А.Р. Лурия (1902–1977)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

А.Р. Лурия

(1902–1977)

Историю психологии ХХ столетия, наверное, лучше всего изучать по многотомному американскому изданию «История психологии в автобиографиях». Эта уникальная серия начала выходить в те годы, когда в США еще не настолько возобладал великодержавный эгоцентризм, которым за версту разит от большинства современных американских книг по психологии. В серии нашлось место автобиографиям многих европейских ученых. Правда, наша страна оказалась представлена скромно. Единственным российским психологом, которому редактор серии Э.Г. Боринг предложил представить для публикации свою научную автобиографию, оказался Александр Романович Лурия. И это был действительно ученый с мировым именем, иностранный член Национальной академии наук США, Американской академии наук и искусств, Американской академии педагогики, почетный член французского, британского, швейцарского, испанского психологических обществ, почетный профессор шести зарубежных университетов. Его труды с 20-х годов и до наших дней издаются на разных языках по всему миру. Лурия не кичился своими заслугами и титулами (ведь для настоящего ученого звания и титулы – побочный продукт, а не самоцель). Однажды он даже возмутился, когда в одной из журнальных статей его имя поставили в один ряд с именами великих ученых Павлова и Шеррингтона. Но на самом деле нет сегодня в мире специалиста по исследованиям мозга, который не изучал бы его труды. Помимо этого, Лурия внес весомый вклад в решение множества психологических проблем. И для новых поколений психологов будет весьма полезен и поучителен пример такого выдающегося соотечественника.

Александр Романович Лурия родился в 1902 г. в Казани в семье врача. Его отец был известным специалистом по желудочно-кишечным заболеваниям, человек строгой естественнонаучной направленности, и ему впоследствии пришлось не по душе увлечение сына психологией. Как вспоминал А.Р. Лурия, он, по мнению отца, выбрал «никому не нужную, дурацкую науку». Лишь в 1937 г., когда А.Р. Лурия получил второе высшее образование, окончив мединститут, его отец наконец испытал удовлетворение судьбою сына.

1917 год Лурия встретил 15-летним юношей, за плечами у которого было 6 классов восьмилетнего курса классической гимназии. Завершив среднее образование на краткосрочных курсах, он в 1918 г. поступил в Казанский университет, который в ту пору распахнул двери практически всем желающим, независимо от уровня подготовки. В университете царил хаос. Чему и как следует учить студентов, никто толком не представлял. Факультет, на который поступил Лурия, назывался юридическим, но вскоре был переименован в факультет общественных наук. В учебном плане сохранился курс римского права, наспех переименованный в «социальные основы права». (Ничто не ново под луной. Вспомним, как уже на нашей памяти вузовский курс научного коммунизма мимикрировал в «социальную философию», сохранив те же ритуальные заклинания и тех же жрецов.)

К психологии Лурия пришел не сразу и, надо сказать, весьма извилистым путем. Вот его собственное крайне парадоксальное утверждение: «Я начал свой путь в науке с того, что получил прочное, длительное и совершенно безоговорочное отвращение к психологии». Как и многие молодые люди той поры, студент Лурия бредил социальным прожектерством. Он намеревался написать книгу о законах возникновения и распространения идей. Этот замысел так и не был осуществлен, однако побудил Лурию[10] обратиться к психологическим источникам, каковыми оказались труды Вундта, Титченера и Гефдинга. «Ни в этих, ни в каких других книгах по психологии тех времен и намека не было на живую личность, и скучища от них охватывала человека совершенно непередаваемая. И я для себя сделал вывод – вот уж наука, которой я никогда в жизни не стану заниматься!»

Пересмотреть эту категоричную точку зрения Лурию заставило знакомство с трудами З.Фрейда, которыми он сильно заинтересовался.

В недавно выпущенном справочнике «Российские психоаналитики» А.Р. Лурия удостоен специальной статьи с перечислением всех его достижений на ниве психоанализа. Статья, правда, получилась небольшая – достижений оказалось не так уж и много. Однако, в отличие от многих других упомянутых в справочнике ученых, чьи труды имеют к психоанализу отдаленное отношение (а то и вовсе никакого), Лурия здесь фигурирует по праву. Он без всяких оговорок является одним из пионеров российского психоанализа, хотя, конечно, его вклад в психологическую науку этим отнюдь не исчерпывается. Вот только сам он в научной автобиографии уделяет этому эпизоду чуть более странички, подытоживая ее фразой: «В конце концов я убедился, что ошибочно считать человеческое поведение продуктом «глубин» сознания, игнорируя его социальные «высоты». Кто-то скажет, что в конце семидесятых иначе и нельзя было написать. Да, но можно было просто ничего не писать, замолчать эту страничку научной биографии, тем более что широкой общественности (в том числе и большинству психологического сообщества) она ранее была совершенно неведома. Тем не менее сам Лурия решил отметить этот этап своего творческого пути – причем именно как ранний, преходящий, исчерпанный и критически осмысленный. К тому же в автобиографии, предназначавшейся для издания в США, автор мог бы позволить себе не лукавить. Да он, похоже, и не слукавил. Постараемся же разобраться непредвзято, кем является Лурия для психоанализа и чем психоанализ был для него.

