Новая путеводная звезда

Новая путеводная звезда

После провала осады Парижа ситуация могла показаться отчаянной кому угодно, только не Генриху IV. В его облике невозможно было обнаружить и намека на то, что он удручен неудачей. В эти трудные годы, предшествовавшие коронации, энергия, далеко не всегда находившая разумное применение, прямо-таки бурлила в нем. Он отнюдь не был цельной натурой, героизм перемешался в нем с безмерным распутством, и похоть зачастую заставляла его забывать о национальных интересах, не говоря уже об интересах людей, связывавших с ним свою судьбу. В те несколько месяцев, которые последовали после бесславной попытки овладения Парижем, Генрих показал себя во всей своей красе.

В ноябре 1590 года на него обрушилась новая любовь: он воспылал всепоглощающей страстью к Габриели д’Эстре, в увлечении которой не было и намека на то возвышенное чувство, которое довелось ему испытать благодаря Коризанде. Этот роман, отдельные эпизоды которого могли бы показаться позорными и унизительными для кого угодно, продолжался без малого десять лет и едва не закончился самым крупным в жизни Беарнца скандалом, который положил бы конец его карьере еще за десять лет до встречи с Равальяком.

Кто же эта замечательная особа? Современники, то ли искренне, то ли с лукавством и иронией, превозносили ее неземную красоту, которую не в полной мере передают дошедшие до нас портреты Габриели д’Эстре. Ее лицо представляло собой правильный овал с маленьким ротиком, прямым носом, миндалевидными глазами, достаточно высоким лбом и пышной блондинистой шевелюрой. Современников поражала перламутровая белизна ее кожи. До наших дней дошло такое описание: «Хотя она была одета в платье из белого атласа, оно казалось черным по сравнению с ее белоснежной кожей. Ее небесного цвета глаза сияли так, что трудно было понять, берут ли они свой живой свет от солнца или же прекрасное светило обязано им своим сиянием. Добавьте к этому правильные дуги черных бровей, с легкой горбинкой нос, цвета рубина рот, грудь белее и глаже слоновой кости, а также руки, оттенком кожи напоминающие розы и лилии, перемешанные в столь дивной пропорции, что являют собой шедевр, сотворенный природой». Другой автор прославлял ее «коралловые уста и жемчужные зубы», а также, сколь ни парадоксально, «ее прекрасный двойной подбородок».

Как бы то ни было, Генрих с первого взгляда безумно влюбился в нее, точно желторотый юнец, а не муж зрелых лет, в равной мере поднаторевший в служении как Марсу, так и Венере. К его огорчению, новая пассия не сразу ответила ему взаимностью. И понятно, отчего: в этом взъерошенном, неряшливо одетом солдафоне, воняющем чесноком и попахивающем конюшней, не было ничего такого, что могло бы сразу же соблазнить девицу восемнадцати лет, сознающую свою красоту и не лишенную смекалки. Она принадлежала к семейству, в котором галантные дамы специфическим образом помогали своим покладистым мужьям делать карьеру, заслужив в общественном мнении малопочтенное прозвище «семи смертных грехов». Ее двоюродная бабушка по материнской линии побывала в любовницах у Франциска I, Карла V и у папы Климента III. Ее мать, Франсуаза де Ла Бурдезьер, дала повод к пересудам, бежав со своим любовником. Ее отцом был Антуан д’Эстре, губернатор Ла-Фера. В своих мемуарах Бассомпьер рассказывает неприглядную правду о Габриели д’Эстре: «В возрасте 16 лет ее при посредничестве герцога Эпернона продали Генриху III, заплатившему за нее шесть тысяч экю, из которых Монтиньи, королевский казначей, удержал для себя две тысячи. Король быстро пресытился ею, и мать продала ее Замету, после которого та досталась кардиналу Гизу, прожившему с ней год. Затем прекрасная Габриель перешла к герцогу Лонгвилю, от него — к герцогу Бельгарду, порадовав также своими прелестями многочисленных благородных господ, проживавших по соседству с имением ее отца. Наконец, герцог Бельгард презентовал ее Генриху IV».

Генрих ввязался в очередную любовную авантюру, когда Франция переживала тяжелые времена. Смерть кардинала Бурбона делала в глазах католических суверенов Европы королевский престол Франции вакантным. Первым заявил о своих притязаниях Филипп II, вторым браком женатый на дочери Геннриха II Елизавете Валуа, от которой у него родилась дочь Клара Изабелла Эухения. По праву первородства она была бы наследницей престола Франции, если бы не Салический закон, который испанские юристы склонны были рассматривать как не имеющий силы. Ради обеспечения прав инфанты Филипп II согласился оказать военную помощь Лиге, дабы сокрушить короля Наваррского. Его заверили, что Генеральные штаты примут соответствующее решение, и он, обнадеженный, в феврале 1591 года направил во Францию войско, которое разместили в Париже, отдав тем самым столицу под контроль испанского короля.

