УЧЕНЫЕ

УЧЕНЫЕ

Москва отмечала знаменательное событие. Из Владимира, древнего города, со старинными храмами и одним из самых замечательных русских соборов,[58] привезли в столицу для подновления древние чудотворные иконы Вседержителя и Богородицы. Москвичи высыпали на улицу посмотреть крестный ход. Впереди шли съехавшиеся издалека епископы, игумены, священники с хоругвями,[59] крестами, репидами.[60] Толпы верующих — удивительно, что в городе оказалось столько людей, — затопили улицы Кремля и Большого посада. Приблизиться к иконам было невозможно. Но и те, кому удалось взглянуть на них, почти ничего не увидели, так сильно потемнели от времени краски. На темном фоне поблескивали лишь оклады, светлые пятна одеяний, глаза потускневших ликов, золотистые поля и небеса.

Две иконы были старинные, очень редкие, Богородица и Деисус.[61] Богородицу изобразили стоящей во весь рост, как она четыреста лет назад явилась Андрею Боголюбскому[62] и указала место, где он должен воздвигнуть большой белый храм и поместить туда византийский образ девы Марии с младенцем. На другой иконе, еще более древней и редкой, был изображен Спаситель, совсем молодой, почти отрок. Справа же от него не богородица, а ангел. И слева тоже ангел — вместо Иоанна Предтечи.

Кто-то назвал последнюю икону еретической. Слова эти дошли до ушей митрополита Варлаама, и он встревожился. Когда Деисус принесли в митрополичьи покои, добрый Варлаам послал за Максимом, чтобы показать ему старинный образ и выслушать его мнение.

— Непристойная хула, святой брат, говорить такое о священной иконе, — сказал митрополит. — Но я, грешник темный, в недоумении вопрошаю тебя, почему старинный иконописец решил изобразить Спасителя здесь, на Деисусе, столь молодым? И потом, достойно удивления, почему вместо молящейся богородицы справа изображен ангел и вместо Иоанна Предтечи тоже ангел.

Максим перекрестился, подошел поближе и долго рассматривал икону. Епископы, бояре, дьяки и все прочие, собравшиеся в покоях, молча ждали, что он скажет. Только Варлаам несколько раз прерывал молчание, делился и другими своими сомнениями: почему надлежащей надписи на иконе нет? И разве не положено одному из ангелов держать свиток, где начертано моление господу? И пускай, мол, святой брат поглядит хорошенько, кругов славы здесь тоже не видно; Спаситель изображен с непокрытой головой; у него нет ни бороды, ни усов, хотя принято рисовать его немолодым, строгим, с черной бородой и вьющимися волосами.

Святогорец довольно долго хранил молчание. Потом, обратившись к Варлааму, заговорил с почтением:

— Все твои замечания, святой митрополит, справедливы, ибо сообразуются с канонами. Но да позволит мне сказать твое преподобие, образ этот ничем не нарушает святость иконописи, в нем нет ничего еретического, сюжет верен богословию и прелесть его — духовная, ибо, по словам Василия Великого,[63] исходит она не от плоти, а от духа.

— Аминь! — провозгласил Варлаам и все епископы, бояре и дьяки.

А Максим продолжал давать разъяснения. Ничего не значит, говорил он, что мастер отошел от канонов, нарисовав вместо богородицы и Иоанна Предтечи двух ангелов. Похвально, когда художник блюдет каноны, но разве не важней передать живую и чистую одухотворенность образов и картин, тем самым сохраняя божественность? Да разве священное искусство иконописи не лестница, по которой мы, грешники, поднимаемся, удаляясь от этого суетного плотского мира и приближаясь к божественному нетленному?