Именно Фрейду мы обязаны тем, что психология не потеряла свое будущее светило. Знакомство с его «Толкованием сновидений» побудило юного Лурию на продолжение психологических штудий. Характерно, что не меньший интерес вызвали у него также работы Адлера и Юнга, которые к тому времени уже порвали с Фрейдом и жили каждый своей жизнью. Похоже, российские неофиты старались вовсе не замечать глубоких трещин, расколовших психоаналитический стан. Их, кажется, почти не занимали те вопросы, которые казались западноевропейским спорщикам принципиальными и привели в итоге к их антагонизму. Российский психоанализ 20-х годов представлял собой весьма своеобразную попытку сочетания фрейдистских, адлерианских и юнгианских идей вопреки их противоречивости. В силу этого российский психоанализ той поры не был категорично сексуализирован во фрейдистском духе. Создается впечатление, что уже в те далекие годы здравомыслие советских ученых заставляло их заимствовать лишь те принципиальные идеи, которые казались им конструктивными, и игнорировать цеховую полемику, казавшуюся вторичной.

Роль Лурии в истории российского психоанализа по справедливости следует признать преимущественно организационной. Его профессиональная подготовка в этой сфере свелась к самообразованию, так как иных вариантов в Советской России не существовало. Собственной практики он никогда не вел, а его немногочисленные психоаналитические работы имели либо реферативный, либо умозрительный характер. Подписанные его именем публикации в «Международном журнале психоанализа» – это всего-навсего формальные отчеты о работе Казанского психоаналитического кружка. Правда, кружок этот сам Лурия создал и возглавил, о чем поспешил немедленно сообщить Фрейду в Вену. Через три недели пришел ответ, начинавшийся словами: «Уважаемый господин президент…» Фрейд писал, как он рад был узнать, что его идеи подхвачены в далекой Казани. Этот уникальный автограф, а также еще одно письмо с разрешением на публикацию одной из небольших статей Фрейда, хранится в архиве Лурии по сей день. Так что, когда нынешние исследователи указывают, что Лурия состоял в переписке с Фрейдом, это чистая правда. Для полноты картины следует лишь отдавать отчет в скромном объеме и формальном содержании этой переписки.

Среди участников Казанского психоаналитического кружка (в современных источниках иногда велеречиво именуемого ассоциацией) было 7 врачей (достоверных свидетельств их психоаналитической практики нет), 2 педагога, один историк – В.М. Нечкина, впоследствии ставшая академиком, – а также пятеро тех, кого с известной долей условности можно назвать психологами. В задачи этой организации, как указано в протоколе первого заседания, входило «знакомиться с новыми направлениями в изучении психологии личности; связаться с заграничной наукой и получить иностранную литературу; переводить на русский язык и издавать наиболее интересные психоаналитические новинки». То есть кружок фактически был чем-то вроде фрейдистского фан-клуба, а совсем не профессиональным сообществом в строгом смысле слова. На заседаниях разбирались клинические случаи невротических расстройств. о которых рассказывали врачи – члены кружка, делались реферативные доклады по отдельным теоретическим вопросам психоанализа, рассматривались с фрейдистских позиций судьбы литературных героев. Характерно, что в дискуссиях звучали и критические суждения, например: «Символика снов, предложенная Фрейдом, по мнению М.В. Нечкиной, очень спорна, поражает своей пестротой и часто не может быть понятна у людей, не знакомых с предполагаемым субстратом символов. Эту символику можно сравнить с лунным и солнечным толкованием сказок, введенных бр. Гримм» (из протоколов кружка).

На одном из заседаний кружка Лурия сделал доклад «К психоанализу костюма». Доклад посвящен подсознательным мотивам, коим подчиняется костюм, причем основным мотивом у женщин называется пассивно-сексуальный («стремление нравиться»), а у мужчин активно-агрессивный («стремление импонировать, самоутверждаться») Соответственно трактуются такие выразительные детали, как декольте, пижмы, кринолины, с одной стороны, и гусарский кивер или, скажем, высокий цилиндр, с другой. В наши дни такими откровениями не рассмешишь даже первокурсника, не говоря уже о том, чтобы относиться к ним всерьез. Да и сам Лурия никогда не помышлял о развитии этой темы и сохранил в архиве протокол доклада, вероятно, как забавное свидетельство своих юношеских исканий. В ином качестве его и в самом деле трудно оценить.[11]