Герцог Савойский Карл Эммануил, сын Маргариты Французской и внук Франциска I, хотя и не имел намерения занять трон Франции, однако решил захватить территорию между Роной и Альпами. Натолкнувшись на мощную оппозицию парламента Гренобля, признавшего в декабре 1590 года власть Генриха IV, герцог Савойский нацелился на Прованс, но и там в апреле 1591 года потерпел поражение. Тогда он вторгся в Дофине, но Ледигьер 6 сентября в сражении при Поншарра пресек его агрессию. Однако и после этого угроза, исходившая от правителя Савойи, не была устранена окончательно.

Третьим претендентом на французский престол был клан Гизов. Карл III, герцог Лотарингский, супруг Клод Валуа, второй дочери Генриха II, имел бы все шансы на успех, если бы семейство проявило больше сплоченности. Однако Майенн решительно не желал видеть племянника королем Франции. Меркёр, глава младшей ветви Лотарингского дома, действовал в собственных интересах, поскольку хотел выкроить для себя независимое княжество в Бретани. Возмущенный притязаниями лотарингцев, Генрих IV открыто объявил им войну. Угроза расчленения страны требовала решительных и незамедлительных действий, однако влияние семейства Габриели д’Эстре не позволяло ему действовать достаточно эффективно. Главное вредное последствие этого влияния состояло в том, что затянулся процесс умиротворения Франции и освобождения ее от вмешательства извне.

К моменту первой встречи Габриели с Генрихом ее отец Антуан д’Эстре, изгнанный лигёрами из Ла-Фера, лишился своей должности губернатора, а ее дядя месье де Сурди — губернаторства в Шартре. Что же касается любовника мадам де Сурди, месье Филиппа Юро де Шеверни, бывшего канцлера Франции, то он горел желанием вновь заполучить эту должность. В руках этой бесцеремонной троицы юная, хотя и немало повидавшая уже Габриель служила лишь инструментом, разменной монетой и козырной картой в их нечистой игре. Как бы то ни было, господин Шеверни внезапно, совершенно непостижимым образом оказался в фаворе у короля. В этих любовно-криминальных шашнях надо искать и причину того, что Генрих IV к великому изумлению и разочарованию соратников по борьбе вдруг принял решение отказаться от осады Руана.

Ни для кого не являлось секретом, что этот город, можно сказать, сам был готов упасть, точно перезрелый плод, в руки короля: в нем недоставало боеприпасов, крепостные сооружения не поддерживались в надлежащем порядке, гарнизон был слаб и плохо управлялся. Более того, парламент Нормандии изъявлял готовность финансировать операцию по взятию Руана. Окружение короля торопило его принять это нежданное предложение. Овладение Руаном, ключом к господству в Нормандии, несомненно, позволило бы в какой-то мере загладить негативные последствия провала Парижской операции. Однако как бы случайно канцлер Шеверни и господин Сурди настоятельно посоветовали Генриху заняться осадой Шартра. И король согласился на это предприятие, в равной мере пагубное как для его репутации, так и для дела, вождем и знаменем которого он считался. Не менее красноречив был и тот факт, что Габриель сопровождала, наряду со своей доброй тетушкой, дядюшку Сурди, отправившегося осаждать Шартр, хотя для нее это было далеко не самое подходящее место. Стоит ли напоминать, что и Генрих IV не пренебрег своей обязанностью главнокомандующего. И пошла забава: каждый вечер пиры и танцы до упаду. В надлежащий срок Шартр капитулировал, месье де Сурди вновь занял должность губернатора, а король получил свою вожделенную награду.

Теперь вроде бы можно было заняться осадой Руана, о чем постоянно напоминали Генриху люди из его ближайшего окружения. На этот раз и Елизавета Английская предложила свою помощь, обещая прислать четыре тысячи солдат. Однако опять верх взяла прекрасная Габриель, отправившая царственного любовника осаждать Нуайон. В августе 1591 года этот город капитулировал, и Антуан д’Эстре стал его губернатором. Может быть теперь, когда в Дьепе высадились англичане, король подумал об интересах дела и приступил, пока еще не поздно, к осаде главного города Нормандии? Ничуть не бывало. Сначала он направился в Седан, а на обратном пути надолго застрял в Нуайоне, не в силах расстаться с любовницей. Даже наиболее преданные ему гугеноты, элита армии, начали роптать. Что же касается католиков, то они откровенно задавались вопросом, правильно ли они сделали свой выбор и не лучше ли было бы воевать на стороне Лиги.

