушное, суетное время.

Кобзона нередко предавали — в том числе и те, кому он помогал. Случались времена, когда ему было чертовски трудно. Вокруг его имени начиналась настоящая свистопляска — было такое впечатление, что все, кто держал в руках перо или микрофон, соревнуясь в пакостях, дружно ополчились против артиста, а главное, против бизнесмена. А что же те, кому он в свое время протянул руку помощи? Где были они? Кто-то сыграл в глухонемого, кто-то согласно кивал из толпы злопыхателей.

Кобзон же, может, и стал осмотрительней по части своей «скорой помощи», но своему природному альтруизму не изменил.

Я не раз говорил о его певческой выносливости. Повторю то, что как-то написал к очередному юбилею артиста: «Кобзон спел советских песен больше, чем их написали». Это и в шутку, и всерьез.

Он не обиделся. Наоборот, оценил юмор, в котором больше серьезного, чем иронического. Да, у Иосифа беспредельное желание петь и столь же беспредельные возможности его голосовых связок и всего организма, а также феноменальная память.

Но не только память феноменальна у Кобзона: он поражает и песенными марафонами. Вы можете назвать певца, который в силах отпеть на сцене восьмичасовой рабочий день в стиле и темпе нон-стоп? Я не могу понять, как это возможно. Физиология? Да! Профессионализм как черта характера? Безусловно! Но ведь есть за этим и еще нечто непостижимое, что ни разгадать, ни объяснить невозможно.

Дай-то Бог ему и дальше ставить рекорды, а главное, оставаться самим собой. Сильной натурой. В творчестве.

В политике (хотя лично мне эта его ипостась не так интересна). В любви.

Когда я, подыгрывая окружающим, называю ее по имени-отчеству, она не противится. И мне тогда кажется, что она — солидная дама-примадонна, вроде милейшей Изабеллы Даниловны Юрьевой, а я — юный, и у меня все еще впереди.

Но вообще для меня она просто Алла.

Я был в Баку на ее концертах три раза. От меня такого обычно не дождешься. Я уже говорил об этой своей черте. Я и в Большой театр редко хожу, за исключением премьер, когда там поневоле уровень премьерныи. В Баку мы и познакомились с Аллой и тогдашним ее мужем Евгением Болдиным.

Она уже знала себе цену — эта женщина, которая поет. Хотя, разумеется, «великая» о ней говорили другие — от продюсеров до бесчисленных разновозрастных поклонниц. Но она не возражала. Правда, я как-то, под настроение, заметил ей: «Знаешь, Алла, насчет великости пусть история скажет». Она не обиделась, не дрогнула ни черточкой лица. Лишь вздохнула, как бы устало перевела дыхание, опустив взгляд.

Что бы о ней ни говорили, другой такой, такого размаха и такой породы, нет и на горизонте пока не видно.

Алла — личность. Голосом ли она будет дальше брать тысячные залы или всей своей статью, характером бойца, на сцене она — актриса, при нас, на наших глазах творящая песню. Не со всем, что она делает на сцене как режиссер (а она профессиональный дипломированный постановщик), я согласен. Но и в этом она — Алла, это — ее стиль.

Она и на сцене неожиданна, и в жизни непредсказуема. Когда меня спрашивают: «Какая она, Пугачева, в жизни?» — я честно отвечаю: «Не могу знать». Сегодня она такая, завтра другая. Искренняя до мурашек — и очаровательно фальшивая… Тонкая, трепетная, деликатная до слез — и грубая. Хохотушка — и страдающая от собственных рефлексий флегма… И ангел, и бесенок…

Словом, личность! Существо неподражаемое (кстати, когда Пугачевой пытаются подражать, — смешно). Вся она кипит внутри, но не всегда этот вулкан сдерживает. И чего тут удивляться, что мы ожидаем от нее штиль, а она на нас с ясного неба — шторм.

Еще одно имя — Тамара Гвердцители. Умный, содержательный музыкант. Не просто певица, а человек, который сам садится за рояль, сам может аккомпанировать себе. Владение инструментом, музыкальная культура очень помогают пению.

Тамару Гвердцители отличает благородный вкус. Она не поет дешевых песенок, репертуар ее настоящий. Недаром ее оценили в Париже, где она выступала в «Олимпии», работала с Мишелем Леграном. Как-то я спросил: «Тамара, ты же чистокровная грузинка, откуда у тебя в голосе этот „французский барашек“, это настоящее шан-сонное тремоло? Такое ощущение, что поет француженка». — «Сама не знаю».

