3. Вклад Эриксона в психотерапию (1982)
3. Вклад Эриксона в психотерапию (1982)
Я представлю вам некоторые случаи из опыта личного общения с Милтоном Эриксоном и попытаюсь передать мое понимание этого необыкновенного человека и его работы. Я много писал об эриксоновской терапии, но ее основатель остается для меня загадкой. Хотя мы общаемся много лет, понять его до конца я никогда не мог. Проведя с ним в беседах сотни часов, я знаю его гораздо хуже, чем тех, с кем общаюсь поверхностно. За свою жизнь я изучал многих психотерапевтов, а Эриксона глубже, чем кого бы то ни было. Научившись многим из его терапевтических приемов, я использовал их в своей практике и преподавании. Не проходило и дня, чтобы я не применил в моей работе чего-либо из того, что узнал от Эриксона. И все же основные его идеи я ухватил лишь частично. Я чувствую, что если бы понял более точно то, что Эриксон пытался объяснить об изменении людей, мне бы открылись новые горизонты в терапии.
Эриксон никогда не делал секрета из своей работы. Вполне возможно, что он был самым открытым для публики терапевтом за всю историю психотерапии. На протяжении многих лет он проводил семинары и мастерские для больших аудиторий как у себя на родине, так и за рубежом. Он опубликовал более ста работ. Тысячи посетителей, поодиночке и группами, приезжали поговорить с ним. Его лекции, демонстрации и беседы записывали на пленку чаще, чем любого другого практикующего терапевта. Он щедро отдавал себя и свои знания всем заинтересованным. И хотя Эриксон любил показывать, что вам еще учиться и учиться, он никогда не пытался казаться загадочным или непонятным. Он старался упростить и объяснить свои идеи так, чтобы их мог понять любой. Порой он терялся, когда многие из нас понимали его идеи лишь частично. Сколько раз на протяжении многих лет я спрашивал его, почему он делает что- то в терапии, а он отвечал: “Это же очевидно”. Я говорил: “Нет, Милтон, это не очевидно” — и продолжал расспрашивать его только для того, чтобы обнаружить новую и неожиданную сложность в его мыслительном процессе.
Полностью понять Эриксона мешала не только необычная природа его идей. Одной из помех было то, как он разговаривал с людьми. Всякий раз Эриксон стремился говорить на языке собеседника. Его стиль лечения и обучения отличало стремление подстраиваться к чужому языку. Этот стиль “принятия” языка другого как способ единения с собеседником давал терапевтам, придерживавшимся диаметрально противоположных теорий, ощущение того, что Эриксон работает в рамках их идеологий. Он мог говорить на языках различных научных парадигм, поэтому коллегам и пациентам часто казалось, что они разделяют и понимают его теории, а позже они бывали удивлены какой-то неожиданной идеей. Собственные убеждения и предпосылки Эриксона не были самоочевидны. Когда кто-нибудь спрашивал его о теории, ответом часто был рассказ о каком- либо случае из практики, являвши