Когда же, наконец, королевская армия в начале декабря подошла к Руану, было уже слишком поздно. В городе распоряжался Виллар де Бранкас, талантливый военачальник и убежденный сторонник Лиги. Пока Генрих бездарно тратил время на любовные похождения, у Бранкаса была возможность должным образом организовать оборону города. Кроме того, жители Руана, как и парижане годом ранее, ожидали прибытия Фарнезе, который помог бы снять осаду с их города. И опять король, не щадя себя, развивал свою бесполезную, хотя и весьма самоотверженную активность, днем и ночью командуя на батареях и в окопах. Хотя он демонстрировал личное мужество, не обращая внимание на свист пуль, осада Руана велась из рук вон плохо. Генрих совершил все промахи, какие только можно было совершить при осаде города. К тому же он то и дело отлучался на охоту или на свидания с любовницами и подолгу пропадал в Дьепе, где находилась его ненаглядная, хотя и не единственная Габриель.

Герцог Пармский прибыл во Францию в январе 1592 года во главе многочисленной и хорошо обученной армии испанских, валлонских и германских наемников. И опять Генрих столкнулся с той же самой проблемой, что и в 1590 году, во время осады Парижа. Провал той кампании ничему не научил его, и он совершил ту же самую ошибку: вместо того, чтобы продолжать осаду Руана, он предпочел двинуться навстречу Алессандро Фарнезе, чтобы навязать ему бой. Ближайшие соратники, прежде всего Рони, как могли, отговаривали его, но все было тщетно. Хуже того, он вбил себе в голову, что надо провоцировать противника, дабы вынудить его вступить в сражение. Во время одной из таких бестолковых стычек, случившейся 5 февраля 1592 года и позднее получившей ироническое название «битва при Омале», Генрих был настолько безрассуден, что едва не попал в плен и получил пулевое ранение в поясницу.

Едва поправившись, он решил продолжить провоцирование Алессандро Фарнезе, но у того было достаточно времени, чтобы укрепить гарнизон Руана и обеспечить город продовольствием. Верный своей тактике, он, выполнив главную задачу, собрался отходить, повторяя собственный тактический прием 1590 года. Генрих со своей кавалерией устремился за ним, однако Фарнезе сумел под покровом ночи форсировать Сену и удалиться во Фландрию. Сколь бы потом ни злословили, утверждая, что отход герцога Пармского больше походил на бегство, неудача, вновь постигшая Генриха, не стала от этого менее горькой. Фарнезе опять показал себя лучшим стратегом, чем Генрих, уже в третий раз проигравший решающую кампанию. Он и несет основную ответственность за неутешительные итоги 1591 года. Провал очередной кампании объясняется его плохой стратегией, выбор которой, в свою очередь, определялся тем, что действиями короля руководил не разум, а либидо. «Умиротворение страны», которого Генрих якобы желал больше всего на свете, вновь откладывалось.

И если бы, при всем при этом, хотя бы в своем неуемном влечении к Габриель д’Эстре он был удачлив! Но его ничуть не любили, а лишь использовали самым бессовестным образом. Даже став любовницей короля, Габриель продолжала любить Бельгарда и не упускала случая украдкой встретиться с ним. Забеременев, она, похоже, и сама не могла решить, кто был отцом ее ребенка. Король как будто не считал унизительной для себя эту «любовь втроем», за что и был вознагражден сомнительной честью стать героем скабрезных анекдотов. Однажды нежданно явившись к любовнице, он был вынужден ждать у запертой двери, пока Габриель не выпустила Бельгарда через окно. В другой раз Габриель лежала в постели с Бельгардом, когда их недостаточно своевременно предупредили о приближении короля, так что Бельгард успел лишь голым залезть под кровать. Генрих вошел, поприветствовал, словно не замечая ничего подозрительного, лежащую в кровати красотку, быстро разделся и, не теряя времени даром, лег подле нее. Утолив похоть, он попросил принести сладостей. Смакуя угощение, Генрих IV вдруг посмотрел Габриели прямо в глаза, а затем протянул тарелку под кровать, обратившись к прятавшемуся там любовнику со словами: «Ешьте! Никого нельзя обделить!» И оставив их, пунцовых от стыда, он удалился, хохоча во все горло.

Мало того: не довольствуясь продолжением любовной связи с Бельгардом, Габриель пыталась ненавязчиво склонить короля к мысли о необходимости выдать ее замуж за этого более удачливого, чем он сам, любовника. Генрих и сам понимал, что надо бы выдать любовницу замуж, дабы «прикрыть грех», но только не за Бельгарда, поскольку тот, как он небезосновательно опасался, не позволит ему встречаться со своей женой. Более подходящей в этом смысле кандидатурой был месье Лианкур, на покладистость которого можно было рассчитывать, учитывая, что он был практически разорен и являлся импотентом. За него Габриель и вышла, принеся ему в приданое 50 тысяч экю. Пусть союзники Генриха IV мучительно ломают головы над вопросом, где взять деньги на продолжение войны, Его Величество не снисходит до таких мелочей — он развлекается и тешит свою похоть!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.