Она и в жизни удивительно приятный человек, душевный, умный. Как-то мы в одно время оказались с ней в Америке. И попали в компанию наших бывших соотечественников. Мои знакомые повели нас к своим знакомым, у которых собрались гости, чтобы отметить праздник «Хэллоуин», когда все могут дурачиться, шутить, разыгрывать друг друга. И вот мы стали свидетелями того, как взрослые люди напяливали на себя маски, обливали друг друга водой, словом, веселились изо всех сил. Но во всем этом было что-то вымученное, неестественное. Эти выходцы из Советского Союза, вместо того чтобы собраться за столом так, как принято на их бывшей родине, традиционно выпить, как следует закусить, попеть, потанцевать, что было бы для них привычнее, изо всех сил старались веселиться по-американски. Они пытались быть американцами больше, чем сами американцы. Меня всегда смешило, когда они между собой говорили: «Я поставил свой кар у твоего дома».

Я смотрел на этих подвыпивших людей, тужившихся быть веселыми, глазами трезвого человека (у меня на следующий день должен был быть концерт, и я не мог себе позволить ни грамма), видел подражательность, искусственность этого веселья и думал: «У природных американцев это получается лучше». Мне стало невыносимо скучно. Смотрю — Тамара тоже скучает. Мы посидели с ней в гостях час-полтора и разъехались по своим гостиницам.

Из людей моего круга — и мой ровесник, мой друг Лев Лещенко. На его недавнем юбилее я сказал со сцены концертного зала «Россия»: «Больше всего мне нравится в тебе, Лева, то, что никогда в жизни я ни от кого не слышал о тебе ничего плохого». Его любят, к нему тянутся и молодые, и старые. Он берет зал обаянием. Не кокетством, приличествующим слабому полу, а мужским достойным обаянием.

Иной раз он уходит со сцены с досадой на лице: «Что-то с голосом не то…» А публика в восторге. Настоящий артист должен замечать все свои огрехи и как профессионал должен уметь «держать удар».

Обаятелен и колоритен на сцене и Владимир Винокур. Говоря о Леве Лещенко, нельзя не говорить о Володе Винокуре. Дружба этих двух замечательных артистов — «доисторическая»: они вместе учились в ГИТИСе. А публика «скрестила» их после Володиной пародии на Леву на тему тухмановской «Соловьиной рощи». И кто у них там теперь «российский птах» — неизвестно, но для публики — они почти близнецы-братья. И обаяние у них схожее, и остроумие сближается по своему уровню. Но аккумулятором смеха, конечно, является Винокур.

Вообще-то дружба эстрадного певца с пародистом — вещь необычная. Но в то же время пародия — это и особая честь: обижайся не обижайся, но далеко не всех пародируют. Лично я не обиделся, когда Винокур сделал пародию на меня. Наоборот, это ведь признание твоей популярности, твоей узнаваемости. Пародии — это любопытно, а кривое зеркало — это еще и просто смешно. Если же пародия высокохудожественная, то можешь задирать нос: значит, источник вдохновения пародиста — в тебе.

Говорят, люди иногда рождаются в «рубашках». Про Винокура можно сказать, что он родился в хорошем настроении. Проводить с ним досуг — наслаждение. Юмор его — искрометный: даже обычную историю, где, казалось бы, нет ничего смешного, он так расцветит деталями, так выведет ее в лицах и словечках, что хохочешь до колик. Шутить устают даже шутники-профессионалы. Потому-то в жизни они, как правило, зануды, опустошены своей профессией. Владимир Винокур — неистощим. Встречаешься с ним за кулисами — и все проблемы уходят прочь. Всегда с улыбкой, всегда в запасе острое словцо, анекдот…

Но Лева и Володя так привыкли ходить вдвоем, так срослись, словно «сиамские близнецы», что мне постоянно хочется их разделить — ведь каждый из них индивидуальность. Когда Лева выходит на сцену и начинает говорить что-то смешное, словно артист-сатирик, мне хочется, чтобы он запел, а когда Володя начинает петь (голос у него очень хороший), мне хочется, чтобы он оставался артистом-сатириком.

