Глава 11 «ВТОРАЯ РОДИНА» ПОМНИТ
Глава 11 «ВТОРАЯ РОДИНА» ПОМНИТ
Кубинская печать, начиная с 10 октября 1967 года, стала публиковать различные подробности и версии о гибели Че. Все эти сведения печатались пока без комментариев: страна ждала, что скажет Фидель...
Команданте подтвердил это печальное известие в своем выступлении по телевидению и радио. «Изучив и проанализировав всю информацию, которой мы располагаем, — сказал он, — мы пришли к заключению, я с болью говорю об этом, что известие о смерти товарища Че Гевары является правдой»[376]. Фидель Кастро подробно осветил обстоятельства гибели соратника и разоблачил попытки убийц замести следы своего преступления. Правда, пока он ничего не сказал о самых изощренных из них (по-видимому, информация о них тогда еще не поступила в Гавану), но он скажет об этом позже.
В тот же день в стране объявлялся 30-дневный траур, а 8 октября — «Днем Героического партизана», который теперь отмечается на Кубе каждый год. Утверждалась комиссия по проведению траурных мероприятий и увековечению памяти Эрнесто Гевары — во главе с его соратником Хуаном Альмейдой. Позднее будет создана при ЦК КПК Комиссия по творческому наследию Че, где теперь хранится все, что писал он и все, что писали о нем. (Прим. авт.: Благодаря прекрасно налаженной работе Комиссии, мне удалось познакомиться в ее архиве с неопубликованными письмами команданте.)
...Вечером 18 октября на площади Революции в Гаване собрались жители кубинской столицы. Выступал Фидель Кастро. В глубокой тишине он необычно тихим для него голосом рассказал о героической деятельности Че Гевары в Боливии и его трагической смерти там.
Глава кубинского государства объяснил соотечественникам причины того, почему в течение долгого времени официально не сообщалось о местонахождении Гевары. (Прим. авт.: Еще 3 октября 1965 года, говоря об отъезде Че с Кубы, Фидель сообщил, что Че оставил письма родителям, детям и ему. Он сказал, что они переданы адресатам, а свое зачитал собравшимся.) (Прим. авт.: О письме Фиделю уже рассказывалось выше, поэтому мы ограничимся здесь лишь цитированием только некоторых абзацев.) Вот эти выдержки из письма:
«...Перебирая дни прожитой жизни, думаю, что я работал достаточно честно и упорно в интересах торжества революции. Единственным моим серьезным упущением было, что недостаточно верил в тебя в первые дни Сьерра-Маэстры (помните, за это признание «ухватился» мексиканский журналист. — Ю.Г.) и не сразу понял твои качества лидера и революционера... Я горжусь, что следовал за тобой без колебаний, воспринимая как собственную твою манеру мыслить, понимать и оценивать опасности и убеждения...»
Теперь, выступая перед страной после гибели Гевары, в заключение митинга Фидель призвал кубинцев «быть такими, как Че, без единого темного пятна в своем поведении» и добавил, что «Че служит для нас образцом!»[377].
А вот тексты писем Гевары родителям и детям.
«Дорогие старики!
Я вновь чувствую своими пятками ребра Росинанта, снова, облачившись в доспехи, я пускаюсь в путь. Около десяти лет назад я написал Вам другое прощальное письмо. Насколько помню, тогда я сожалел, что не являюсь более хорошим солдатом и хорошим врачом; второе меня уже не интересует, солдат же из меня получился не столь уж плохой.
В основном ничего не изменилось с тех пор, если не считать, что я стал значительно более сознательным, мой марксизм укоренился во мне и очистился. Считаю, что вооруженная борьба — единственный выход для народов, борющихся за свое освобождение, и я последователен в своих взглядах. Многие назовут меня искателем приключений, и это так. Но только я искатель приключений особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, дабы доказать свою правоту.
Может быть, я пытаюсь сделать это в последний раз. Я не ищу такого конца, но он возможен, если логически исходить из расчета возможностей. И если так случится, примите мое последнее объятие.
Я любил вас крепко, только не умел выразить свою любовь. Я слишком прямолинеен в своих действиях и думаю, что никогда меня не понимали. К тому же было нелегко меня понять, но на этот раз — верьте мне. Итак, решимость, которую я совершенствовал с увлечением артиста, заставит действовать хилые ноги и уставшие легкие. Я добьюсь своего.
Вспоминайте иногда этого скромного кондотьера XX века.
Поцелуйте Селию, Роберто, Хуана-Мартина и Пототина, Беатрис, всех. Крепко обнимает Вас Ваш блудный и неисправимый сын Эрнесто».