— Нам известны иконы, святой владыка, где соблюдены каноны, но тщетно искать в них божественность, ибо рукой мастера не водил бог. Рисуют лицо Спасителя как положено, все делают так, как требует устав. Но души нет, от лика господнего не веет божественным духом. И зачем нам устав, коли искажается божественная суть? Создавая сей образ, иконописец исходил от пророчества Исайи,[64] где господь молод и пророк называет его ангелом Большого совета. И тогда у него, подобно ангелу, должны быть крылья, вот в чем ошибка мастера. Но не столь важно, что нет крыльев; посмотри, владыка, на его святой лик. Открытый божественный лоб излучает истинный свет всезнания. Погляди, каким смиренным величием веет от его главы, а глаза у него светлые и большие. Маленькие уста — это мир и милосердие, нос — само божественное простодушие, с подбородка струится миро святости, и весь лик выражает прямодушие и доброту. Все черты Спасителя, как мы видим, человеческие, ибо, по словам апостола Павла, он сделался подобный человекам и по виду стал как человек. А сквозь человеческое светится божественное. Посему облик Спасителя не плотский, а духовный. И посему достойно восхищения мастерство иконописца.

— Со всеми твоими словами я согласен, Максим, — с удовлетворением выслушав его, сказал Варлаам. — Я ведь тоже по воле божьей скромный иконописец. Пишу, как могу, святые образы. И сознаю, что суждение твое справедливо. Не только лик Спасителя, но и ангелов, истинных духов бесплотных, хорошо изобразил старинный мастер. Они замаливают перед господом грехи наши. Испрашивают его покровительства и милосердия.

— Но нет свитка, святой владыка, — заметил один из епископов.

— Да, свитка нет, — после некоторого раздумья сказал Варлаам. — То, что желал выразить мастер, передал он в глазах святых.

— С уст господних слова твои, владыка, — проникновенно проговорил Максим. — Истинно так.

Один из бояр, знатный, как это видно было по его богатому платью, рослый и полный, подтолкнув святогорца локтем, сказал:

— Одного, отец, не понимаю. Если в середине Иисус и по краям ангелы, более низкие, чем Спаситель, почему на голове у ангелов пурпурный венец, а у Спасителя нет?

— Это не венец, — укоризненно взглянув на него, сказал митрополит.

— Разве не венец? — вытаращил глаза боярин.

— Это же священный кристалл, оправленный в тороки,[65]— ответил Максим. — А сверкает он, чтобы ощутили мы чистоту мыслей, отличающую ангелов яко созданий небесных. Подобно тому как тороки обвивают их головы, так и мысль архангелов вьется вокруг господа. И как волосы их густо сплетены, точно венки, так и мысль их не рассеивается, не перелетает на предметы преходящие и бесполезные. Она прикована к божественному и серьезному, и дух их парит высоко.

— Видать, ты весьма мудр, отец! — выслушав объяснение, удивленно воскликнул толстый боярин.

— Это не мои измышления, так написано в священных книгах, — скромно заметил Максим.

— Нет выше мудрости, чем знать в совершенстве Священное писание, — изрек боярин. — А кто из мудрецов христианских рассказывает об ангелах?

— Многие. А то, что ты слышал сейчас, писал Симеон Солунский.[66]

— Велик его дар!

— Да и святой Дионисий Ареопагит[67] в своей книге «О таинственном богословии» бесценные сведения сообщает о небесной иерархии. Благочестиво и просто пишет он о чинах ангелов и святых канонах, согласно которым бесформенное на священных иконах обретает форму и бесплотное — плоть, так что дух наш воспаряет от земного к неземному, бесплотному.

Увлекшись рассказом, Максим не заметил, как в покои вошел великий князь. Бояре и священники отвесили ему земной поклон. Остановившись на пороге, Василий выслушал последние слова святогорца. Тот наконец увидел его и тоже поклонился до земли.

— Великий Василий Палеолог![68] — смиренно обратился к нему Максим. — Я молю господа, чтобы он послал тебе здоровья и многие лета, чтобы иконы Спасителя и Богородицы по священному желанию души твоей сотворили чудо…

Великий князь осмотрел иконы, поклонился каждой и, став посреди палаты, отвесил им общий поклон. Потом перевел взгляд на Максима.

— Что думаешь ты, святогорский монах, о наших святых иконах? — спросил он.

— Чудотворны и боговдохновенны они, государь.

