Глава седьмая. Четвертая часть
Глава седьмая. Четвертая часть
Глава седьмая, последняя, рассказывающая о четвертой части «Тихого Дона, написанной в начале 1928 года, в то самое время, когда уже началась публикация первых глав романа. Это также черновик, правленый Шолоховым по рукописи. Автор делает попытку разобраться в пометках Шолохова на полях романа, раскрывающих некоторые секреты его творческой лаборатории. Здесь же исследуются черновые заготовки писателя. Это еще одно неопровержимое доказательство авторства писателя.
Пришло время открыть вторую папку с рукописью, хранящуюся почти шестьдесят лет в архиве в Москве. На титуле самодельной обложки рукой Михаила Шолохова большими буквами написано:
«ТИХИЙ ДОН»
Роман
Часть четвертая».
Вся ли часть сохранилась, где и когда сочинена? Задавая себе эти и другие вопросы, перелистав почти всю рукопись, нигде не встретив дат, я уже стал было думать, что ответа не найду.
Но почти в самом конце стопки листов, на 121 странице, встречаю неожиданно полюбившиеся автору слова, которыми он испытывал новое перо: «Проба пера».
Вслед за ними – ответ на мои вопросы:
«Букановская
28 февраля 1928 года
М. Шолохов».
Ниже еще две подписи:
«Н.Тришин
А. Шолохов».
Почему вдруг вспомнилось о московском друге, Н. Тришине, и отце, мы можем только догадываться. Но дата и название станицы дают нам точный ответ – четвертая часть «Тихого Дона» была завершена в юнце февраля 1928 года в станице Букановской, где проживали родители жены.
Она далась трудно. О работе над четвертой частью автор вспоминал и говорил не раз…
Первая страница рукописи начинается так:
«Тихий Дон»
Часть четвертая
I.».
«1916 год. Октябрь. Ночь. Дождь и ветер. Полесье. Окопы над болотом, поросшим ольхой. Впереди проволочные заграждения. В окопах холодная слякоть. Меркло блестит мокрый щит наблюдателя. В землянках редкие огни. У входа в одну из офицерских землянок на минуту задержался приземистый офицер (было – казак. – Л.К.), скользя мокрыми пальцами по застежкам, он торопливо расстегнул шинель, стряхнул с воротника воду, наскоро вытер сапоги о втоптанный в грязь пучок соломы и только тогда толкнул дверь и, пригинаясь, вошел в землянку».
Действие далеко переместилось с мелеховского двора на хуторе Татарском в Области Войска Донского, неумолимо приближаясь к тем самым событиям, что волновали воображение автора давно, в 1925 году, в конечном счете заставив его взяться за перо, чтобы написать роман «Тихий Дон».
«Написал три части романа, – рассказывал М. А. Шолохов Исаю Лежневу, – которые и составляют первый том «Тихого Дона». А когда первый том был закончен, и надо было писать дальше – Петроград, корниловщину, – я вернулся к прежней рукописи и использовал ее для второго тома. Жалко было бросать уже сделанную работу».
Шолохов не раз в беседах с литературоведами и журналистами признавался, что тяжелее всего ему давалась четвертая часть «Тихого Дона», основанная на историческом, документальном материале, где действующими лицами выступали не только его герои, но и реально существовавшие личности.
«Когда выяснялось, что нужны архивные материалы или исторические данные, писатель прерывал работу на месяц, другой и уезжал в Ростов или в Москву, рылся в архивах, а особенно его интересовали газеты первых лет Советской власти», – со слов писателя и его близких рассказывал на страницах «Известий» о том, как создавался «Тихий Дон», специальный корреспондент газеты Исаак Экслер, в предвоенные годы не раз бывавший в Вешенской.
«Больше всего трудностей и неудач, с моей точки зрения, было с историко-описательной стороной. Для меня эта область – хроникально-документальная – чужеродная. Здесь мои возможности ограниченны. Фантазию приходилось взнуздывать», – так говорил Шолохов журналисту, беседуя с ним в 1940 году, после завершения затянувшейся на пятнадцать лет работы над эпопеей.
Автор книги «Путь Шолохова» Исай Лежнев в разговорах, происходивших в редакции газеты «Правда» во время войны при наездах писателя в Москву, неоднократно, по его словам, пытался установить: когда именно сочинил автор «Тихого Дона» вторую книгу романа. Что же отвечал на вопросы Исая Лежнева писатель?
«– Невозможно твердо определить сроки работы над вторым томом, с точностью установить границы времени. Работая над первой книгой, я заглядывал во вторую, отчасти в третью. Писал иногда наперед целые куски для следующих частей, а потам ставил их на нужное место. Да и в дальнейшей моей работе элемент заготовки играл и играет большую роль».
На основе этих слов Исай Лежнев делал вывод:
«По-видимому, во второй том Шолоховым были включены не только отдельные главы из «Донщины», но и «целые куски» из других заготовок, сделанных в разное время. Именно это позволило ему опубликовать вторую книгу вслед за первой – без перерыва».
Исследователь говорит про Фому, а писатель ему (прямо и однозначно) – про Ерему. Исай Лежнев имеет в виду «Донщину». Михаил Шолохов – «Тихий Дон».
Теперь, когда перед нами рукописи, черновики и беловики, видишь: прав был М. А. Шолохов. «Донщина» к «Тихому Дону» прямого отношения не имеет.
Напрашивается еще одно уточнение. Считать, что благодаря заготовкам автору удалось так быстро вслед за первым томом выпустить второй том, – неверно.
Шолохов действительно использовал написанный в 1925 году первоначальный незавершенный вариант «Тихого Дона», но ускорения работе это не придавало. Писатель повторил лишь отдельные эпизоды, отдельные фразы и метафоры, ввел в действие некоторые старые персонажи, появившиеся на свет вместе с Абрамом Ермаковым. Но при этом все главы четвертой части «Тихого Дона» в 1928 году сочинялись заново от начала до конца. Использовать написанное в 1925 году в качестве «вставных глав» ему не удалось, да и не стремился, по-видимому, романист к этому, настолько он ушел вперед за три года в творческом развитии; написанное прежде его больше не удовлетворяло.