Конечно, письмо детям совсем другое и более краткое:
«Дорогие Ильдита, Алеидита, Камило, Селия и Эрнестито!
Если когда-нибудь вы прочтете это письмо, значит, меня не будет среди вас.
Вы мало что вспомните обо мне, а малыши не вспомнят ничего.
Ваш отец был человеком, который действовал согласно своим взглядам и, несомненно, жил согласно своим убеждениям.
Растите хорошими революционерами. Учитесь много, чтобы овладеть техникой, которая позволяет властвовать над природой. Помните, что самое главное — это революция, и что каждый из нас в отдельности ничего не значит.
И главное, будьте всегда способными самым глубоким образом почувствовать любую несправедливость, совершаемую где бы то ни было в мире. Это самая прекрасная черта революционера.
До свидания, детки, я надеюсь еще вас увидеть.
Папа шлет вам большущий поцелуй и крепко обнимает вас»...
В адрес кубинского руководства, начиная с 16 октября, шел поток посланий с соболезнованиями из различных стран, поступило такое послание и от ЦК КПСС...
Летом следующего года в мировой печати снова появились сенсационные сообщения, связанные с именем Че Гевары: в Гаване объявлено, что кубинское правительство получило из Боливии от одного «доброжелателя» фотокопию Дневника Че. Сообщалось также, что кубинское руководство, убедившись в подлинности документа, решило опубликовать его на Кубе для бесплатного распространения, а также безвозмездно передать копии зарубежным издательствам с целью его опубликования за границей.
Из Ла-Паса немедленно последовала реакция генерала Баррьентоса. Он заявил, что все фотокопии Дневника Че находятся под его личным контролем и что единственно, что в состоянии сделать кубинцы, — это представить подложную копию либо часть Дневника, склеенную из фрагментов, опубликованных в разное время самим боливийским правительством.
Фидель Kacтpo выступил 3 июля того же года по гаванскому телевидению и представил всеобщему обозрению фотокопии Дневника Че и другие документы из его рюкзака. Он не преминул также разоблачить махинации боливийских правящих кругов, пытавшихся продать иностранным издательским фирмам упомянутый документ за баснословную сумму.
Президенту Баррьентосу не оставалось ничего другого, как признать, что Гавана действительно обладает подлинными документами Че Гевары. Конечно, это он сделал не из соображений совести, а боясь дополнительных разоблачений. И чувство самосохранения его не подвело: 19 июля из Боливии в Чили бежал министр внутренних дел Антонио Аргедас, один из самых информированных и доверенных людей президента. В чилийской столице Аргедас заявил журналистам, что являлся агентом ЦРУ и что это именно он, решив порвать со «зловещей бандой, которая плетет заговор против человечества», переслал документы Че в Гавану. (Коммент. авт.: читатель уже знаком с этой акцией, открывающей первую главу данной книги).
На судебном процессе, состоявшемся над добровольно вернувшимся в Ла-Пас Аргедасом, тот признал, что он передал Дневник Че в Гавану безвозмездно и из патриотических побуждений. Мотивируя свой шаг, он сообщил также следующее[378]:
«Из бесед с североамериканскими чиновниками я выяснил, что правительство США хотело вызвать широкий интерес к содержанию походного дневника майора Эрнесто Гевары, дабы затем дать дневнику собственную версию и внести значительные изменения в оригинал с целью оправдать многостороннюю вооруженную агрессию против Кубы (в то время такая акция планировалась Вашингтоном совместно с ОАГ. — Ю.Г.) и массовые репрессии внутри страны. То есть была задумана провокация с выпуском фальшивого или далекого от подлинного текста дневника».
Любопытный разговор состоялся между Аргедасом и председателем суда:
«Судья: вы коммунист?
Аргедас: Я марксист-гуманист.
Судья: Какого вы мнения о Геваре?
Аргедас: Он — герой, пример для всей Америки.
Судья: Расскажите суду, были ли вы знакомы с Эрнесто Че Геварой и братьями Передо и какие отношения вы с ними поддерживали?
Аргедас: Я не имел чести лично знать майора Эрнесто Гевару. С майором Инти Передо у меня было шапочное знакомство. Что же касается майора Роберто Передо (Коко), лично я его глубоко уважал, хотя никогда не поддерживал с ним связей политического характера».
И, конечно, не приходится удивляться, что после таких признаний (особенно по поводу ЦРУ) Аргедаса пытались расстрелять из пулемета на одной из улиц боливийской столицы. Поняв, что его жизнь находится в большой опасности, он с семьей уехал на жительство в Гавану.
