Ученые-ополченцы

Ученые-ополченцы

У нас в институте была та же картина…

— А учеба, научные работы, диссертации? — растерянно спрашивали профессора.

— О какой учебе может идти речь, когда страна находится на военном положении! Кому нужны звания, дипломы? Мы все это создадим, когда победа будет в наших руках. Давайте приступим к делу.

И пошли всех вызывать по очереди и записывать в ополчение.

Так шли научные сотрудники, аспиранты, кандидаты технических наук и доктора. Шли члены партии, кандидаты, комсомольцы, беспартийные.

На следующий день к семи часам утра все были на сборном пункте на Большой Полянке во дворе бывшей церкви.

В институте по безмолвным опустевшим лабораториям прохаживались престарелые профессора. Прошел профессор Ванюков, седой, как лунь, плотный, коренастый, как мужик, снятый с вологодской телеги. Он горячо любил свою кафедру и хороших, толковых студентов. Им всегда он помогал и в учебе, и в беде. Многие из ушедших в ополчение помнили, как он приходил навестить их во время болезни, приносил всегда что-нибудь съестное и незаметно, как бы невзначай, оставлял несколько рублей.

Сейчас он ходил, заглядывая поочередно в каждую лабораторию, подходил к аппаратуре и долго и молча смотрел, разводя в недоумении руками, мохнатые седые брови были сдвинуты, а на лице не осталось ни тени шутливой веселости, так располагавшей к нему студентов. Он походил на капитана, блуждавшего по покинутому командой кораблю.

Он долго стоял молча, потирая виски пальцами, потом, как бы очнувшись, произнес:

— Да вы еще здесь? Вот чудо, вас-то и не догадались угнать в ополчение. Вы мне скажите, что это за хаос? Или лучше не надо, — присев на опустевшее кресло, произнес он. — Я сам… я сам постараюсь разобраться.

Скрестив руки на столе, он долго сидел, углубившись в свои мысли.

Я присела на высокий лабораторный стул и, взяв журнал с результатами никому теперь не нужных анализов, изредка поглядывала на него.

И вдруг он схватился с места, подскочил к одному шкафу, к другому, дернул за замки, но они только глухо звякнули в ответ. Он резко повернулся ко мне:

— Ведь каждый человек это ценность, где здравый смысл? Я вас спрашиваю. Все эти инженеры обошлись государству в копеечку, сколько труда было положено на воспитание этих кадров! Разве у нас на заводах нельзя было использовать их более разумно? Вот вы молчите. А разве все эти работы, — обводя кругом руками, — не стоят государству бешеных денег, труда и напряжения? Если в один миг все свелось к нулю? Война — скажете. Абсурд. Если мы всех инженеров, всех научных работников пошлем навстречу немцам, мы не остановим немецкой машины. Нам самим создавать эти машины надо, а мы оставляем нашу промышленность без сердца. Пуля — она дура. Она убьет Ваню-военного бойца и с таким же успехом Ваню-инженера, который даже винтовку в руках держать не умеет. Только с Ваней-инженером она уложит еще склад с боеприпасами.

— Владимир Андреевич, кого же вы вините в этом, ведь это волна энтузиазма, добровольного патриотического подъема, а от этого защищать не полагается.

— Дорогой мой коллега, я не вижу в этом никакой логики и считаю это не только не патриотичным, но даже безумием. Ополченцы — это просто пушечное мясо. Я вижу, вы опять собираетесь мне возразить, дескать, во имя победы можно пожертвовать всем. Я это понимаю и считаю, что так нужно поступать в последний момент, когда нет другого выхода, но к этому моменту мы должны сберечь свои силы. Ведь не проигрывать же войну мы собираемся? Представьте себе конец войны: промышленность вся разбита, страна за годы войны обнищает окончательно, и вот здесь-то и потребуется умелое и быстрое восстановление. А кто восстанавливать будет? Вот для этого нужны будут те самые люди, о которых я говорю, и средства… И опять перед нами будет стоять задача с двумя неизвестными: кадры и деньги.

И он быстро ушел.