Столь быстро создать второй том вслед за первым ему удалось по другой причине: темп работы, заданный осенью 1926 года, оставался прежним – никакие внешние обстоятельства, возникшие впоследствии, ему не мешали, все свое время романист мог отдавать решению творческих задач. Так же, как за несколько месяцев он вчерне написал первую часть, так же за несколько месяцев сочинил вчерне и вторую часть.
Сохранилось, как уже упоминалось, 20 страниц «Тихого Дона» образца 1925 года. Из этого фрагмента автор механически использовал, переписал слово в слово всего несколько десятков строк, пустив их в оборот в XV главе четвертой части. В ней идет речь именно о тех событиях, с которых автор начал сочинять роман: о корниловщине – попытке генерала Корнилова использовать фронтовых казаков для подавления революции в Петрограде. Именно об этом и говорил Михаил Александрович в беседах с журналистами, вспоминая предысторию «Тихого Дона».
Какие же строки романа 1925 года счел возможным Шолохов переписать в 1928 году?
Откроем опубликованную XV главу четвертой части «Тихого Дона»:
«Взвод за взводом выехали на дорогу. Оглядываясь, казаки видели, как представители, сев на коней, о чем-то совещаются. Ингуш, сузив глаза, что-то горячо доказывал, часто поднимал руку: шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве его черкески снежно белела.
Иван Алексеевич, глянув в последний раз, увидел эту ослепительную сверкающую полоску шелка, и перед глазами его почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны белое крыло чайки-рыболова».
Эти два абзаца, без всякого сомнения, восходят к приводимому ранее первоначальному тексту, имевшемуся у автора с осени 1925 года.
При сличении текстов 1925 и 1928 годов можно найти еще несколько совпадений отдельных слов и фраз, диалогов.
Так, в романе Захар Королев говорит Ивану Алексеевичу:
«– Слыхал? Пехота справа уходит! Может, фронт бросают?
Застывшая недвижным потоком, словно выплавленная из черного чугуна, борода Захара была в чудовищном беспорядке, глаза глядели с голодной, тоскливой жадностью.
– Как, то есть, бросают?
– Уходют, а как – я не знаю.
– Может, их сменяют? Пойдем к взводному, узнаем. – Захар повернулся и пошел к землянке взводного, скользя ногами по осклизлой, влажной земле.
Через час сотня, смененная пехотой, шла к местечку. Наутро разобрали у коноводов лошадей, форсированным маршем двинулись в тыл».
И этот эпизод ведет свою родословную от эпизода, впервые сочиненного автором за несколько лет до начала 1928 года, когда на его столе покоилась толстая стопка бумаги – черновика четвертой части «Тихого Дона».
Читаем в рукописи, помеченной «осень 1925 года», диалог. Его ведут Абрам Ермаков и казак Федот Бодовсков, неожиданно узнав, что два полка диной дивизии уходят в тыл.
«– Куда идут?
– Чума их знает. Может, фронт бросают?
Абрам пристально поглядел на Федота: застывшая в недвижном потоке, словно вылитая из черного чугуна, борода Федота была в чудовищном беспорядке; глаза глядели на Абрама с голодной, тоскливой жадностью.
– Может, фронт бросают? А? А мы тут сидим…
– Пойдем к четвертой сотне в землянки. Может, узнаем.
Бодовсков повернулся и побежал по проходу, спотыкаясь и скользя ногами по осклизлой притертой земле. Четвертая сотня помещалась в офицерских землянках…»
Читатель без особого труда может сам увидеть, какие образы повторяются автором в этих двух отрывках.
Двадцатая страница «Тихого Дона» 1925 года осталась недописанной, обрывается она на процитированном отрывке, где вспоминается Абраму Ермолову «грудь Дона», преобразившаяся к ноябрю 1926 года в «стремя Дона»…
Была ли страница 21 и последующие, были ли другие черновые заготовки, созданные осенью 1925 года до того, как автор уперся в непреодолимую стену, заставившую его начать все с другого конца, с событий, более отдаленных, с других, более близких ему мест и обстоятельств? Судя по словам Михаила Александровича, они были. Но этих страниц в папках рукописей нет.
Нет их и в черновике рукописи четвертой части среди ее 127 страниц. Таких листов, которые можно было бы по первоначальной нумерации или по каким-либо другим внешним или внутренним признакам отнести к тому времени, когда родился на свет образ Абрама Ермакова.
Имея в руках рукопись четвертой части, мы можем сказать, что использовал свою первоначальную работу Михаил Александрович творчески, в корне переделав недописанное прежде. Страницы, появившиеся в 1925 году, механически включить в рукопись ему не пришлось.
127 страниц четвертой части написаны в начале 1928 года. Это завершенный в целом черновик, правленый автором. Страницы писались чернилами разных цветов, иногда – тонко очиненным карандашом. Рукопись хранит следы тех творческих трудностей, о которых говорил не раз автор, беседуя с журналистами и литературоведами.
Именно черновики второй книги 1928 года иллюстрируют слова Михаила Шолохова, что ему пришлось «взнуздывать» фантазию, понукать себя. Есть листы, где на каждом шагу, в каждой строке писатель правил себя, уточнял картину недавних событий, многие участники которых были тогда живы и готовы строго спросить с романиста за любую описку в нравах тех лет, обвинив в сознательном искажении правды, а также в иных прегрешениях.
Черновики четвертой части 1928 года самые, если можно так сказать, черные – со следами бесчисленной правки: сокращений, изменений. Шолохов исписывал лист – порой по шестьдесят строк! – сверху донизу крошечными буквами, с трудом различимыми, настолько они малы. Полей практически не оставалось.