В справочнике «Российские психоаналитики» читаем: «В 1923 г. опубликовал работу «Психоанализ в свете основных тенденций современной психологии». Историю ее публикации сам Лурия вспоминал так: «У нас был тогда журнал «Казанский библиофил». Я принес туда обзор книг по психоанализу, его напечатали. Я работал в то время в типографии и взял журнальный набор, разрезал его на соответствующие блоки и вышла книжка, переплет которой, вот этот, серенький, я купил в писчебумажном магазине. В 1923 году, когда я первый раз приехал в Москву, я показал эту книжку Отто Юльевичу Шмидту, жена которого была видным психоаналитиком. Шмидт тогда работал директором Госиздата, и очень скоро книжка моя вышла в свет немалым тиражом – около полутысячи экземпляров…»

В 1923 г. Лурия переехал в Москву и поступил на работу в Институт психологии. Здесь он познакомился с Л.С. Выготским, с которым стал тесно и плодотворно сотрудничать. Одна из их совместных работ – предисловие к книге Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия». Увы, помимо доброжелательного отношения к венскому мыслителю и робкой попытки найти созвучие его идей с марксистской психологией (?!), никаких научных откровений эта публикация не содержит.

Параллельно с работой в Институте психологии Лурия являлся также сверхштатным сотрудником психоаналитического института, недолгое время существовавшего в Москве, и выступал ученым секретарем Российского психоаналитического общества. Институт, правда, был быстро закрыт, а вяло функционировавшее общество тихо прекратило свое существование в конце двадцатых. С.А. Богданчиков («Вопросы психологии», 2002, № 4) по этому поводу пишет: «…Уже к началу 30-х гг. ХХ в. (в отличие от истории педологии и психотехники в СССР, точную границу здесь указать невозможно) психоанализ в СССР фактически перестал существовать». Границу, кстати, потому и невозможно указать, что никаким официальным запретам и гонениям фрейдизм в ту пору не подвергался. Просто увлечение психоанализом, даже среди членов этого фрейдистского фан-клуба, постепенно сошло на нет. Официальная обструкция началась потом, задним числом – на волне отторжения всего иностранного, а следовательно буржуазного и чуждого. Тогда кое-кому, в самом деле, пришлось каяться в прошлых «заблуждениях». Однако, похоже, такое покаяние для многих не составляло острой моральной проблемы. В статье «Психоанализ», написанной для Большой Советской Энциклопедии (1940), Лурия вполне объективно и корректно укажет на очевидные издержки этого учения. Статья, разумеется, написана с соблюдением всех требований времени, но без особого идеологического пафоса. Ведь Лурия был настоящим ученым и никогда не писал того, что противоречило его убеждениям.

Таким образом, научная биография Лурии служит наглядным примером отношения здравомыслящего психолога к фрейдистской доктрине. В большинстве случаев (случай Лурии просто наиболее показательный) это эволюция взглядов от восторженного принятия и искреннего интереса через глубокое ознакомление и опробование к критическому переосмыслению. Без фрейдизма Лурия мог бы и не стать психологом, но Психологом с большой буквы он бы точно не стал, оставшись фрейдистом. Поучительный урок!

Психоаналитическими штудиями процесс психологического самообразования не закончился (как у любого настоящего психолога, у Лурии он длился всю жизнь). Немалый интерес вызвали у него работы В.М. Бехтерева, поразившие его объективным подходом к психологическим проблемам. Под впечатлением от идей Бехтерева, Лурия решил основать журнал, надеясь, что Бехтерев согласится войти в редакционную коллегию. Согласием удалось заручиться, и журнал увидел свет. Вышло, правда, всего два номера. Ввиду отсутствия типографской бумаги журнал был напечатан на желтой оберточной, которую удалось раздобыть на местном мыловаренном заводе. (В наше «невыносимое» время психологи, и не только они, в один голос стонут, как трудно сейчас что-то создать, а тем более издать. В очередном приступе уныния пускай вспомнят про эти желтые листки оберточной бумаги.)

В этом журнале были опубликованы статьи Лурии, в которых были описаны объективные методы изучения времени реакции при утомлении (эти исследования были выполнены им в Казанском институте научной организации труда). Статьи привлекли внимание К.Н. Корнилова, недавно сменившего Г.И. Челпанова на посту директора Московского психологического института, и он пригласил молодого подающего надежды исследователя в Москву. Именно здесь Лурия провел свое первое исследование, получившее международный резонанс, – создал так называемую сопряженную моторную методику. В ее основе лежала идея ассоциативного эксперимента К.Г. Юнга. Предложенная Лурией модификация метода была довольно простой. От испытуемого требовалось в ответ на предъявляемое слово отвечать первым пришедшим на ум словом и одновременно сжимать рукой резиновую грушу. Слова предъявлялись самые разные – как нейтральные, так и такие, которые могли иметь для испытуемого особый эмоциональный подтекст. В том случае, когда стимул провоцировал какие-то скрытые переживания, можно было зафиксировать некоторую задержку словесной и двигательной реакции. Эксперимент Лурии был использован в криминалистической практике. С его помощью удалось среди нескольких подозреваемых выявить того, кто последующими следственными процедурами действительно изобличен как преступник.