Там на митинге 26 июля 1970 года Фидель Кастро информировал кубинский народ о следующем:
— «После истории с дневником д-р Аргедас продолжал бороться и старался переправить в нашу страну гипсовый слепок с лица Че, маску, которая была сделана там в день, когда он был убит, и, кроме того, он сохранил и переправил в нашу страну кисти рук Че Гевары. (Площадь замерла. Фидель помолчал несколько секунд, как будто переводя дыхание, и продолжал):
— Руки Че хорошо сохранились. Кубинские специалисты приложили для этого особые усилия.
Традиции нашей страны известны. Она хоронит своих сынов. Это традиция. У каждого народа есть свои традиции. Масео, Марти были похоронены. И так мы будем поступать всегда. Но мы задались вопросом: «Что делать с руками Че?» (Фидель снова помолчал, вопросительно оглядывая собравшихся, многие невольно при этом обратили свой взор на сидевшую на трибуне женщину, одетую во все черное, — это была Алеида Марч, вдова Гевары)...
— Это его плоть, — продолжал оратор, — единственное, что у нас осталось от него. Нам даже неизвестно, удастся ли нам когда-нибудь найти его останки. Но у нас есть руки, которые практически в целости и сохранности.
И именно поэтому мы желаем задать народу вопрос, каково его мнение по этому вопросу. (Как будто на одном выдохе над площадью прокатилась волна: «Сохранить!»)
Сохранить? Тогда мы хотим вынести на суд народа такое предложение: уже сделана копия с маски, и мы можем сделать таким способом много репродукций и сохранить оригинал маски. Можно также хранить руки Че в стеклянной урне и поставить ее здесь, у статуи Марти, в каком-нибудь зале в день очередной годовщины его гибели. Это руки, в которых он держал оружие, ведя борьбу за освобождение, руки, которыми он писал, излагая свои блестящие мысли, руки, которыми он работал на плантациях сахарного тростника, в портах, на стройках. И можно сделать нечто вроде музея Че, если вы захотите, нечто вроде временного музея. (В этот момент Алеиды на трибуне уже не было. Ее, видимо, увели врачи. — Ю.Г.).
— Че не принадлежит нашей стране, — продолжал оратор. — Че принадлежит Америке. И в один прекрасный день эти руки будут находиться там, где пожелают народы Америки. А пока наш народ будет хранить их и будет заботиться о них...
Итак, в ближайшую годовщину гибели Че Гевары мы откроем это помещение, где будут находиться его маска и его руки и куда сможет свободно приходить народ и осматривать их. Хотя нужно признать, что в такой момент любому человеку будет трудно. Я знаю, что на многих товарищей даже сама эта идея произвела большое впечатление, оказала сильное воздействие. Я понимаю, что такое же воздействие это окажет и на всех вас.
Перед началом митинга здесь была Алеидита. Я разговаривал с ней, и я сказал ей об этом, чтобы не застать ее врасплох. Ее глаза немного покраснели, из них выкатилось несколько слезинок, но она сказала: «Да, хорошо».
Так что подруга Че знала об этом. Отец знал об этом. Об этом знало всего несколько человек. Дети, конечно, об этом не знали. (Фидель тяжело вздохнул, как после тяжелой работы, и продолжил):
— Так или иначе, мы всегда будем крайне признательны д-ру Аргедасу за то, что он сделал.
Че убили, но не смогли помешать тому, чтобы его Дневник попал на Кубу. Старались сделать так, чтобы его тело исчезло, но не смогли помешать тому, чтобы его руки оказались на Кубе. Неизвестно, для чего сделали его маску, но ничто не могло помешать тому, чтобы она попала в руки кубинского народа.
— Справедливая идея, дело Че, его достоинство, его величие сделали то, что казалось невозможным. Человек, который официально был в составе боливийского правительства, ведшего борьбу против Че, рисковал жизнью не один, а много раз, чтобы спасти Дневник Че и переправить его на Кубу, а затем чтобы спасти руки и маску Че и переправить их нам...[379].
Кубинский лидер сдержал слово. К очередной годовщине со дня гибели Че Гевары его маска и руки были выставлены на всеобщее обозрение в небольшом мемориальном зале в Гаване. Нескончаемой вереницей шли кубинцы, иностранные гости Кубы, чтобы поклониться памяти «героического партизана».
И все же Фидель Кастро был прав, когда предупреждал о слишком сильном психологическом воздействии подобной картины на многих людей. Были даже случаи, когда во время посещения упомянутого зала люди, особенно пожилые, теряли сознание, падали в обморок...
В 1997 году в г. Санта-Клара, штурмом которого во время Повстанческой войны руководил Э. Че Гевара, на площади его имени был сооружен скульптурный Мемориальный комплекс в честь Героического партизана.