К особенно «черным» документальным страницам относятся, например, те, где описывается пребывание Листницкого в революционном Петрограде, проходившее в Москве Государственное совещание, где Москва устроила триумфальную встречу кандидату в диктаторы генералу Корнилову. При этом правленые «черные» страницы перемежаются со сравнительно чистыми страницами, переписанными автором. И эту часть он, по окончании, прочитал с красно-синим карандашом в руках, сделав незначительные сокращения отдельных слов, фраз, изменив порядок слов… Ручкой, черными чернилами, выполнена правка более значительная, вписаны между строк предложения, отдельные словосочетания.
Сравнивая текст черновика с печатным текстом романа, видишь, что в принципе они идентичны, хотя встречаются некоторые разночтения. По-видимому, второго варианта четвертой части также не было: текст именно этого черновика переписан набело. На первой странице рукописи:
«Потирая руки, покрытые черной ворсистой шерстью, Бунчук сгорбился, сел около печурки на корточки».
В тексте романа короче:
«Потирая руки, Бунчук сгорбился, сел около печурки на корточки».
На второй и третьей страницах разночтений нет. На четвертой странице из диалога Бунчука и Евгения Листницкого исчезла фраза:
«– А вот почему мы за поражение, так это – азы…».
Я было подумал, что и дальше все пойдет таким же чередом: какие-то мелкие потери неизбежны при многочисленных переизданиях романа, выдержавшего не одну редакторскую правку.
Но вот в конце четвертой страницы видишь то, что дает повод вспомнить рассказ Михаила Шолохова:
«Вспоминаются дни и часы, когда сидишь, бывало, над какой-нибудь страницей, бьешься над ней. Иногда слова подходящего не найдешь. Иногда весь эпизод кажется неподходящим. Заменяешь его другим. И так без конца. Особенно трудно было с диалогом. Посмотришь на него со всех сторон и видишь: мертвый диалог».
В беседе Михаила Шолохова со шведскими студентами принимавший в ней участие бывший редактор «Тихого Дона» писатель Юрий Лукин говорил:
«Когда я познакомился с Михаилом Александровичем, я имел счастье вместе с ним готовить текст романа для издания – а это произошло первый раз в тридцать втором году, – Михаил Александрович уже перерабатывал и первый том, и второй. Там были довольно значительные изменения, серьезным образом улучшавшие текст, потому что прошло сравнительно много времени с момента опубликования первого издания, а Михаил Александрович работал над текстом все время».
Так вот, не берусь судить, чем вызваны были «довольно значительные изменения» в первой главе четвертой части. Но они есть. Думаю, читателю небезынтересно узнать об утраченном при публикациях романа куске шолоховской прозы.
В печатном тексте «Тихого Дона» читаем:
«Сворачивая папиросу, едко улыбаясь, Листницкий посматривал то на Бунчука, то на Чубова.
– Бунчук! – окликнул Калмыков. – Подождите, Листницкий!.. Бунчук, слышите!.. Ну, хорошо, допустим, что война эта превратится в гражданскую… потом что? Ну, свергнете вы монархию… какое же, по-вашему, должно быть правление? Власть какая?
– Власть пролетариата».
При чтении в этом месте ловишь себя на мысли, что здесь, прежде чем так высказаться Калмыкову, между Бунчуком и Листницким по логике вещей должен произойти спор, дискуссия, которая и давала бы основание слушавшему ее офицеру Калмыкову задать недоуменный вопрос. Такой спор и был в рукописи, довольно значительный. Возможно, что автору диалог по каким-то причинам не понравился, показался затянутым или, по его словам, «мертвым». Но возможно и другое – ему пришлось уступить под напором редакторов, которым нередко в строках романа, а еще больше между строк, видалось такое, чего никогда не было у автора и в мыслях.
Итак, приведем, хотя это и большая цитата, диалог, происходивший между Бунчуком и его оппонентами в офицерской землянке осенью 1916 года.
В рукописи после слов: «Сворачивая папиросу, едко улыбаясь, Листницкий посматривал то на Бунчука, то на Чубова» – следует:
«– Меркулов, вы – настоящий живописец! – ослепленно мигал Чубов.
– Так… Баловство.
– Пусть мы потеряем несколько десятков тысяч солдат, но долг каждого, которого вскормила эта земля, защищать свою родину от порабощения. – Листницкий закурил, протирая стекла пенсне носовым платкам, выжидательно смотрел на Бунчука близорукими, незащищенными глазами.
– Рабочие не имеют отечества. – чеканом рубил Бунчук. – В этих словах Маркса глубочайшая правда. Нет и не было у нас отечества! Дышите вы патриотизмом. Проклятая земля эта вас вспоила и вскормила, а мы… бурьяном, полынью росли на пустырях… Нам не в одно время с вами цвесть…
Он вынул из бокового кармана шинели большой сверток бумаг, долго рылся в нем. стоя спиной к Листницкому, и, подойдя к столу, разгладил широкой пухложилой ладонью потемневший от старости газетный лист.
– Угодно послушать? – обратился к Листницкому.
– Что это?
– Статья о войне. Я прочту выдержку. Я ведь не очень грамотный, толково не свяжу, а тут как на ладошке.
