Евгения КОРОБКОВА
Евгения КОРОБКОВА
Необыкновенный всплеск интереса к творчеству Ксении Некрасовой (1912–1958), не утихающий по сей день, начался после ее смерти. Сегодня поэтессу именуют «великой юродивой», «матушкой русского верлибра». И все же широкому читателю ее имя неизвестно.
Очевидны притчевость, фольклорность, мифологичность судьбы и личности поэта. И в историю литературы Некрасова вошла в большей степени как персонаж, а не автор. Ее имя можно встретить в мемуарах и рассказах об Анне Ахматовой, в воспоминаниях о художнике Фальке, в автобиографиях литераторов 40-х–50-х годов прошлого столетия В. Берестова, М. Алигер, Л. Чуковской, Л. Озерова и других. Чуть ли не каждый автор, описывающий литературное сообщество Москвы того времени, считает своим долгом упомянуть Ксению Некрасову, с которой связано огромное количество причудливых рассказов и литературных анекдотов того времени.
Известна характерная история из ташкентского периода жизни поэтессы: «Появилась Ксения Некрасова в своем лохматом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой, сказала: „Я буду у вас ночевать“. Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она положила одеяло, потом — подушку, и Ахматова ей все отдавала. „Ну что ж, — говорила Анна Андреевна, — Ксения считает, что если она поэт — ей все можно. А она — поэт“. Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если бы она не нашла себе более удобного жилища»[1].
А вот что говорит о Некрасовой Николай Глазков, ее хороший друг, собравший наибольшее число «мифов и легенд» о Ксении Некрасовой. «Заходит она в гости и спрашивает: Коля, у тебя нет конфетки? — Нет, говорю, Ксюша, конфетки, а есть на этот раз полконфетки! — Ну так давай! — Нет и полконфетки, я ее съел! Вот только каша осталась. — Ну давай кашу, не отступала Ксюша. — Возьми, Ксюша, тарелку, вымой ее и накладывай сколько хочешь! — Нет, Коля, отвечает Ксения, я мыть не буду, не умею. Я никогда не работала. Я ведь княжеского происхождения.
И поведала, что, когда Романовых расстреливали, ее спрятал один инженер. Потом хвастал, что хотел сохранить единственного отпрыска царской династии, вдруг реставрация капитализма будет, вот тогда-то он получит за все сполна. „А потом, потеряв всякие надежды, — добавила Ксения Некрасова, — выдал замуж за своего друга. Я ничего не умела делать, так меня он воспитал, но терпел все из-за того, что я была молодая. Когда началась война, увез меня в Киргизию, но там было очень голодно. И вскоре я убежала от него в Москву. И в Москве было голодно. Тогда я собрала свои стихи и пришла к Александру Фадееву. Александр Александрович, говорю, помоги издать сборник стихов, а то ребенку есть нечего, а ведь это твой ребенок! Фадеев схватился за голову, снимает трубку и звонит Щипачеву: Степа, сейчас приедет к тебе поэтесса Ксения Некрасова, помоги ей издаться, я очень тебя прошу! — А в чем дело, Саша? — Так нужно, Степа, отвечает Фадеев, я потом тебе все объясню!“
А настоящий-то отец был известен, — улыбнулся Николай Глазков, — Александр Межиров. Он знал, что это его ребенок. Говорят, что Александр Фадеев, будучи человеком рассеянным, подумал, может и было что…»[2].
Воспоминания современников о Некрасовой почти всегда ироничные и веселые — но судьба поэтессы трагична. Происхождение, дата и место ее рождения, ее настоящие родители неизвестны. Война началась для нее так же, как и для героини «Железного потока» Серафимовича: ее трехмесячного сына убило осколком снаряда, когда она держала его на руках. Обезумев от горя, Некрасова «чуть не кончила свое существование на дне какой-нибудь пропасти»[3]. Но, как она сообщает в том же письме, ее «спасли стихи». Всю свою жизнь Ксения посвятила творчеству. Вела полунищенское, голодное существование. Из-за тяжелых материальных условий была вынуждена отдать своего второго сына в приют. Сама жила в каморке при Союзе писателей. Собственное жилье получила за восемь дней до смерти…
В самую тяжелую минуту жизни Ксения высказала такую мысль: «Не нужно писать о трагедиях наших, надо писать о чем-то другом»[4]. Несмотря на то, что в литературных кругах Некрасова слыла за графоманку, а над творчеством ее посмеивались, сама она не сомневалась в ценности своих стихотворений и верила, что поэзия нужна людям, «как голодающему хлеб». Сегодня, по прошествии ста лет со дня рождения Ксении и более пятидесяти — со дня ее смерти, очевидно, что Некрасова не ошибалась.
Первая публикация Некрасовой состоялась в журнале «Октябрь». Это произошло в марте 1937 года. Двадцатипятилетняя Ксения Некрасова приехала в Москву из уральского города Шадринска и поступила в Литературный институт, в семинар Николая Асеева. Его предисловием открывалась подборка Некрасовой в «Октябре»: влиятельный по тем временам литератор прямо говорил о том, что «Некрасова — поэт, которого мы все ждали».
Это был успех, которого удостаивался далеко не каждый дебютант, приехавший покорять столицу. Однако 1937 год остался единственным ярким моментом в литературной карьере Некрасовой. Вскоре поэтессу перестают печатать. Редакторы объясняют отказ тем, что «белые стихи будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности…»[5]. Несомненно, основные нападки функционеров от литературы объяснялись тем, что стихи были «не как у всех». Поэтесса писала не только белыми стихами, но и особыми верлибрами, которые гораздо позднее современный исследователь Юрий Орлицкий назовет «гетероморфным стихом».