В первые же годы пребывания в Москве Лурия стал заниматься педагогической работой. С 1923 г. он начал работать в Академии Коммунистического воспитания им. Н.К. Крупской в качестве заведующего кафедрой психологии. Там было начато новое исследование, которое позже было опубликовано в виде двух монографий: «Речь и интеллект в развитии ребенка» (1928) и «Речь и интеллект у городского, деревенского и беспризорного ребенка» (1930). Это были первые публикации, в которых проявился интерес Лурии к проблеме речи, которой он впоследствии посвятил много экспериментальных и теоретических работ.

В июле 1925 г. Лурия отправился в Германию вместе с отцом, который намеревался посетить несколько немецких клиник. Так Лурия познакомился с Куртом Левином – крупным немецким психологом, с которым у него сложились дружеские отношения. Впоследствии, в 1933 г., когда Левин возвращался в Берлин из командировки в Японию и остановился в Москве, Лурия настойчиво уговаривал его не возвращаться в фашистскую Германию, а остаться в СССР. Прозорливый Левин внял совету лишь отчасти: домой он не вернулся, но и в Москве не остался, предпочтя направиться в США.

В 1924 г. произошло важнео событие. На Втором неврологическом съезде в Ленинграде Лурия встретился с Л.С. Выготским. Доклад Выготского произвел на него неизгладимое впечатление. По инициативе Лурии Выготский, живший и работавший в Гомеле (где он преподавал психологию в техникуме), был приглашен в Москву, в Институт психологии. Хотя Лурия был моложе Выготского всего на 5 лет и за его спиной был уже немалый опыт научной работы, он сразу и безоговорочно признал Выготского своим учителем и руководителем. Правда, формально Лурия первое время был руководителем Выготского, который, придя в Институт, поступил в аспирантуру.

С именем Выготского и его учеников связано начало построения новой советской психологии, непосредственно ориентированной на практику. Выготскому принадлежит четкое осознание «психологического кризиса», а также путей выхода из него. Вместо объяснительной или физиологической психологии, занимавшейся лишь простейшими психическими явлениями, и описательной феноменологической психологии, которая безуспешно пыталась описывать сложные психические процессы, не умея их объяснить, по мнению Выготского, следовало заново осмыслить психические процессы как производные от исторических (культурных) отношений, а психологию – как науку о формировании и функционировании этих процессов.

В эти годы на общей теоретической основе сплотилась знаменитая «тройка» ученых – Л.С. Выготский, А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьев. Позже к ним примкнула «пятерка» соратников – Запорожец, Славина, Левина, Божович, Морозова. Образовавшаяся «восьмерка» составила коллектив единомышленников, который под руководством Выготского начал последовательно разрабатывать новую психологию.

Главное, что объединяло Лурию и Выготского, – это признание того, что предметом психологии являются сложные сознательные произвольно регулируемые формы психической деятельности («высшие психические функции»), а не элементарные психические акты (типа реакций), и что их объяснение следует искать в исторических, объективных психологических и физиологических закономерностях работы мозга.

Интерес Лурии к неврологии, зародившийся в эти годы, стал впоследствии основным делом его жизни. Он привел Лурию к убеждению о необходимости получить законченное медицинское образование.

В эти же годы у Лурии сложился интерес к изучению умственно отсталых детей. И эта линия исследований также первоначально была инициирована Выготским. Основная проблема этих исследований – проблема диагностики умственной отсталости, которая разрабатывалась в 20-е годы Выготским и его учениками, позже, в 50-е годы стала одной из центральных тем, над которой работал Лурия и его коллектив.

Звершением этого периода жизни и деятельности Лурии была его поездка в Америку в 1929 г. на IХ Международный психологический конгресс и выступление там с докладом об объективном исследовании аффектов.

Пассажирские авиаперелеты в ту пору еще были экзотическим новшеством, из Европы в Новый Свет добирались по морю. Лурия плыл в Америку на четырехпалубном трансокеанском лайнере «Стейтендэн». Он вез два доклада – один про «сопряженную моторную методику» исследования аффекта, второй, совместный с Л.С. Выготским, про функции и судьбу эгоцентрической речи ребенка. Выготский не удостоился командировки на конгресс, а их совместный с Лурией доклад там по достоинству оценен не был. Идеи, эскизно намеченные в этом докладе, были подробно развиты Выготским в его самой известной книге «Мышление и речь», написанной пять лет спустя и получившей широкую известность на Западе лишь через полвека. А вот доклад самого Лурии был встречен благожелательно. Более того – автору было предложено издать описание своей методики в виде книги. Книга увидела свет под не вполне адекватным названием «Природа человеческих конфликтов», авторское название «Конфликты человеческой природы» показалось издателю недостаточно «рыночным» (с той поры издатели – и там, и тут – мало изменились, так что не пугайтесь иных несерьезных названий, за ними может скрываться вполне приличная книга). Практичные американцы быстро нашли методике применение (хотя, по мнению автора, опростили ее до примитивизма по сути, усложнив по форме) – идеи Лурии легли в основу создания полиграфа, или детектора лжи. На русском языке книга лишь недавно была опубликована в нашей стране. Может быть, потому, что у нас всегда предпочитали иные, более прямолинейные способы дознания.