«…Социалистическое движение не может победить в старых рамках отечества. Оно творит новые, высшие формы человеческого общежития, когда законные потребности и прогрессивные стремления трудящихся масс всякой национальности будут впервые удовлетворены в интернациональном единстве при условии уничтожения теперешних национальных перегородок. На попытки современной буржуазии разделить и разъединить рабочих посредством лицемерных ссылок на «защиту отечества» сознательные рабочие ответят новыми повторными попытками установить единство рабочих разных наций в борьбе за свержение господства буржуазии всех наций. Буржуазия одурачивает массы, прикрывая империалистический грабеж старой идеологией «национальной войны». Пролетариат разоблачает этот обман, провозглашая лозунг превращения империалистической войны в гражданскую войну. Именно этот лозунг намечен Штуттгартской и Базельской резолюциями, которые как раз предвидели не войну вообще, а именно теперешнюю войну, и которые говорили не о «защите отечества», а об «ускорении краха капитализма», об использовании для этой цели кризиса, создаваемого войной, о примере Коммуны. Коммуна была превращением войны народов в гражданскую войну. Такое превращение, конечно, не легко и не может быть произведено «по желанию» отдельных партий. Но именно такое превращение лежит в объективных условиях капитализма вообще, эпохи конца капитализма в особенности. И в этом направлении, только в этом направлении должны вести свою работу социалисты. Не вотировать военных кредитов, не потакать шовинизму «своей» страны (и союзных стран), бороться в первую голову с шовинизмом «своей» буржуазии, не ограничиваться легальными формами борьбы, когда наступил кризис и буржуазия сама отняла созданную ею легальность, – вот та линия работы, которая ведет к гражданской войне и приведет к ней в тот или иной момент всеевропейского пожара. Война не случайность, не «грех», как думают христианские попы (проповедующие патриотизм, гуманность и мир не хуже оппортунистов), а неизбежная ступень капитализма, столь же законная форма капиталистической жизни, как и мир. Война наших дней есть народная война. Из этой истины следует не то, что надо плыть по «народному» течению шовинизма, а то, что и в военное время, и на войне и по-военному продолжают существовать и будут проявлять себя классовые противоречия, раздирающие народы. Отказ от военной службы, стачка против войны и т. п. есть простая глупость, убогая и трусливая мечта о безоружной борьбе с вооруженной буржуазией, воздыхание об уничтожении капитализма без отчаянной гражданской войны или ряда войн. Пропаганда классовой борьбы и в войне есть долг социалиста; работа, направленная к превращению войны народов в гражданскую войну, есть единственная социалистическая работа в эпоху империалистического вооруженного столкновения буржуазии всех наций. Долой поповские сентиментальные и глупенькие воздыхания о «мире во что бы то ни стало!». Поднимем знамя гражданской войны. Империализм поставил на карту судьбу европейской культуры: за данной войной, если не будет ряда успешных революций, последуют вскоре другие войны – сказка о «последней войне» есть пустая, вредная сказка, мещанская «мифология».
Бунчук, читавший медленно, негромко, на последних фразах повысил чугунно-глухой звон голоса, закончил при общем напряженном внимании: «Пролетарское знамя гражданской войны не сегодня, так завтра, не во время теперешней войны, так после нее, – не в эту, так в ближайшую следующую войну, соберет вокруг себя не только сотни тысяч сознательных рабочих, но и миллионы одураченных ныне шовинизмом полупролетариев и мелких буржуа, которых ужасы войны будут не только запугивать и забивать, но и просвещать, учить, будить, организовывать, закалять и подготовлять к войне против буржуазии и «своей» страны и «чужих» стран».
После долгого молчания Меркулов спросил:
– Не в России печаталось?
– Нет.
– Где же?
– В Женеве. Это из 33 номера «Социал-демократа» за 1914 год.
– А чья это статья?
– Ленина.
– Это… кажется, лидер большевиков?
Бунчук промолчал, бережно сворачивая газету, пальцы его редко вздрагивали. Меркулов поворошил седеющие вихры, сказал, не глядя на остальных:
– Велик у него талант убеждения… Черт побери, тут много такого, над чем задумаешься.
Горячась, заговорил Листницкий. Он, видимо, волнуясь, застегнул ворот рубашки и, быстро шагая, тычась из угла в угол, сыпал дробный горошек слов.
– Статья эта – жалкая попытка человека, выброшенного родиной из своих пределов, повлиять на ход истории. Пророчество в наш век реального не пользуется успехом, а такое пророчество тем более. Истинно русский человек пройдет мимо этих истерических выкриков с презрением. Болтовня! Превращение войны народов в войну гражданскую, о черт, как это все подло! – Морщась, Листницкий взглянул на Бунчука, тот рылся в своем объемистом пакете, хмурясь, нагнув голову; видно было, как на его толстой смугло-бурой шее в выпуклой, вздувшейся жиле стремительно бьется пульс. Листницкий запальчиво кидал связки фраз, но дряблый низкий голос его не оставлял впечатления».
Вот такой фрагмент сокращен из рукописи четвертой части. Именно за ним следуют слова:
«– Бунчук! – окликнул Калмыков. – Подождите, Листницкий!.. Бунчук, слышите!..».
И далее следует диалог, где речь идет о диктатуре пролетариата, приводимый выше.
В рукописи четвертой части встречается несколько загадок.
Одна из них бросается в глаза, как только берешь в руки первую страницу.
Как и на всех других начальных страницах предыдущих частей, видим на ней название романа и нумерацию части:
«Тихий Дон»
Часть четвертая».
В верхнем правом углу цифры 1 нет, поскольку это само собой подразумевается. Но вот над словами названия «Тихий Дон», вверху страницы, поражает неизвестно откуда появившаяся цифра 163, зачеркнутая автором синим карандашом.
На оборотной стороне листа в верхнем правом углу стоит цифра 2. А над текстом страницы, вверху, видим другую цифру, трехзначную, 164, разделившую участь предыдущей, также зачеркнутую.
На третьей странице возникает вверху цифра 161. На четвертой —162.
На пятой странице верхний счет пошел на уменьшение —160. Причем цифра эта появляется не вверху листа, как прежние, трехзначные, а внизу, под текстом. Следующая цифра 159 также перечеркнута.
Откуда эта трехзначная нумерация?