— А есть на Святой Горе старинные иконы, схожие с нашими? — спросил довольный Василий.

— Есть, государь. Схожи они, ибо господь един и тут и там. Афон же для назидания и просвещения верующих рассылает свои иконы и книги по всему христианскому миру. Посему теперь в монастырях наших немного найдешь икон. Да к тому же грабили нас когда-то пираты, постигали и другие бедствия, — печально заключил Максим.

— Мы желаем, чтобы ты, пока живешь у нас, — сказал Василий, — занялся нашими книгами, теми, что во дворце. Пересмотри их, отбери ценные, внеси в списки и посоветуй, человек ты просвещенный, что с ними делать.

— Да будет воля господня и приказ государев, — смиренно поклонился Максим.

В раздумье взглянув на него, великий князь продолжал вкрадчиво:

— Ты прожил здесь недолго, однако мы видим, что преуспел ты в языке нашем. Это нас радует.

— Стараюсь по мере сил моих, государь.

Вассиан, пришедший с княжеской свитой, поклонившись, попросил слова.

— Вскоре, великий государь, — сказал он, — брат наш Максим в совершенстве изучит славянский и сам уже будет переводить священные книги со своего премудрого языка на наш.

Лицо Василия просветлело.

— А как идет работа над Псалтырью? — спросил он.

— Максим читает текст по-гречески, — отвечал Вассиан, — и устно переводит его на латынь помощникам своим, Димитрию и Власию,[69] кои переменяются. Потом они переводят это на славянский, и два писца, Селиван и Михаил, записывают.

— А когда встречаем какое-нибудь темное место и мнения у нас расходятся, — прибавил Максим, — мы совещаемся и сообща принимаем решение, ведь собратья мои люди просвещенные. Коли трудности серьезные, мы прибегаем к мудрости брата Вассиана, а иногда обращаемся к богочтимому владыке нашему митрополиту, который мудрым своим советом оказывает нам неоценимую помощь. И работа идет быстро.

— Святой митрополит и мы с вниманием следим за вашей работой. А когда будет закончена Псалтырь, увидите, какова забота и благодарность наша. Да вот…

Великий князь замолчал, и лицо его омрачилось.

— Да вот, святой отец, — продолжал он, — говорят, ты находишь в книгах ошибки, и немалые. А как могут ошибаться священные книги?

— Государь, тут нет ничего удивительного. Ошибаются не священные книги, а простые смертные, их переписчики. Греческий язык весьма трудный. Не всякий — пусть он грек и даже ученый — способен правильно понять, что слово сие значит в этом или ином месте. Ибо часто звучит оно одинаково, значений же имеет множество. Немало следует поучиться у просвещенных наставников, чтобы вникнуть в истинный его смысл. Ошибочных толкований нахожу я немало и с разрешения владыки и брата Вассиана исправляю их в меру своих сил.

Максим замолчал, но, увидев, что великий князь глубоко задумался, продолжал:

— Не порицай меня, государь, за неразумную гордость. Я учен не более других, однако нахожу ошибки, кои те, кто мудрей и благочестивей меня, не заметили. Много у нас тому примеров. Из священной истории мы знаем, как люди ничтожные и недостойные узрели то, чего не видели более мудрые и святые. Такова была воля господа бога, который, как говорит апостол Павел,[70] поделил между людьми разные таланты и одним дал знание языков, а другим искусность в ремеслах и расторопность в делах. Так порешил господь во славу свою. К тому же, великий князь, как нам известно из Ветхого завета, из мудрой Книги Чисел, чтобы явить гнев божий, вызванный сынами Израиля, ангел трижды предстал сначала перед ослицей, самым низменным животным, а потом уже перед ехавшим на ней Валаамом.[71]

Василий одобрительно кивнул головой.

— Господь поступает как ему угодно, — сказал он, — и мы — в его воле. Продолжай, святой отец, свои ученые труды, а мы отблагодарим тебя по заслугам.

И он удалился из покоев.