Ко мне в гости они всегда приходили вдвоем — видимо, настолько вошли в роль неразлучной парочки, что не хотели из нее выходить даже в кругу друзей. Один раз я им даже сказал: «Я запрещаю вам появляться у меня без жен». Они пришли со своими женами, и было так приятно смотреть на них, уже не двоих, а четверых…

Мне нравится Игорь Крутой — современный композитор, следующий традиции содержательности. Он напоминает мне наших прежних композиторов-песенников, то есть может писать в стиле того времени. Отсюда мелодичность его произведений. Конечно, у него есть и песни, написанные по необходимости, рассчитанные на определенный вкус, — что делать, когда чести много, а денег мало. Но Крутой — композитор серьезный, это чувствуется сразу. Стоит вспомнить его «Мадонну», «Ты меня любишь», другие песни. И оркестровый «наряд» у него не прост. За этим стоит настоящий труд, профессионализм.

Есть у Игоря и талант продюсера, а шоу-бизнес, как известно, «не для нервных». Кстати, не всякий бы взялся реанимировать приказавшую долго жить программу «Песня года». Закрыть-то оказалось легче, чем возродить.

Имя Валерия Леонтьева достаточно просто назвать — и не надо никаких красочных определений! Все и так ясно! Живой классик нашей эстрады. Артист-труженик. Порой слушаешь его, понимаешь, что песня, прямо скажем, не выдающаяся, но видишь, сколько в нее вложено. Так она сделана певцом, так преподнесена, что уже не прислушиваешься к музыке, к словам, а смотришь на него. Понимаешь, что ему уже не двадцать пять лет, но его энергия, самоотдача потрясают. И такой он много лет — работа на износ, «сладкая каторга»…

В Америке, которую «заполонили» (как говорят сами русские американцы) наши эстрадные артисты, у Леонтьева постоянные аншлаги. Сколько бы раз он ни приезжал туда. На других уже не особенно теперь ходят, а на Леонтьева — всегда.

По тому, как он работает над своими песнями, видно, что это умный, содержательный человек. Читать или смотреть его интервью иной раз не менее интересно, чем послушать его концерт. На вечере в концертной студии «Останкино» весной этого года особенно ярко проявилось, насколько это многогранная, значительная личность. И явственно чувствовалось, что зал намного уступал артисту в этом. По крайней мере, создалось такое впечатление, потому что вопросы, которые задавались, были такими стандартными, такими затасканными — вроде «каковы ваши творческие планы» или «поете ли вы под фонограмму», — что становилось досадно. Право-же, Валерий Леонтьев заслуживает большего…

Еще одно имя — уже из нынешних. Звонких. Филипп Киркоров.

Я помню его совсем маленьким мальчиком, которого отец и мать, Бедрос и Виктория Киркоровы, постоянно водили с собой. Теперь этот мальчик стал зрелым мужем и хорошим певцом. Мне нравится в нем, что он очень много и серьезно работает. Помню, я сказал ему об этом, когда мы оказались в одном самолете, возвращаясь в Москву из Казахстана. Они там выступали вместе с Аллой. Кстати, она подтвердила мои наблюдения.

Я не раз потом получал приглашения на его концерты, но как-то это не совпадало с моим свободным временем. Была и еще одна причина: вдруг мне не понравится. А надо будет идти за кулисы, говорить приличествующие моменту комплименты. А не пойти и не поздравить… Вдруг обижу невниманием? Разумеется, я и прежде слышал Филиппа — его записи, выступления по телевидению. Но все еще сомневался — высижу ли я его сольный концерт целиком?

Высидел. Чему был рад и в чем признался артисту. Что подтвердила и моя дочь Марина, которая была на концерте вместе со мной. Два с половиной часа в темпе нон-стоп пролетели как одна пестрая песенная стихийная композиция. Яркое, подчас яростное шоу. Феерия. Ощущение карнавала. Самоотдача — редкая. Пластика — завораживающая.

И вот мой вывод — из нынешних молодых певцов лучшего пока не вижу. И дело тут не только в таланте и не в «раскрутке». Тут труд на износ (как у Леонтьева), тут ответственность — завтра должно быть не хуже, а еще лучше. Эстрада — это поезд «на парах»: остановился — значит, все, откат. Только тогда, когда все по-настоящему, будет оправдано ожидание публики, только тогда будет удовлетворена ее прихоть: наш кумир должен быть выше всех. И не только ростом.

Конечно, мне хотелось бы назвать и других своих коллег по эстрадному цеху, тех, кого ценю, к кому отношусь либо тепло, либо горячо. Но не могу назвать всех — не хватило бы места в книге. Ведь эта книга не об эстраде, а воспоминания о прожитых годах. Поэтому прошу не обижаться…