Не продолжение ли это счета некой большой рукописи? Но какой? По логике вещей – трех предыдущих частей. Но у них, как мы видели, у каждой была своя нумерация, начинающаяся на первой странице и завершающаяся на последней, где находится конец части. Общий счет трех предыдущих частей должен был бы быть больше намного, цифры следовали бы не сотые, а трехсотые…
Быть может, перед нами нумерация рукописи, начатой в 1925 году, когда автор, по его словам, написал «шесть – восемь печатных листов» (размеры рукописи 1925 года в разное время назывались Шолоховым по-разному)?
Однако все на самом деле гораздо проще. Судя по тому, что номера идут не последовательно, а вразброс, располагаются как попало, сверху страниц, снизу, можно утверждать, что Михаил Шолохов заранее пронумеровал листы, которые использовал для других своих сочинений, рассказов и повестей.
Эти пронумерованные загодя листы пошли на черновик четвертой части «Тихого Дона». Когда автор сочинял, то брал их из стопки машинально, не обращая внимания на нумерацию, этим и объясняется разнобой, непоследовательность цифр, расположение их «вниз головой», все то, что мы встречаем в рукописи. Внизу страниц следует убывающий ряд цифр: от 164 до 110….
В III главе, где описываются бои, которые вели русские войска, называются многие полки, принимавшие участие в сражениях мировой войны. Шолохов между строк мелкими буквами для себя делает пометки, как бы уточняя написанное, перепроверяя названия и номера полков:
«281 Новомосковский
282 Александровский
284 Венгровский».
Последний – 284-й Венгровский полк – фигурирует в тексте главы, а 281-й и 282-й полки автор не «задействовал».
На 19 странице рукописи исследователя ждет загадка еще более неожиданная и труднообъяснимая, чем нумерация трехзначными цифрами.
На полях этой страницы синим карандашом написана цифра 26, рядом – к ней относящийся знак «х». Поначалу мне показалось, что таким образом проставлена дата 26.Х, то есть 26 октября. Но тут же эту версию отбросил, потому что в ноябре 1928 года эта рукопись уже была обнародована в журнале «Октябрь».
Внимательно смотрю страницу: нет ли на ней еще каких-нибудь обозначений бледно-синим карандашом? И вижу, что знак «х» дублируется в тексте перед словами «казачина Борщев». А что, если таким образом Михаил Шолохов нумерует действующих лиц романа?
Вспомнилось прочитанное в книге историка С. Н. Семанова «“Тихий Дон” – литература и история» замечание, относящееся к хронологии событий в романе:
«Как показал анализ текста, хронология событий в романе М. Шолохова необычайно стройна, необычайно даже для классических произведений мировой литературы. Специальное исследование позволило установить некую общую временную сетку, которая покрывает всю ткань романа. По этим временным осям можно точно определить такие сюжетные детали, как год рождения Аксиньи, время призыва Григория на военную службу, дату смерти Пантелея Прокофьевича и т. д. и т. п.».
Не было ли у Михаила Шолохова некой таблицы, где он располагал под номерами всех упоминаемых в романе (даже одним словом) действующих лиц, а их сотни, проинвентаризовав таким образом свое большое многолюдное хозяйство, используя эту таблицу для избежания повторов, неточностей, ошибок и решения других авторских задач?
Смотрю следующие страницы. Знака «27х» не нахожу.
Знак «25х» попадается вскоре на полях 21 страницы напротив слов: «Ить это Валет? – спросил его шагавший позади Прохор Шамиль».
Еле заметно синим карандашом знак «х» помечен перед именем Валет. Значит, подтверждается догадка, и казак Валет имел номер 28?
Знак «29х» вижу на следующей странице на полях против фразы: «Тот сидел на брошенной кем-то катушке проволоки, рассказывал об убитом в прошлый понедельник генерале Копыловском…». Знак х в строчках перед словом «об убитом» недвусмысленно относится к генералу Копыловскому. Значит, и здесь № 29 пронумеровано еще одно эпизодическое, лишь названное в романе лицо. Казалось бы, ключ найден, можно утверждать, что у Шолохова, кроме упомянутой сетки координат времени, еще была таблица, где пронумерованы все без исключения герои, даже безымянные.
Знак «30х» находится на полях напротив слов: «Сотня шла в нескольких шагах от трупов. От них уже тек тяжкий, сладковатый запах мертвечины. Командир сотни остановил казаков». Значок х в строке не помечен. Вероятно, что «30 х» относится к безымянному командиру сотни.
Знаков «31х», «32х», «33х» на полях нет. Счет идет сразу с «34х». Этим знаком помечен также безымянный персонаж, на какое-то мгновение появляющийся в картине романа. «Рослый, широкоплечий парень, он лежал, вольно откинув голову, с лицом, измазанным при падении клейкой грязью, с изъеденными газом разжиженными глазами; из стиснутых зубов его черным глянцевитым бруском торчал пухлый мясистый язык». Среди этих строк значок «х» помечен после слов «стиснутых зубов», он, бесспорно, относится к промелькнувшему на страницах этой главы неназванному убитому русскому солдату 256-го пехотного полка.
Этот же знак «34х» повторяется на полях следующей страницы, где описывается другой, не русский, а немецкий солдат, пленный. В данном случае х перед словами: «…спросил немец, шагнув из землянки и ленивым движением плеча поправляя накинутую внапашку шинель».
На этих страницах русский текст перемежается с немецким текстом. Михаил Шолохов этого языка не знал, поэтому там, где следовало быть словам на немецком языке, оставлял место незаполненное, а на полях делал обозначение: «1 стр.», «3 стр.» и так далее, давая знать, что при переписке (перепечатке) набело следует оставить пробел в одну, три и так далее строк.
Знаки на полях вновь появляются в IV главе, начиная с «42х». Эта цифра и буква стоят напротив текста, описывающего переживания Григория Мелехова. Выйдя из прокуренной смрадной землянки, пробирается он в лес, чтобы подышать свежим воздухом, и здесь увидел звездное небо, вспомнил Аксинью.