Иных публикаций, касающихся той давней поездки в Америку, не существует. Лишь в архиве Лурии сохранился путевой дневник, который он вел во время путешествия, записи, относящиеся к докладам на конгрессе, и тетрадь «Rocks», в которой в виде двадцати отдельных новелл записаны впечатления психолога об Америке. Наверное, было бы преувеличением считать эти записки крупным вкладом в науку. В конце концов, в Новом Свете Лурия увидел то же, что и автор «Города Желтого Дьявола». Но последнему надо было отрабатывать свое реноме пролетарского поэта. Психолог мог позволить себе оставаться психологом. Кое-какие его наблюдения – порой забавные, порой печальные – именно коллегам покажутся наиболее интересными.

Из путевого дневника

18.08.29 На борту парохода Statendan

На пароходе есть человек, который меня открыто и обидно презирает. Когда он подходит ко мне – я теряюсь.

Мне рассказывали об актере, который не мог играть, когда знал о присутствии в зале враждебного ему критика. Я нахожусь в таком же положении. Меня искренне и упорно презирает наш кельнер, который обслуживает нас за столом.

Я потерял его уважение в первый же вечер, когда впервые сел за стол. Я сознаюсь – я не мог понять ничего в той полной названиями карточке, которую мне подали. Я не понял меню, – это плохо; я не сделал вид, что понял, – это гораздо хуже; я растерялся и сказал, что не понимаю, – это предел падения.

За столом испытываешь глупое чувство: заказывая все подряд – получаешь какую-то странную фантасмагорию блюд, противоречащую всему укладу, с которым ты сжился с самых первых лет. Ты начинаешь с дыни и кончаешь блинами…

Все эти блюда надо есть неодинаковыми ножами, разными вилками. Растерявшийся быстро остается без ножей и вилок, и кельнер с укоризненным взором безмолвно пододвигает ему вилки соседнего свободного набора. Нарушенная система восстанавливается, но право на уважение потеряно безвозвратно…

С нами едет один русский парень – красный директор. Едет изучать доменное дело в Америке.

Красный директор не знает ни одного слова ни на одном европейском языке. «Лишь бы до завода добраться, там будем дело делать».

Он не смущается, и жизнь улыбается ему, а строгие кельнеры покорно кивают головой: «Yes, sir»

Красный директор с полным достоинства видом тыкает пальцем по порядку в три-четыре места меню наугад, и всегда остается доволен. Кельнеры удивляются его хорошему и своеобразному (но сразу видно – изысканному) вкусу, а сидящие за тем же столом немцы, французы и итальянцы украдкой глядят на него и заказывают те же блюда, что и этот уверенный и спокойный «американец»…

25.09.29 Бостон

…У американцев изумительные полированные дороги от Атлантики до Тихого океана, цепи автомобилей, необычайно мягко звучащее радио, горячая и холодная вода в каждом из домов страны, чудные вечные ручки, которые заставили забыть простую чернильницу, и идеальные статистические машины.

Америка свысока смотрит на Европу, и журналы приводят смешные картинки «европейское радио», «европейский трамвай», «европейские дома», представляющие Европу отсталой и старомодной страной.

Но что такое средний американец? Кто такой «средний человек» в Америке?

В американской армии было проведено через тестовое исследование три миллиона взрослых людей. Результаты показали средний интеллект 12-летнего ребенка.

Американцы свято верят в тесты. Тест, проведенный на тысячах, для американцев – библия, а его показатели – бесспорная математическая величина.

Американцы практики, и из теста были сделаны немедленные практические выводы. Кинофабрики стали выпускать свои фильмы, ориентируясь на психику двенадцатилетнего ребенка, и фильмы имели грандиозный успех, принося миллионы долларов и затирая фильмы со сложным, продуманным содержанием…

12.10.29 На борту парохода Statendan

Выдержка из письма, которое я получил от американского издателя:

Дорогой сэр! Мы имеем удовольствие предложить наш официальный контракт на публикацию вашей замечательной работы, и если вы согласны…

Издатель никогда не читал моей книги, и я должен поверить ему на слово, если б мне очень хотелось согласиться с тем, что моя книга действительно явлется «most excellent work».

Но я могу быть спокоен и не очаровывать себя ложными надеждами: моя книга – средняя, может быть, приличная работа, и издатель сам не верит тому, что он пишет. Вежливость, преувеличенная до лести, – форма выражения в Америке, и вы поступите неосмотрительно, если будете верить ей.