Образ Че Гевары, его дело стали одной из центральных тем воспитательной и просветительской деятельности на Кубе. Постоянно возвращается во многих своих выступлениях к теме «личность Гевары» Фидель Кастро. Вот его слова, произнесенные в одном из них:
«Че был человеком, к которому люди сразу же испытывали привязанность за его простоту, характер, естественность, оригинальность, даже еще не зная о многих других его достоинствах»[380].
Со дня смерти национального героя кубинцев прошло почти сорок лет. Его не застали в живых даже многие сегодняшние отцы и матери. Тем не менее, на Кубе каждый школьник сегодня может рассказать вам о Геваре.
Об этом свидетельствуют страницы сочинений даже еще тех школьников, которые писали их о команданте, как об одном из героев только что победившей революции. Они были на писаны учениками 1—3 классов маленькой сельской школы в горной заимке Санта-Ана (по кубинским правилам, это дети 6—8-летнего возраста). Я выписал из них только отдельные строчки:
«Че был аргентинцем и кубинцем. Он сражался в горах, на равнине, везде, где шла война».
«Он был невысокий, нес винтовку на плече, курил сигару, ехал на осле и... боролся с тираном Батистой».
«Че был боевой человек... с детства думал о свободе».
«Че был большим патриотом, он шагал по здешним горам и по другим тоже. Его ранили в Альто-дель-Конрадо. У него были такие же идеи, что и у Фиделя и у других патриотов в Сьерра-Маэстре...»
«Че боролся за то, чтобы у нас была школа. И Фидель тоже...»
А вот фрагмент из беседы с 8-летним учеником той же школы:
«Учитель: Чем занимался Че?
Ученик: Он сражался с тиранией.
Учитель: Какой тиранией?
Ученик: Тиранией Батисты.
Учитель: Ты помнишь об этой тирании сам?
Ученик: Нет, отец рассказывал.
Учитель: Чем еще занимался Че в Сьерре?
Ученик: Курил сигары...»
Милая детская непосредственность, замешанная на глубоком уважении и почитании национального героя...
А что же собственные дети Эрнесто Гевары? Мы уже упоминали о них.
Они, как и предсказывал Че в своем прощальном письме им, выросли и стали достойными гражданами Кубы. Помните, что писал их отец в письме на имя Фиделя Кастро: «Не оставляю ничего материального моей жене и детям, и меня это не огорчает, а радует. И не прошу ничего для них, так как государство предоставит им все необходимое для жизни и образования».
В ноябре 2003 года дочь Алеидита, ныне — детский врач, посетила Москву. Ее тепло встретили россияне. В московском Доме дружбы с народами зарубежных стран в честь нее, президента общества «Куба — Россия», был организован торжественный вечер.
В предисловии к книге я упоминал Антонио Нуньеса Хименеса. Пройдя вместе с Че Геварой часть Повстанческой войны на Кубе, он получил звание капитана и после победы революции возглавлял Национальный институт аграрной реформы (исп. аббревиатура — ИНРА), а затем стал президентом Академии наук Кубы. Будучи совсем молодым, Антонио увлекался наукой, особенно географией и спелеологией (изучение пещер). Вообще, трудно сказать, какой из наук не увлекался бы он. Даже в университете А. Нуньес «умудрился» поучиться на инженера-агронома, а также на филолого-философском факультете. В начале 70-х годов он был назначен послом в Перу, где и продолжилась наша с ним дружба.
Не могу сказать, что они с Геварой были друзьями, но хорошими товарищами — безусловно. Нуньес много общался с Че, в частности в ИНРА, где команданте возглавлял некоторое время департамент промышленности. Гевара всегда видел в молодом ученом интересного собеседника.
Во время наших с Нуньесом перуанских встреч он охотно вспоминал о своем погибшем товарище. Вот что сохранила моя память из этих рассказов о Че.
Нуньес Хименес пришел в колонну Че Гевары, когда она начала свои действия в провинции Лас-Вильяс, участвовал в штурме ее столицы, города Санта-Клары. Помимо боевых заданий, командир поручал «профессору», как в шутку он его звал (до войны Антонио преподавал в университете, написал ныне известный во всем мире труд — «Географию Кубы». — Ю.Г.), некоторые пропагандистские акции. Например, он написал воззвание «К кубинскому народу». В нем, в частности, были такие слова:
«Наша армия — это армия крестьян, рабочих, студентов и интеллектуалов, и ее миссия, кроме руководства войной за свержение тирании, обеспечить демократию для всех, установить свободу слова и мысли, осуществить аграрную реформу с немедленным разделом земли... установить профсоюзную демократию, гарантировать принятие справедливых требований рабочих и всех тех мероприятий, которые необходимы для обеспечения народных прав...»[381].