«43х» – нет.
Также не ясно значение «44х». Это обозначение – на полях страницы, где рассказывается о Григории Мелехове: «Под Равой-Русской со взводом казаков в июле 1915 года отбивает казачью батарею, захваченную австрийцами. Там же во время боя заходит в тыл противника, открывает огонь из ручного пулемета, обращая наступление австрийцев в бегство». А» здесь помечен перед словами «открывает огонь»… Конечно же, под знаком «44х» Григорий Мелехов, действующее лицо № 1, быть никак не может. Кто тогда? Упоминаемые далее австрийцы?
Со знаком «45х» все обстоит проще: он относится в следующем абзаце к австрийскому офицеру, захваченному в плен Григорием Мелеховым.
Непонятно только, почему точно такой знак «45х» появляется там, где действующие лица – Степан Астахов и брат Григория – Петр Мелехов. «Григорий мельком видел похудевшего брата, чисто выбритого Степана и других казаков-однохуторянцев». В этом случае х следует за словом «брат» перед «чисто выбритым Степаном».
Сразу два знака «46х» и «47х» встречаются на странице, где рассказывается о боях Григория в мае 1916 года. «…В мае полк вместе с остальными частями брусиловской армии прорвал у Луцка фронт, каруселил в тылу, бил и сам принимал удары. Под Львовом Григорий самовольно увлек сотню в атаку, отбил австрийскую гаубичную батарею вместе с прислугой. Через месяц ночью как-то плыл через Буг за “языком”. Сбил с ног стоявшего на посту часового, и он, здоровый коренастый немец, долго кружил повисшего на нем полуголого Григория, порывался кричать и никак не хотел, чтобы его связали».
Туг один «х» стоит перед словом «полк», а второй знак относится скорее всего (в строчке его нет) к захваченному Григорием «языку», пленному часовому.
Последний раз на полях четвертой главы рукописи возникает «48х». Им зашифрован, возможно, казак Чубатый, однополчанин Григория. «…Со времени первой ссоры в 1914 году между ними не было стычек, и влияние Чубатого явно сказывалось на характере и психике Григория». Здесь в строчках «х» встречается перед пятым словом фразы.
Еще один загадочный знак возникает на полях главы XIII, где описываются события, происходившие в Ставке накануне мятежа генерала Корнилова. Перед двумя абзацами, а в них действующими лицами выступают два мятежных генерала – Корнилов и Лукомский – нарисованы кружки, в каждом из них начертан в виде дроби некий символ. В его числителе римская цифра III, а в знаменателе – малая буква «б». Что скрывается за этой буквой – белые, белогвардейцы? Что за цифрой III? Не знаю, но думаю, что и это не случайные, а какие-то условные обозначения писателя, позволявшие ему расставить на своих местах сотни действующих лиц эпопеи.
Как ни трудно шла четвертая часть, что видно по многочисленной правке рукописи, явному ухудшению почерка, как ни мучительно было «взнуздывать фантазию», когда приходилось сочинять картины историко-документальные, тем не менее, главы именно четвертой части ни разу не меняли места и нумерации, ни разу не перенумеровывались их страницы, как это было в предыдущих частях, чья композиция складывалась не сразу, перестраивалась на ходу.
Это объясняется только тем, что автор, как известно, имел время продумать четвертую часть, ее план, начиная с 1925 года, поскольку начал «Тихий Дон» с событий именно четвертой части. По этой же причине – детальной продуманности – на полях черновиков встречаются всего два редакторских замечания Михаила Шолохова.
В черновике IX главы первая такая запись, сделанная по всему полю страницы: «Исправить Черновцы, (заменить) время присяги Вр. прав. (Временному правительству. – Л.К.). Еще раньше – Вр. ком. Гос. думы» (Временного комитета Государственной думы. – Л.К.).
Замечание это относится к VIII главе, где описывается отречение царя:
«Здесь же, на станции, спустя несколько дней присягали Временному правительству, ходили на митинги, собираясь большими земляческими группами, держались обособленно от солдат, наводнивших станцию».
Это замечание Шолохова еще раз показывает, как предельно точен был молодой писатель к любой, самой незначительной исторической детали, понимая всю ответственность как летописца мировой войны, революции и гражданской войны. Свою задачу он решил с блеском. Проходят годы, все больше появляется научных трудов, посвященных истории этих великих событий. И все они нисколько не опровергают роман, наоборот, каждое новое исследование подчеркивает поразительную историчность «Тихого Дона».
«Кропотливая работа автора «Тихого Дона» над сбором исторического материала безусловна и очевидна, однако объяснение беспримерного по глубине историзма следует искать в биографии писателя. М. Шолохов сам был не только очевидцем описываемых событий (подобно Льву Толстому в «Хаджи Мурате»), но был – и это следует особо подчеркнуть – земляком своих героев, он жил их жизнью, он был плоть от их плоти и кость от их кости», – делает вывод в книге ««Тихий Дон» – литература и история» С.Н. Семанов.
Историками установлены многие документальные источники, которыми пользовался писатель. Современников, друзей и знакомых Михаила Шолохова поражало великолепное знание им первоисточников, в частности трудов В. И. Ленина.
Анализируя «Тихий Дон», С.Н. Семанов, отмечая «грандиозный историзм» романа, пишет:
«В «Тихом Доне» удалось обнаружить несколько описок и фактических неточностей. О некоторых уже говорилось, можно прибавить еще несколько. Сергей Платонович держит деньги в Волга-Камском банке – правильное название тут Волжско-Камский. Среди приближенных Корнилова упомянут Зазойно – на самом деле фамилия этого темного авантюриста была Завойко. Бунчук читал офицерам статью В. И. Ленина, напечатанную в газете, Листницкий подсмотрел название «Коммунист», а в действительности цитируемая статья была напечатана в газете «Социал-демократ»…».