Мы, советские делегаты, смеясь, так описывали обычную встречу на конгрессе:

Как поживаете? Как я рад встретиться с Вами! Я так много о Вас слышал! Мне так понравилась Ваша прекрасная работа! Кстати, как Вас зовут?

За прошедшие семьдесят лет многое в мире изменилось. Океан теперь можно пересечь за несколько часов. Но любой, кто в наши дни проделал этот путь, готов подтвердить: люди, похоже, мало изменились, и меткие наблюдения психолога нисколько не устарели. А уж что касается кино, то в этом каждый легко может убедиться, просто включив современный телевизор…

По дороге в Америку Лурия заехал в Германию, где вновь встретился с К.Левином, а также с В.Кёлером и другими немецкими психологами. Там он познакомился с Б.В. Зейгарник – ученицей Левина, с которой позже его надолго объединит совместная работа на факультете психологии Московского университета.

30-е годы можно назвать вторым московским периодом в жизни Лурии. Он был очень насыщен событиями разного рода и прежде всего большими научными достижениями. Начало этого периода можно датировать временем первой экспедиции Лурии в Среднюю Азию летом 1930 г.

Дочь ученого, Елена Лурия вспоминает: «Я родилась и выросла среди восточных вещей. Их в начале тридцатых годов папа привез из Средней Азии, куда ездил с психологической экспедицией». Речь тут идет об экспедиции, которая, пожалуй, первой в мировой практике, была не этнографической с элементами психологического исследования, а непосредственно психологической. Задумывая это начинание, Лурия, вдохновляемый идеями Выготского, хотел найти способ продемонстрировать, что все психические процессы имеют историческую природу, – причем продемонстрировать так, чтобы это утверждение звучало не гипотезой, а было бы экспериментально подтверждено. И Лурия вместе с Федором Николаевичем Шемякиным провели два лета, тридцатого и тридцать первого года, в Средней Азии, в кишлаках и джайлау (горных пастбищах) Узбекистана.

Узбекистан – страна великой древней культуры, давшая миру Улугбека и Авиценну, Бируни и Низами. Однако на протяжении веков эта культура оставалась привилегией немногочисленного просвещенного сословия. Основная же масса населения была загнана сложившимися социально-экономическими условиями в состояние глубокой культурной отсталости. На рубеже 20–30-х годов это положение стало резко и радикально меняться. Старая классовая структура общества распалась, во многих деревнях были открыты школы, возникли новые формы производственной общественной и экономической деятельности. Это был период коллективизации сельского хозяйства, борьбы с неграмотностью, эмансипации женщин. Переходный характер этого периода позволял сравнивать как малоразвитые, неграмотные группы населения, живущие в деревнях, так и группы, уже испытывающие на себе влияние общественной перестройки.

С жителями кишлаков центральных районов, которые работали в совхозах, войти в контакт не составляло труда: «Совхоз в степи. Вдруг – сберкасса и квасная лавка… Разговор об Америке; Германию и Европу здесь не знают, но знают социализм. Мы пьем чай и долго говорим в ночь… Плов в полночь. Мы – в одной из самых экзотических ситуаций. Намаз, подушки и социализм…»

Жители отдаленных кишлаков к участникам психологической экспедиции относились настороженно, с явным недоверием: «С нами определенно не хотят разговаривать! Чайхана и угрюмое негодование… Я втягиваюсь в беседу. Тысяча небылиц о Германии. Я дарю ножик от бритвы Жилет. Старик идет за паспортом». С жителями горного пастбища поладить было еще сложнее: «Нас снова боятся. При приближении все уходят в горы. Женщина-киргизка и паническая реакция: «Не сглазь ребенка!»

Опыты психологической экспедиции всегда начинались с беседы в непринужденной обстановке: в чайхане, где жители кишлаков проводят большую часть свободного времени, или вокруг вечернего костра на горных пастбищах. Вместо обычных психологических тестов исследования строились на специально разработанных пробах, которые не могли восприниматься испытуемыми как бессмысленные и вместе с тем допускали несколько решений, каждое из которых было бы признаком определенной структуры познавательной деятельности. Постепенно в беседу включались заранее подготовленные задания, которые по характеру напоминали распространенные среди населения «загадки» и составляли как бы продолжение разговора. Запись эксперимента вел ассистент, который старался не привлекать к себе внимания.

Одни и те же психологические исследования проводили с «ичкари» – неграмотными, забитыми женщинами, и с колхозными активистами, ребятами, прошедшими краткосрочные курсы. В основе опытов было испытание на классификацию типа «четвертый лишний», когда надо отбросить один из предметов как несоответствующий трем остальным. Неграмотные кишлачники всегда классифицировали только по ситуационному признаку – например, они никогда не рассматривали топор, пилу и лопату вместе как инструменты, а полено как вещь, к ним не относящуюся. Нет, они объединяли пилу, топор и полено, а лопата была в их понимании «для другого дела, для огорода». Если же испытуемому говорили, что вот один человек сказал, что пилу, топор и лопату можно положить вместе, потому что они инструменты, а вот полено как раз сюда не подходит, то всегда слышали в ответ о том человеке крайне нелестные слова. Однако стоило этим же самым людям пройти хотя бы трехмесячные курсы, поработать в колхозе, как они сразу же начинали классифицировать и по абстрактному признаку.