Прочитав текст, Че остался доволен и приказал размножить его на ротаторе.
Доверял он Нуньесу и многие ответственные боевые операции, учитывая, помимо храбрости капитана, и его хорошее знание провинции Лac Вильяс, его малой родины. Например, он провел колонну незамеченной по проселочным дорогам в район университетского городка, расположенного в нескольких километрах от Санта-Клары. Студенты, преподаватели и обслуживающий персонал, несмотря на рассветный час, восторженно встретили 300 «барбудос», особенно когда в одном из них узнали профессора «дона Антонио».
Говоря о Геваре, мой собеседник не раз возвращался к теме его исключительной человечности. В день наступления на Санта-Клару, когда колонна медленно продвигается по шоссе и входит в один из пригородов, жена Нуньеса, боец Лупе Велис, говорит Че, что в этом местечке находится их с Антонио двухлетняя дочь, оставленная на попечение друзей. Поручив своему заму колонну, команданте садится в «джип», приглашает в него Антонио с женой и везет их к указанному дому, чтобы убедиться, что с их дочуркой все в порядке.
После разгрома стоявшего на запасных путях батистовского бронепоезда, о чем мы рассказывали в начале книги, Че приказывает сохранить жизнь взятым в плен 400 вражеским солдатам и офицерам, а последним разрешает сохранить личное оружие. Чтобы не было ненужной расправы (многих бойцов «сжигало» чувство мести за погибших родственников), командир просит Антонио взять двух повстанцев и сопроводить пленных на грузовиках до порта Кайбариен. «Хотя нас было только трое, — вспоминал Нуньес, — пленные были так ошарашены происходившим, что никто из них и не подумал бежать... По дороге население нас восторженно приветствовало, а пленным выражало всячески свою неприязнь. Нам стоило большого труда защитить этих вояк от народного гнева. В Кайбариене я связался по радио с курсировавшим поблизости батистовским фрегатом и пригласил его зайти в порт, чтобы забрать моих подопечных пленников. На запрос капитана корабля инструкций у командования последнее ответило, что считает пленных подлыми трусами, с которыми повстанцы могут поступать по своему усмотрению. Пришлось оставить пленных в местном морском клубе на попечение народной милиции...»
Рассказав эту историю, посол добавил, что и на Кубе и в Боливии, где Че тоже весьма гуманно обходился с пленным противником, армейцы должны были бы учиться у него человечности.
Воспользовавшись упоминанием Нуньесом страны, где погиб Гевара, я попросил высказать свое мнение о «боливийской геррилье».
Многие, кто пишет на эту тему, отметил он, обращают внимание на недостаточную подготовленность партизанского «очага» (я про себя сразу вспомнил слова Р. Дебре о заметной «импровизации» в деятельности отряда), но главное было в другом — в «огромной идеализации» Геварой и людей, и обстоятельств. Я напомнил послу слова английского философа Честертона: «Каждый человек по-своему идеалист, но вот беда: часто их идеал — ошибочный». Это так, подтвердил собеседник, хотя идеал Че, его мечту о свободном и справедливом обществе вряд ли можно назвать ошибкой. А идеализировал он многое. Мы как-то, заметил Нуньес, крепко с ним поспорили по этому поводу, когда работали вместе в ИНРА.
Вернувшись к обвинениям Че в недостаточной подготовке партизанской акции в Боливии, А. Нуньес заметил, что тот, кто это утверждает, упускают из виду два очень важных обстоятельства. Во-первых, то, что подготовка велась в условиях такой суперсекретности, что даже ближайшее окружение Фиделя не было посвящено во все детали, что может вести, естественно, к неправильным выводам по этому вопросу. Вспомни, сколько спекуляций было в мире по поводу его «исчезновения» с Кубы. Писали, что видели его с перонистами Аргентины, партизанами Колумбии и Перу, что он был застрелен якобы ненавидевшим его О. Дортикосом прямо на заседании кубинского Совмина, что был изгнан с Острова и скитается в поисках смерти в Амазонии. Кубинские «гусанос» в Штатах тоже внесли свою лепту. Перефразировав бельгийскую песню, они напевали в Майами: «Тинтин (так они прозвали Че. — Ю.Г.) потерялся, Тинтин потерялся, где же он, Тинтин?»