Хочу сказать, что список неточностей, которые историки обнаружили у писателя, должен быть уменьшен. Я уже приводил первоначальный вариант первой главы, где Бунчук цитирует офицерам статью Ленина. Вспомним: Михаил Александрович в том фрагменте не только правильно назвал источник цитаты, но даже указал номер газеты «Социал-демократ». Возможно, что искажение в названии допущено автором сознательно, как он это иногда практиковал, сообразуясь с невежеством, предрассудками, психологией своих героев. Не исключено, что в сознании махрового монархиста название «Социал-демократ» трансформировалось в более понятное для представителей его класса слово «коммунист».
Говоря о неточностях, вкравшихся в текст романа, хочу привести выдержку из беседы Михаила Шолохова, состоявшейся в Швеции со студентами.
«…Мне приходилось изучать материалы по истории гражданской войны двусторонним образом: кроме личных наблюдений и личных впечатлений, естественно, я пользовался архивами – нашими советскими архивами, но чтобы не попасть впросак, использовал и материалы зарубежные, в частности «Очерки Русской Смуты» генерала Деникина, воспоминания генерала Краснова, бывшего донского атамана, и массу других повременных изданий, которые выходили во Франции и Англии, вообще всюду за рубежом… Так вот, рисуя эвакуацию Донской армии, я упомянул, что на рейде стоял английский линкор «Император Индии». И, наивно полагая, что он оснащен примерно так же, как наши линкоры, я поинтересовался, порылся в литературе, а потом написал ничтоже сумняшеся, что линкор дал бортовой залп из двенадцатидюймовых орудий… Спустя два года я получаю письмо из Севастополя, кажется, от бывшего офицера царского флота, капитана первого ранга, который пишет: «Вы допустили ошибку: «Император Индии» – английский линкор, бывший на вооружении в Британии, был оснащен не двенадцатидюймовыми орудиями, а восьмидюймовыми. Потрудитесь исправить». Что и было сделано при очередном издании романа».
В рукописи черновика встречается один лист со страницами 43 и 44, переписанный рукой помощника.
На последней, 127 странице, уместилось всего одиннадцать строк. Михаил Шолохов поставил точку в предложении, где Млечный Путь представал в его воображении наборным казачьим поясом-чеканом.
Вслед за этим идут слова:
«Конец четвертой части».
Рукопись, однако, на них не кончается. Далее под ними следует приписка: «Каледин в хуторе».
К чему она относится? Завершая четвертую часть «Тихого Дона», Шолохов в мыслях был уже в следующей, пятой части, где намеревался показать пребывание генерала Каледина в хуторе Татарском, на Дону.
Как все предыдущие черновики, этот также «отбеливался». Но беловик сохранился не полностью, в нем главы с конца VII по XIII. Они переписывались помощником.
Две страницы – 63, 64 беловика – переписывались Михаилом Шолоховым. Текст начинается со слов: «А чума его знает: может, постарел трошки. Жена двойню родила…», заканчивается на словах: «…приказ о возвращении на фронт встречен был открытым ропотом».
Текст беловика на 65 странице идет со слов: «Вторая сотня отказалась было ехать, казаки не разрешили прицепить к составу паровоз…». В верхнем правом углу страницы 63 поставлен знак «в 3», обведенный кружном.
На 68 странице беловика, где цитируются слова казачьих песен, Шолохов взялся за перо сам. Песен три. Одна из них в публикациях романа выглядит так:
Царю верой-правдой служим,
По своим жалмеркам тужим.
Баб найдем – тужить не будем,
А царю… полудим.
Ой, сыпь! Ой, жги!..
У-ух! Ух! Ух! Ха!
Аа-ха-хи-хо-ху-ха-ха!
В рукописи, на первый взгляд, все точно так же. Те же слова.
Только четвертая строка этой песни у автора дается в такой редакции:
А царю м… полудим…
На первый взгляд редакторская правка никак не повлияла на восприятие текста. Многоточие поставлено на место бранного слова, как принято в таких случаях. Михаил Шолохов, однако, перед многоточием обозначил первую букву этого слова и тем самым ставил все на свое место, давал ответ на вопрос, точный и в то же время корректный, никак не нарушающий ни правил приличия, ни законов беллетристики. Редакторы же, убрав одну только букву «м», оказывали читателю плохую услугу. Каждый, дойдя до многоточия, повинуясь чувству любопытства, мысленно пытается восполнить пробел. И, не зная казачьей песни, естественно, предполагает то, чего на самом деле не было. При правке торжествовало не целомудрие, достигается результат прямо противоположный, пробуждая нездоровый интерес и выдумки.
Беловик обрывается на странице 92.
* * *
Подведем итог.
В Москве, в архиве, сохранилось 125 шолоховских страниц черновика и 2 страницы беловика четвертой части «Тихого Дона», в сумме – 127 страниц.
Сохранилось также 28 страниц беловика, написанных рукой помощника.
Однако это далеко не все, что относится к рукописи четвертой части романа…
* * *
Есть в папках с рукописями Михаила Шолохова страницы особого рода, их можно, в отличие от черновиков и беловиков романа, назвать черновыми заготовками. Это пять точно таких листов, на каких писатель сочинял «Тихий Дон». Девять страниц не пронумерованы. Десятая является 73 страницей черновика четвертой части, которую автор не дописал и, как явствует из его пометки, решив «переделать», изъял из рукописи. Этот лист с оборванным верхним краем он использовал для разных записей.
Все эти черновые заготовки относятся к четвертой части романа, о чем говорит содержание их текста.