Примерно те же результаты дало изучение восприятия. На этот раз в дело пошли привезенные из Москвы картинки, которые вызывают оптико-геометрические иллюзии. Выяснилось, что и тут уровень культурного развития определяет все: люди, которым не приходилось до этого рассматривать фотографии и чертежи, кто не привык к изображениям объемных предметов на плоскости листа бумаги, не испытывают зрительных иллюзий, обычных для человека западной культуры. Лурия под влиянием этих экспериментов поспешил послать Выготскому телеграмму: «У узбеков нет иллюзий». Эта телеграмма позже была истолкована совсем в другом – политическом – смысле и послужила одним из поводов для прекращения работы Лурии в Средней Азии.

Выготский с огромным интересом следил за результатами среднеазиатского исследования. В архиве Лурии имеется шесть писем Выготского, которые тот послал ему в Узбекистан. В них Выготский пишет о «ни с чем не сравнимом впечатлении от протоколов», «блестящих результатах, которые заслуживают мировой известности», о том, что эти результаты «более богатые, чем любом этнопсихологическом исследовании… чем у Леви-Брюля».

Лурия, пробыв в Средней Азии несколько месяцев, выучил узбекский язык и позже, через много лет, удивлял коллег тем, что мог говорить в клинике с больным узбеком, которого никто не понимал.

Уникальные результаты, полученные в среднеазиатских экспедициях, в те годы не были оценены по достоинству и не были опубликованы. Более того, чиновники от науки усмотрели в них признаки расизма и запретили продолжать исследования. Вот официальная точка зрения, отраженная в статье некоего товарища Размыслова «О «культурно исторической теории психологии Выготского и Лурия» (1934):

«Вместо того, чтобы показать процесс развития и культурного роста трудящегося Узбекистана, они ищут обоснования своей «культурно-психологической теории» и «находят» одинаковые формы мышления у взрослой узбечки и пятилетнего ребенка, под флагом науки протаскивая идеи, вредные для национально-культурного строительства Узбекистана…

Никакого научного эксперимента и никакой научной работы в экспедиции Лурия, конечно, не было. И как бы Лурия и его соратники ни клялись в том, что они изучают проблемы мышления колхозников национальных районов в историческом развитии, это им не поможет скрыть и завуалировать свою реакционную и враждебную марксизму теорию.

Эта лженаучная реакционная, антимарксистская и классово враждебная теория приводит к антисоветскому выводу о том, что политику в Советском Союзе осуществляют люди и классы, примитивно мыслящие, не способные к какому бы то ни было абстрактному мышлению…»

Александр Романович поставил толстые папки, в которых он хранил экспедиционные материалы, в книжный шкаф, и принялся разрабатывать другие отрасли психологии.

Только 40 лет спустя Лурия вернулся к этой работе – в значительной степени под влиянием американца Майкла Коула, бывшего у него тогда стажером и интересовавшегося «культурной психологией». Обработав часть результатов (многое так и осталось в архиве), Лурия опубликовал монографию «Об историческом развитии познавательных процессов» (1974), которая вскоре была переведена на английский язык и имела большой успех. Фактически Лурия был одним из первых, кто систематически исследовал проблему влияния культурно-исторических факторов на познавательные процессы человека – проблему, которая стала настолько популярной в настоящее время, что составила содержание целого направления в современной психологии.

Эта линия исследования логически тесно переплеталась с другим направлением – изучением близнецов. Лурия исследовал взаимоотношения наследственности и воспитания в психическом развитии человека. Использовав традиционно, со времен Ф.Гальтона применявшийся с этой целью близнецовый метод, Лурия внес в него существенные изменения, проводя экспериментально-генетическое изучение развития детей в условиях целенаправленного формирования психических функций у одного из близнецов. Он показал, что соматические признаки индивида в значительной степени обусловлены генетически, элементарные психические функции (например, зрительная память) – в меньшей степени, а для формирования высших психических процессов (понятийное мышление, осмысленное восприятие и др.) решающее значение имеют условия воспитания.

В годы Великой Отечественной войны Лурия возглавил восстановительный госпиталь на Южном Урале. Нет, он не бежал на восток, спасаясь от вражеских полчищ. Напротив, в первые дни войны он вызвался добровольцем отправиться в действующую армию, но получил в военкомате отказ. Ученому было заявлено, что для него найдется более важное дело в тылу. И дело нашлось.

В тыл с фронта непрерывным потоком везли раненых. В том числе и тех, кого еще в недавнюю пору считали безнадежными, – тяжелые ранения в голову не только обрекали их на телесные мучения, но и приводили к распаду психических функций. Без специального лечения эти люди были обречены остаться беспомощными инвалидами. Хотя в большинстве случаев их удавалось в буквальном смысле поставить на ноги, но поражения мозга лишали их способности к полноценному человеческому существованию.