Слух о беседе великого князя с ученым святогорцем распространился по кремлевским монастырям и палатам. После вечерни в келье Максима собрались друзья и ученики, молодые образованные дьяки, дети бояр и служилых. Максим, гордый вниманием, оказанным ему великим князем, охотно делился с ними своими мыслями.

— Дивлюсь твоим знаниям, Максим, — сказал его помощник Димитрий, который и раньше переводил священные книги, был княжеским послом при многих европейских дворах и даже у самого императора Максимилиана[72] и папы римского. — Дивлюсь, как превосходно ты изучил Священное писание, а также греческие, латинские, франкские и германские сочинения да обычаи. Но не знал я, что ты сведущ и в иконописи. И хочу сейчас, если позволишь, спросить твое просвещенное мнение.

— Охотно выслушаю тебя, добрейший Димитрий, — отозвался Максим.

— Один из ученых дьяков государя нашего, — продолжал Димитрий, — Мисюрь Мунехин, тот, что теперь дьяк при псковском наместнике, давненько уже прислал мне письмо и просит, чтобы отыскал я людей знающих и порасспросил их об иконе, которую он там видел. Дивная икона, хотя, может статься, и вышла она из рук еретиков.

— А что на ней изображено, Димитрий? — с интересом спросил святогорец.

— Христос в образе великого архиерея в саккосе, оплечье и поручах. На голове у него митра,[73] как у царя Давида. Перед ним крест и на верхушке его младенец, тоже с царской митрой и в архиерейском облачении, а внизу, под младенцем, распятый белый серафим. На поперечине креста, по краям, два херувима, все в пурпуре, и основание креста опирается на голову Адамову.

Слушая описание, Максим взял в руку перо и, набросав на бумаге схему, принялся внимательно ее изучать.

— Как представляется мне, невежде, — сказал он, погодя, — не восходит икона эта ни к одному образу; верно, это плод фантазии живописца. Однако она вовсе не еретическая. Все на ней представлено правильно. Правда, думается мне, что не подобает на одной иконе писать Христа в двух лицах. Христос един. Да и изображение серафима несогласно с привычными нашими представлениями. Серафим — дух бесплотный, не могут люди распять его на кресте.

— А голова Адамова? — спросил князь Петр Шуйский.

— Голова там, где должна быть, — ответил святогорский монах.

— А как она оказалась на Голгофе? — недоумевал Шуйский.

— Косьма Индикоплов,[74] — заговорил Михаил Тучков, — поясняет это в «Христианской топографии». Он пишет, что воды морские принесли голову Адамову на Голгофу. Видно, так оно и было.

Шуйский вопросительно взглянул на Максима.

— Дражайший Михаил, — сказал тот, — не все верно, что пишет Индикоплов. Многого не видел он своими глазами, а представляет как собственное свидетельство. Что же до головы Адама, не море перенесло ее на Голгофу, а по воле божьей оказалась она там, как разъясняют святой Афанасий Александрийский[75] и святой Василий Кесарийский.[76] И на священных образцах икон, изображающих распятие, основание креста вбито в скалу, а под ней небольшая пещера, где лежит череп Адамов и две его кости. На них каплет кровь с ног Спасителя, и значит это, что Адам и род людской кровью господней очищаются от проклятия.

Слово взял Власий:

— Согласно сочинениям латинян, как известно тебе, святой отец, прах Адама перенесен был в Хеврон,[77] в двойную пещеру, где погребены Авраам и другие патриархи.

— Так пишут латиняне, Власий, — отозвался Максим, — поскольку следуют они иудейским книгам, но мы, православные, не должны им доверять. Они внесли большую путаницу в Священное писание, примешали туда идолопоклонничество и ереси, а теперь прислушиваются даже к магам и астрологам.

— Ты говорил нам раньше, святой отец, — сказал Иван Сабуров, родич великой княгини, — что латиняне полезными своими знаниями много способствовали просвещению.

— Да, — подтвердил монах. — Но, на свою беду, меры они не знают, добродетель приносят в жертву знанию, истинную веру — гордыне. Они пошли не по тому пути, что указал господь, и горе их в том, что полезным наукам подчинили они более высокие, божественные.