(Прим. авт.: Я действительно был наслышан о разных «версиях» пропажи кубинского министра. Дочь генсека КП Венесуэлы Мачадо якобы даже сказала знакомому журналисту: «Если поедешь на Кубу и увидишь Фиделя, спроси от имени моего отца, сидящего в венесуэльской тюрьме, куда он девал Че?!»)[382].
Во-вторых, сказал посол, часто забывают, что Гевара, оказавшись на боливийской территории, отнюдь не собирался тут же начинать боевые действия. Самое раннее, он намеревался сделать это через год, но ряд буквально роковых обстоятельств вынудили его, как говорят военные, принять бой. Ведь Че вообще не думал о скорой победе. Скорее он был готов к длительной борьбе в течение многих лет (именно партизанская война это позволяет), пока не разгорится большой пожар освободительной войны на континенте...
Посол подошел к книжной полке, взял оттуда книгу с портретом Э. Гевары на обложке и продолжал:
— Вот, посмотри Дневник Че. Описывая все удачи, поражения и тяготы партизанской жизни, в которой отмечает предательство, скаредность, трусость, эгоизм у отдельных бойцов, вместе с тем в ежемесячных резюме Эрнесто всякий раз идеализирует партизан. Он пишет: «У всех бойцов мораль на высоте» и т.п.
— Может быть, это результат его высокого оптимистического настроя? — прерываю я рассуждения посла.
— Тут я с тобой полностью согласен. Только добавлю: огромного оптимизма. Че действительно был, как говорят, неисправимым оптимистом. Вся его натура романтика, бунтаря, поэта дышала оптимизмом. Я бы даже сказал, излучала его.
— И при этом, — заметил я, — совершенно скептическое отношение к своему здоровью: стою на слабых ногах, с дырявыми легкими, долго не проживу и пр.
— Это ты верно подметил, — сказал Нуньес, — но это скорее беспощадный диагноз медика, чем оценка своих сил борцом.
Зная о том, что вторая жена Гевары, Алеида, и супруга Нуньеса, Лупе, были обе бойцами Повстанческой армии и дружили, я поинтересовался у посла, дружили ли их семьи, как говорится, домами.
— К сожалению, практически нет, — признался мой собеседник, — ты же знаешь, как все мы тогда работали, особенно Че, который выступал сразу в нескольких ипостасях и по существу был правой рукой у Фиделя. А что касается наших «половинок апельсина» (так латиноамериканцы называют свои «половины». — Ю.Г.), то обе были «максимально загружены» проблемой роста кубинского населения... Правда (Антонио лукаво улыбнулся), я всегда в душе завидовал Че, к семье которого прибавлялись как девочки, так и мальчики, а мы с Лупе в «поисках мальчика» сподобились родить только четырех дочек... (Прим. авт.: Супруги на Кубе, имеющие только дочерей, при очередной беременности жены говорит: «Снова ищем мальчика».)
Вспоминая о первых годах после победы революции, посол заметил, что Э. Гевара интересовался буквально всем. Например, работая в ИНРА, активно поддержал идею создания на селе так называемых народных лавок, в которых все товары продавались крестьянам почти по себестоимости, за счет исключения из торговой цепочки посредников. Или проблема питания. До революции подавляющее большинство жителей Кубы потребляло мало белков. По данным экспертов ООН, после Второй мировой войны на продукты животного происхождения приходился лишь 21% (по калорийности) среднедушевого рациона кубинцев (в США — 41%). Остро стояла и проблема структуры питания, в том числе и у обеспеченных слоев. В условиях жаркого тропического климата кубинец не только ел много жирного вообще, но в составе потребляемых им жиров значительно преобладал свиной жир (лярд или шпик), и крайне мало потреблялось растительного масла. По словам Нуньеса, это объяснилось не только сложившимися традициями, но и более низкой ценой упомянутого жира по сравнению с растительными маслами.
Э. Гевара, не понаслышке, а как врач, знавший, как много на Кубе больных, страдающих печенью, холециститом и т.п., придавал большое значение решению этого вопроса (см. его выступление «Революционный врач» перед кубинскими медиками, вошедшее в Приложения к этой книге). Он видел и экономическую сторону данной проблемы: США традиционно поставляли на Кубу по бросовым ценам почти не употреблявшийся ими свиной жир. При таких ценах, а также при отсутствии необходимых перерабатывающих мощностей растительного сырья на Острове производить другие виды жиров (из растений) было делом нерентабельным. (Прим. авт.: К этому стоит добавить, что многие масличные культуры, особенно подсолнух, являются растениями «длинного дня» и в условиях кубинских субтропиков произрастают плохо.)
По предложению Че Гевары, правительство Кубы подняло цену на лярд и путем ряда мер снизило цены на растительные масла. При этом Че часто повторял, сказал Нуньес, что мы должны думать не только об экономической выгоде, но и о здоровье народа.