Лурии было поручено организовать тыловой восстановительный госпиталь для лечения и реабилитации раненых, получивших мозговые травмы. Он выбрал для этой цели небольшой санаторий в поселке Кисегач близ Челябинска.

Поселок лежал между двух озер. На берегу меньшего озера стояли два двухэтажных корпуса санатория на 400 мест. В них, ничего не перестраивая, разместили госпиталь: устроили больничные палаты и операционные, где с утра до вечера хирурги оперировали и извлекали осколки. Очень кстати оказались грязе– и водолечебница, в свое время построенные для санатория. Через некоторое время открыли нейрофизиологическую и патоморфологическую лаборатории, оборудование которых было более чем скромным. В полуподвале, где раньше размещалась бильярдная, Лурия организовал восстановительные трудовые мастерские для раненых бойцов: столярную, слесарную, швейную, сапожную, а также курсы счетоводов. В мастерских работали выздоравливавшие бойцы для того, чтобы восстановить динамику движения; здесь же они получали новую специальность, если ранение мешало вернуться к прежней работе.

В госпитале Лурия создал группу, в которую входили ученые разных специальностей – психологи, физиологи и невропатологи. Перед ними стояли две основные задачи: во-первых, они должны были разработать методы диагностики локальных мозговых поражений, а также осложнений, вызванных ранениями, и во-вторых, разработать рациональные научно обоснованные методы восстановления психических функций.

Лурия не только исследовал раненых и помогал им как специалист, но у него складывались с пациентами теплые неформальные отношения. Одним из таких раненых был младший лейтенант Лев Засецкий. Осколком снаряда у него была разрушено мозговая ткань левой теменно-затылочной области мозга. В результате ранения мир Засецкого разбился на тысячи осколков, он потерял память, утратил способность ориентироваться в пространстве, разучился читать и писать. Лурия помог Засецкому снова научиться писать и наблюдал его не только в госпитале, но и в течение более тридцати последующих лет.

На Урале ученый провел три года – бесценных не только своим гуманистическим подвигом, но и исключительной научной значимостью. Именно в эти годы в результате наблюдений над мозговыми поражениями сложилась нейропсихология, превратившаяся вскоре в самостоятельную отрасль психологической науки («Травматическая афазия», 1947; «Восстановление функций мозга после военной травмы», 1948; «Высшие корковые функции человека и их нарушения при локальных поражениях мозга», 2-е изд. – 1969). Лурией была разработана теория локализации психических функций, сформулированы основные принципы динамической локализации психических процессов, создана классификация афазических расстройств и описаны ранее неизвестные формы нарушения речи. Лурия также изучал роль лобных долей головного мозга в регуляции психических процессов, мозговые механизмы памяти. Нейропсихологическим проблемам посвящено большинство из 30 опубликованных им научных монографий.

С 1945 г. Лурия начал работать в МГУ им. М.В. Ломоносова на кафедре психологии философского факультета, где он начал (совместно с А.Н. Леонтьевым) читать курс по общей психологии, а позднее (с 1950 г.) – также курс по нейропсихологии.

В 1971 г. была опубликована одна из наиболее известных его книг – «Потерянный и возвращенный мир. История одного ранения». Это повесть об одном человеке – Л.С. Засецком, перенесшим ранение мозга в годы войны. В книге переплетены две линии наблюдений: дневники самого Засецкого, подробно описывавшие его состояние, и анализ автора – нейропсихолога, «препарирующего» эти сведения. Это – удивительный человеческий документ, имеющий отнюдь не только научное значение (как о том, в частности, писал Лурии английский писатель Джон Фаулз). Это – документ, свидетельствующий о мужестве больного и такте, внимании и милосердии ученого. Как и многие другие, эта книга была издана за рубежом и получила широкую известность.

В последние годы жизни Лурия разрабатывал проблемы функциональной асимметрии больших полушарий мозга, а также широкий круг теоретических вопросов психологии.

Одну из своих последних работ он так и назвал: «Последняя книга». Правда, она впервые увидела свет на английском языке под названием, данным ее американским редактором М. Коулом, – «Сотворение разума». На русском языке она вышла уже после смерти Лурии под названием «Этапы пройденного пути». Это научная автобиография, в которой читатель, заинтересовавшийся данным очерком, найдет гораздо больше интересных и поучительных данных в изложении самого Лурии. Но «Этапы пройденного пути» – это и своего рода научное завещание. Своим собственным примером Лурия завещал новым поколениям психологов, которые учатся по его книгам, свое творческое отношение к делу, веру в гуманистическое назначение науки, интерес не только к теории, но и к психологической практике, без чего не может быть настоящей науки. Это мировоззренческий и этический аспект его завещания, значимость которых возрастает с каждым днем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.