Философы еще продолжали беседовать, когда в поздний час вернулся из дворца Вассиан. Не так давно он переселился из Симонова монастыря,[78] что неподалеку от Москвы, в Кремль, в Чудов монастырь, где жил Максим.

— Проходя мимо, услыхал я, что вы ведете ученую беседу, и подумал, что и мне, темному, не худо просветиться, — войдя в келью, сказал он. — Мне нужен твой совет, Максим, в одном важном деле.

— С радостью сделаю, что в моих силах, — ответствовал святогорец.

— Мы позвали мастеров в Симонов монастырь расписать храм, — начал Вассиан. — Святой игумен поручил мне, несведущему, проследить за работами и решить, что где изобразить. Где разместить главные притчи, разумеется, известно. Старый иконостас мы уже заменили новым, большим, с пятью рядами. Он возносится до самой кровли. Некоторые сцены из священной истории, что были прежде на куполе и сводах, будут теперь на иконах. На стенах же остается много свободного места. Наставил меня господь, и я поручил мастерам написать в притворе два пророческих видения, повествующие о наших монашеских грехах: небесную лествицу и видение Евлогия.[79] А в среднем нефе, на большом своде, просил изобразить Слепца и Хромца,[80] коих Христос поставил охранять свой сад, а они, неразумные, его разграбили. Не знаю, правильно ли я сделал.

— Весьма правильно, — отвечал Максим. — Видения и притчу поместил ты на каноническом месте. Они поучительны и важны.

— Но в северном нефе на своде есть еще место, — сказал Вассиан. — Мне хотелось бы найти притчи, повествующие о нынешних грехах, и тех, кто не хочет стать на путь истинный, пусть жжет священным своим огнем божественная живопись!

После некоторого раздумья Максим сказал:

— Поручи мастерам изобразить, как Христос прогнал из отчего дома тех, что торгуют в священном храме. Пускай нарисуют храм Соломонов. Туда вступает господь, объятый священным гневом, с бичом в руке. И в страхе удирают оттуда люди, переворачивая столы, сундуки с монетами и весами. В толпе — перепуганные лошади, быки, овцы. Суматоха великая. Позади господа его ученики, озадаченные, удивленные. А внизу пусть мастера напишут: «Дом Мой есть дом молитвы, а вы сделали его вертепом разбойников».

Лицо Вассиана озарилось радостью.

— Да благословит тебя бог, Максим, — сказал он, — назови мне еще одну священную притчу для южного нефа.

Максим задумался…

Архимандрит Иона лежал на лавке. Перед ним на коленях стоял Афанасий, молодой хилый монашек, грек, которого привезли из Ново-Спасского монастыря и определили прислуживать Максиму, стирать белье, подавать еду, прибирать келью.

— И назвал? — сердито спросил его Иона.

— И назвал ему еще две священные притчи, святой игумен, — испуганно отвечал Афанасий.

— Какие?

— Одну я не слыхал, меня за водой послали.

— Олух, нечего было ходить. Но раз вышел из кельи, должен был притаиться за дверью и послушать, что говорят, — гневно сказал Иона. — А вторая притча какая?

— Господь призывает Матфея, собирающего пошлину.

— Сроду не слыхал ничего подобного, — удивился Иона. — А ты помнишь, как святогорец ее растолковывал?

— Помню, — ответил Афанасий. — С одной стороны мытарь Матфей, перед ним стол, на столе много монет и разные описи, а рядом на полу весы и лари с деньгами. С другой стороны господь; он благословляет мытаря и говорит: «Следуй за Мною!»

Иона вскочил с лавки.

— Поганец! Кажется, понимаю, куда он клонит… А что дальше?

— Матфей бросает свое добро, протягивает обе руки господу и следует за ним.

— Будет и надпись?

— Будет, святой игумен.

— Какая?

— «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое…» — испуганно проговорил Афанасий.

— Змий он! — прервав его, закричал архимандрит. — Не монах, а сущий дьявол. И приехал он к нам, чтобы запалить пожар; сожжет он монастыри наши…