Трилогия

Трилогия

К 50-летнему юбилею Советской власти в 1967 году театр буквально совершил подвиг, за очень короткий срок поставив трилогию – «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики». Три драматурга написали для нас пьесы: Зорин, Свободин и Шатров. Это был новый взгляд на историю.

В наше время «Современник» могут даже осудить за эту трилогию. Но сами мы тогда попытались очень честно отнестись к этим спектаклям, понять героев, изучая историю революционного движения в России. Герои-то были одержимы идеей, у каждого была своя правда, и именно это хотел доказать Ефремов. В «Декабристах» он играл императора Николая I. Потрясенный до глубины души предательством дворян, он сам вел допросы. Но конечно, главная идея спектакля – показать правоту декабристов, а не переживания царя.

В «Народовольцах» Ефремов играл Желябова – то есть уже совершенно противоположную роль. Одной из самых больших удач в «Народовольцах» был образ Софьи Перовской в исполнении Аллы Покровской. Перовская была образованнейшими человеком, знала несколько языков, изучала диалекты и говоры российских губерний.

Ефремов большое значение придавал массовым сценам. Ему важно было показать реакцию людей на казнь народовольцев, и все мы играли безмолвную толпу, все артисты труппы.

Спектакли трилогии были очень красивыми по форме. В «Народовольцах» время от времени на сцене появлялась люлька, я качала ее и пела колыбельную. Наверное, это был символ России.

Вырастешь большая,

Отдадут тя замуж,

Отдадут тя замуж

Во чужу деревню…

Над «Большевиками» мы работали особенно подробно. На сцене шло заседание Совнаркома. Комиссары, интеллигентные, образованные люди, вставляли в разговор фразы на немецком языке, долго спорили, прежде чем принять решение о красном терроре. Евстигнеев играл Луначарского, Козаков – Стеклова, а Кваша – Свердлова. Мы изучали жизнь большевистских лидеров, ходили в Кремль, смотрели документальные фильмы о съездах партии, и нас поражала одухотворенность лиц делегатов этих съездов, так отличающиеся от современных, – худые, с блестящими глазами. Мы понимали, что они искренне верили в коммунизм, в справедливое общество.

Мы побывали в музее-квартире Ленина, увидели, как он жил, а жил он очень скромно. Когда у него дома собирались наркомы, они пили чай с маленьким кусочком сахара вприкуску, а все чашки разные – сервиза не было. Его сестра Мария Ильинична спала в проходной комнате за ширмой.

Во время спектакля в зале сидела телеграфистка и передавала телеграммы Ленина. Гораздо позже я узнала, что телеграммы были опубликованы не полностью. Шатров включил в спектакль только первую, благородную часть. Вторую часть, с приказанием, например, расстрелять священников, от нас скрыли, как и многие другие документы и факты.

Во время заседания наркомы узнавали о ранении Ленина, их охватывало беспокойство за жизнь Владимира Ильича, женщины плакали. Зрители тоже переживали.

Я играла секретаря Ленина, Анну Кизес, которая всю ночь стирала его бинты.

В конце спектакля мы все пели «Интернационал», и зал, стоя, вдохновенно пел вместе с нами.

В первые годы, когда каждый спектакль принимали очень тяжело из-за цензуры, некоторые слишком острые фразы на время сдачи убирали из спектакля, но потом восстанавливали. Ефремов был очень умным, мудрым и обаятельным человеком, умел разговаривать с чиновниками. Министр культуры СССР Екатерина Фурцева всегда шла ему навстречу. Она помнила его, когда он еще был секретарем комсомольской организации детского театра, относилась к нему с большой симпатией. Она была интересной женщиной, неординарным чиновником. Ее обаяние я почувствовала, сидя рядом с ней на банкете после получения театром Государственной премии за «Обыкновенную историю».

Фурцева взяла на себя ответственность за поставленную нами трилогию. Шесть спектаклей «Большевики» мы отыграли еще до того, как спектакль был официально принят и разрешен.