Добавим к этому, что уже в 1960 году средний рост потребления продовольствия на Кубе составил 40%, а рост потребления мяса — 50%. Трудящиеся стали потреблять больше молочных, рыбных и других продуктов, почти недоступных им в прежние времена[383].
В другой раз снова разговор у нас с Нуньесом Хименесом зашел о «героическом партизане». Зная о том, что Антонио многократно бывал в Советском Союзе (кстати сказать, он возглавил первую официальную делегацию Кубы в СССР), имел там много друзей и вообще был высокого мнения о советских людях, я затронул тему «Че и СССР». При этом рискнул несколько в лоб поинтересоваться, не идеализировал ли он и нас, советских людей. Не скрою, исходя из нашей старой дружбы с Нуньесом, я рассчитывал на искренний, а не дипломатический ответ. И я его услышал:
— Пойми, Че просто не мог, насколько я его знал, не идеализировать своих единомышленников. Во-вторых, ему, быть может, больше, чем другим людям, было присуще чувство благодарности, будь то целая страна или отдельный человек. Мне думается, степень благодарности к СССР у него тоже видоизменялась. Если в первые месяцы после нашей победы в связи с вашей поддержкой Кубы она означала элементарное «спасибо», то спустя два-три года она превратилась в «большое спасибо, братья!».
— Я, — продолжал посол, — разговаривал с Че сразу после его возвращения из первой поездки в СССР. Казалось, его переполняло восхищение от увиденного там. Но больше всего его очаровали простые люди, искренне встречавшие его, старавшиеся сказать доброе слово в адрес Кубы. «И все это с такой естественностью, радостью и чувством товарищества!» — восторгался он. Мне кажется, он почувствовал в ваших людях что-то сродни его характеру, сродни ему самому.
Как будто почувствовав, что я жду от него продолжения этой темы, Нуньес добавил: — Ты знаешь, что отношения наших стран имели не только подъемы, но и некоторые спады, как, скажем, после Карибского кризиса. Че, поверь мне, больше других переживал эти охлаждения, особенно когда сталкивался с проявлениями неискренности со стороны некоторых советских руководителей (Прим. авт.: Мне при этих словах вспомнился случай недружественного высказывания о кубинцах руководителя одной советской республики в гаванском отеле, зафиксированный местными спецслужбами.)
— Но, — добавил посол, — Че никогда не отождествлял простых советских людей с подобными руководителями.
Не менее интересными были для меня воспоминания о Че Геваре другого его кубинского соратника и тоже команданте Хуана Альмейды. Мы не раз упоминаем его имя на страницах этой книги.
Совсем юным пареньком поступил он на стройку рабочим. После установления в стране диктатуры Батисты включился в революционное движение, участвовал в нападении на казармы Монкада. Был арестован. Выйдя из тюрьмы по амнистии в 1955 году, эмигрировал в Мексику. Затем участвовал в экспедиции на «Гранме». Был одним из командиров Повстанческой армии. После победы революции назначался командующим войсками в Центральной зоне, заместителем министра Революционных вооруженных сил. С конца 1976 года — заместитель председателя Государственного совета Кубы.
Мы познакомились с Альмейдой при весьма необычных обстоятельствах, если учесть, что он был не культурным работником, а военным. Дело в том, что Хуан наделен исключительными музыкальными способностями. Музыке он никогда профессионально не учился, но является талантливым композитором, на Кубе издано много пластинок с его сочинениями. Мы познакомились с ним на одной музыкальной вечеринке, я его приглашал потом на встречи с приезжавшими на Остров нашими музыкантами, и мы стали приятелями. Поэтому когда в 1972 году я приехал в месячную командировку на Кубу, мы пару раз встречались и беседовали, в том числе о его друге Че Геваре.
Альмейда вспоминал о нем с большой теплотой.
— Главное, — сказал он, — что сделали Фидель и Че, — они доказали всему миру и нам, кубинцам, что слова «Интернационала» «кто был никем, тот станет всем!» — это не выдумка, а реальность... Че настолько был окрылен победой нашей революции, что, вопреки всему, мечтал повторить ее в других странах.