Но сразу возникает много вопросов: какую роль играли эти черновики, не с них ли начиналось сочинение глав, не они ли являются истоком шолоховского могучего творческого потока? Стали ли все эта черновики в конечном итоге беловиками, вошли ли в роман, к каким именно главам относятся сохранившиеся отрывки? Хотелось бы знать, в какое время сочинялись эти страницы, наконец, в какой последовательности они появились на свет.
Среди прозаических и стихотворных строк бросались в глаза цифры глав и страниц с относящимися к ним фамилиями действующих лиц и названиями. Записи такого рода нигде прежде не встречались. Что означают эти цифры и слова, не являются ли они неким планом, которому следовал писатель? Если это так, то как соотносится план с текстом романа?
На десяти страницах черновиков предстают записи двоякого рода: очевидные и требующие расшифровки. К очевидным относятся вставки. Они, как обычно, помечены писателем применяемым им в рукописях значком «х» с последующими пометками: «Вставка № 1», «Вст. № 2» и так далее.
Рядом с прозой соседствуют стихи казачьей песни.
На страницах разбросаны отдельные абзацы, предложения, фразы, среди которых есть начатые и оборванные на полуслове. По содержанию это отдельные эпизоды, сцены, диалоги, краткие характеристики персонажей.
Есть также записи случайные, не имеющие отношения к роману, какие появлялись у писателя в те минуты, когда он занимался опробованием нового пера.
Все десять черновых страниц можно отнести к материалам творческой лаборатории писателя, к той самой заветной кладовой, куда дверь всегда была закрыта для посторонних, даже для самых близких друзей.
Начнем с листа, что показался мне самым простым для разгадывания – на нем с одной стороны случайные записи: какие-то примитивные рисунки, адреса, отдельные строки, а на обратной стороне листа записана казачья песня. Если она попала в роман, ее обнаружить можно гораздо быстрее, чем строки прозаические…
Что же это за «случайные записи»?
Первая сверху: «Проба карандаша».
В середине страницы, которой я дал условный номер 1, читаю шолоховский адрес двадцатых годов:
«Ст. Вешенская
Северо-Кавказский край
Шолохову
Михаилу Александровичу».
Вокруг этого адреса Шолохов, опробуя перо и карандаш, раз десять расписался на разный манер. Несколько раз написал свою фамилию – Шолохов – без инициала, несколько раз с инициалом, поставленным раздельно от фамилии, поупражнялся также в написании инициала и фамилии слитно.
Затем перешел на фамилии, имена родных и близких:
«бывшая Громославская Мария Петровна Шолохова».
«Мария»
«Анна»
«Светлана Шолохова»
«Стасевич Алексей Михайлович».
В правом нижнем углу страницы, не исключено, что рукой ребенка, возможно, Светланы Шолоховой, нарисованы неровные круги с точками, обозначающими глаза и нос. В левом углу высокий столбец парных цифр, не похожий на подсчет глав и страниц, поскольку двузначные числа столбцов намного превышают число глав и число страниц в одной главе, например, 48–80, 26–15.
Запись эту мне расшифровать не удалось.
Еще одна случайная запись: «Дорогой Микиташечка! Я вас очень люблю». По-видимому, шутливая фраза, не относящаяся к «Тихому Дону».
А вот в верхнем правом углу фраза серьезная, относящаяся к роману: «Словно всю жизнь пытался и не мог понять далекий призрачный мотив». Откуда она?
В другом углу страницы читаю: «В армиях вызревал гнев, плавился и вскипал, как вода в роднике, выметываемая ключами».
И еще две записи:
«Маленький, изящно одетый член городской думы, по профессии пр. пов., на долю которого выпало встречать казаков…».
«Член городской думы по профессии пр. пов., на долю которого выпало встречать казаков…»
Теперь читаю записи на другой стороне листа, которую условно обозначаю № 2.
На ней другой вариант уже знакомой фразы о том, кому пришлось встречать казаков в Петрограде.
«Маленький, изящно одетый представитель, на долю которого выпало встречать казаков…»
Эти строки Шолохов перечеркнул, на прочитанной нами странице, где «представитель» в чине «присяжного поверенного». В «Тихом Доне» мы встречаемся с ним на недолгое время в Х главе четвертой части романа, где описывается, как есаул Листницкий размещал сотню в отведенном ей приспособленном под казарму торговом помещении:
«Удовлетворенный осмотром, он в сопровождении маленького изящно одетого представителя городского управления, на долю которого выпало встречать казаков, направился к выходу во двор…»
В этой же главе нахожу абзац, куда легла впервые появившаяся в черновом листе фраза о гневе армий.
«…армии по-разному встречали временного правителя республики Керенского и, понукаемые его истерическими криками, спотыкались в июньском наступлении; в армиях вызревший гнев плавился и вскипал, как вода в роднике, выметываемая глубинными ключами».
Вот с этого и начал я разгадывать загадки, представшие на ненумерованных страницах черновых заготовок.
Эта страница таила много интересного. На ней видишь, как рождалась еще одна фраза из Х главы:
«…разглядывая рисунок, тот так покраснел, что…».
«Тому кровь кинулась в лицо. Казалось, что вот-вот она густо поползет по снежно-белому воротничку сорочки».
И еще одна запись:
«Тот подпрыгнул, разглядывая рисунок расторопно-мышастыми глазами, страшно засопел по…».
Искать, куда пошли эти маленькие заготовки, долго не пришлось. Они оказались все в той же Х главе, в эпизоде, где Листницкий во время осмотра помещения увидал на стене самодельный рисунок: оскаленную собачью морду и метлу, символ опричнины, – рисунок, оставленный кем-то из петроградских рабочих, ремонтировавших здание для непрошеных гостей-казаков.
«– Что это? – подрожав бровями, спросил Листницкий у сопровождавшего его представителя.
Тот обежал рисунок расторопно-мышастыми глазами, страшно засопел. Кровь так густо кинулась ему в лицо, что даже крахмальный воротничок сорочки словно порозовел на нем…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.