На мой вопрос, можно ли Гевару считать мечтателем, команданте ответил утвердительно, добавив, что Эрнесто был «мечтателем-практиком»: все, о чем он мечтал, пытался с поразительным упорством осуществить. И в этом ему сопутствовали всегда колоссальное терпение и выносливость. Он вспоминал, как в Сьерра-Маэстре его друг, часто совсем обессиленный астмой, нес тяжеленный рюкзак, оружие и сумку с медикаментами. Однажды рядом с ним пуля ранила молодого новобранца, и тот почти плакал от боли. Гевара, которого в тот момент мучил астматический приступ, усилием воли прекратил кашель и, шуткой подбадривая парнишку, стал его перевязывать. Кстати, добавил мой собеседник, мне всегда казалось, что медицина у него и врачевание были от Бога. В любых условиях, не имея всего необходимого, он буквально с одним острым ножом в руках извлекал осколки, пули, лечил изобретенными им самим травяными лекарствами.
— Нас, выросших в обществе индивидуализма, где каждый думал только о себе, — продолжал Альмейда, — особо поражало в нем абсолютное отсутствие эгоизма, полное забвение о себе (Хуан стал вспоминать многие примеры того. Мы не будем их повторять здесь: ими изобилует и наша книга). И, конечно, Че абсолютно не допускал (мог даже дать бурный нагоняй!) проявления особого отношения к себе. Как-то раз плохо еще знавший его молодой боец, видя, как тот страдает от приступа астмы, предложил понести винтовку Гевары со словами: «Отдохни маленько, доктор». Че резко отверг предложение, сказав: «Я сюда не отдыхать приехал, парень, мать твоя пусть отдыхает!»
Конечно, говоря о Геваре с Альмейдой, имеющим абсолютный слух, мы не могли не пошутить по поводу столь абсолютного отсутствия оного у Че. По словам Хуана, он всегда с доброй завистью говорил о музыкантах и сам очень любил музыку, особенно латиноамериканскую. Однажды Альмейда слышал, как в соседней палатке Гевара довольно «чисто» насвистывал мелодию аргентинского танго. Когда Хуан сказал другу об этом и похвалил его, Че, вздохнув, признался, что это единственная мелодия, которую он может «изобразить не особо фальшивя».
Во время упомянутой командировки мне довелось встретиться и с моим старым приятелем, кубинским поэтом Роберто Ретамаром, который считает Че Гевару «коллегой по цеху поэзии». Он рассказал, как Дом Америк, культурно-просветительная организация, издающая произведения авторов из Латинской Америки, в которой он работает, буквально «по крохам» собирает творческое наследие Че. Кое-что прислала в Гавану первая жена Эрнесто — Ильда Гадеа.
— Мало кто знает, — сказал Ретамар, — но Гевара категорически отверг в свое время сделанное ему Союзом писателей Кубы предложение стать членом этого Союза. Так же он реагировал в тех случаях, когда кто-либо предлагал ему выплатить гонорар за ту или иную публикацию. Обязательно прочти, — добавил Роберто, — письмо Че нашему директору и его соратнице по революционной борьбе Аидее Сантамариа, которое опубликовано в двухтомнике его сочинений, изданном Домом Америк в 1970 году.
Уже вернувшись в Москву, я прочитал это письмо Че, поразившее меня, как всегда, беспримерной принципиальностью и бескорыстием. Вот оно:
«Дорогая Аидее!
Я сообщил Союзу писателей о своем намерении передать эти деньги (причитающийся Э. Геваре гонорар за книгу «Партизанская война». — Ю.Г.) в распоряжение вашей организации, в качестве меры, позволяющей не вступать в борьбу из-за действительно важных для меня принципов, хотя и вызванную ерундой.
Единственно важным здесь является то, что я не могу принять даже одного сентаво за книгу, которая ничего другого не содержит, как рассказ о перипетиях войны (имеется в виду Партизанская война на Кубе. — Ю.Г.).
Распорядись этими деньгами по своему усмотрению.
С революционным приветом, «Родина или смерть. Мы победим!»
Команданте Эрнесто Че Гевара, 12 июня 1964 г.»[384].
Неоднократно побывав на Кубе, в том числе спустя пять лет после гибели Гевары, я убедился, что его «вторая родина» не забыла своего героя. От мала до велика кубинцы помнят, чтят и преклоняются перед «героическим партизаном»...
С тех пор прошло почти сорок лет. В конце 2003 года Российское телевидение передавало репортаж о проведении на Кубе фольклорного праздника. Корреспондент подошел к старому негру, шевелюра которою была усеяна мелкими седыми косичками. Между ними состоялся короткий разговор:
«Журналист: Как Вы себя ощущаете на сегодняшней Кубе?
Старик: Не жалуюсь, но еще мечтаю, несмотря на преклонный возраст, о многом, хочу, чтобы наш народ жил еще лучше — он улыбнулся своей белоснежной улыбкой и продолжил: ...Мы всегда будем мечтать, как говорил наш Че... Ведь революция продолжается...»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.