Тем не менее Некрасова не прекращает заниматься творчеством. Самостоятельно оформляет свои неизданные подборки в виде книжечек, стихи переписывает от руки или перепечатывает на машинке, приклеивает на плотные альбомные листы, которые потом скрепляет хлебным мякишем и разрисовывает цветными карандашами. В РГАЛИ хранится несколько таких сборников, созданных в 1950-е годы: «Листья смородины», «Город мечтаний», «Весна на улицах», «Дождины»… Удача улыбнулась ей в 1955 году, когда благодаря помощи Николая Асеева поэтессе удалось издать сборник «Ночь на баштане» — книга из 14 стихотворений (по сути, это объем небольшой подборки) вышла в издательстве «Советский писатель». «Ночь на баштане» — единственное прижизненное издание Некрасовой. Вторая книга «А земля наша прекрасна» вышла в свет через месяц после смерти поэтессы (Некрасова умерла 17 февраля 1958 года в Москве).
Первым специалистом, всерьез занявшимся продвижением творчества Некрасовой, стал лингвист Лев Рубинштейн (не путать с поэтом-концептуалистом Львом Рубинштейном). Исследователь собрал и опубликовал стихотворения Некрасовой (1973, 1976, 1981), а также подготовил и издал Некрасову на польском языке (1980). Изданный в Польше сборник не остался незамеченным. Изучением творчества поэтессы занялись литературоведы-русисты.
По составу стихотворений и польский сборник, и все три книги, изданные в России, практически не отличаются друг от друга, поскольку в них представлены одни и те же стихотворения, перетасованные Рубинштейном. Вероятнее всего, целью исследователя было не познакомить читателя с «новой» Некрасовой, а донести ее творчество до тех времен, когда оно будет востребовано.
До сегодняшнего дня, несмотря на регулярные обращения исследователей к творчеству поэтессы, новых стихотворений Некрасовой опубликовано не было. Практически ту же, «рубинштейновскую» подборку мы можем видеть в сборнике «В деревянной сказке» (1999), подготовленном Инной Ростовцевой, и в сборнике, подготовленном Татьяной Бек и вышедшем в серии «Самые мои стихи» (1997).
Несколько отличаются по составу книги Некрасовой, опубликованные уральскими исследователями. В 1986 году стихотворения Некрасовой издал преподаватель Челябинского государственного университета В. П. Тимофеев, уточнивший «темные» моменты биографии поэтессы и включивший в сборник ее ранее неизвестные стихи. Расширенная подборка стихотворений представлена в сборнике, составленном екатеринбургским литературоведом Леонидом Быковым. Книга вышла в Екатеринбурге в 2002 году и помимо стихотворений включает в себя воспоминания друзей и знакомых Некрасовой. Но, к сожалению, уральские издания вышли небольшим тиражом и стали библиографической редкостью.
Последний на сегодняшний день сборник стихов Ксении Некрасовой был издан в 2003 году в Кинешме. Книга выполнена вручную, иллюстрирована работами художника Виктора Шлюндина, ее тираж 15 экземпляров.
Работать с рукописями Ксении Некрасовой непросто. В. П. Тимофеев, одним из первых обратившийся к архивам Некрасовой, справедливо отмечал: «…почти все стихи Ксении Некрасовой не датированы. Не все они пока найдены. Черновики не сохранились. Подаренное не возвращалось… Не была системной жизнь, не было рабочего кабинета, стандартной письменной техники, не было изданий, критики, собрания сочинений…»[6].
Исследователь полагал, что стихотворения Некрасовой можно воспринимать исключительно как «единое целое», наблюдения же «за их возмужанием из года в год» — практически неосуществимы.
С архивом Ксении Некрасовой довелось работать и автору этой статьи. Эти документы прояснили многие особенности творчества поэтессы, которые не увидели (или не захотели увидеть) ее современники. На основании исследования, проведенного в РГАЛИ, можно восстановить принципы работы поэтессы с рукописями.
Анализ архивных рукописей показывает, что поэтесса долго и кропотливо трудилась над текстами. Это может показаться странным и неправдоподобным, поскольку стихотворения Некрасовой производят впечатление наспех сделанных, чуть ли не черновых записей. Тем удивительнее, что кажущееся случайным на самом деле — глубоко и тщательно выверено.
Ради всего лишь пары строчек поэтесса исписывала кипы бумаги. Непрерывной правке подвергались и готовые стихотворения. Понять, какая правка была внесена раньше, а какая позже, довольно сложно. Поэтому «водоразделами», разграничивающими черновики и финальные варианты, могут служить публикации стихотворений в журналах, самодельные книжки Некрасовой и машинописные варианты стихов.
Из дневников Е. Е. Поповой-Яхонтовой, подруги поэтессы, у которой та жила, следует, что в 1958 году, незадолго до смерти Некрасовой, была предпринята попытка собрать и привести в порядок ее рукописи. Специально приглашенная машинистка перепечатала стихотворения.
Эти машинописные тексты удивительны тем, что почти на каждом листе есть правка. Синим карандашом (Некрасова предпочитала записывать стихи и вносить правки именно синим карандашом) поэтесса вписывала новые слова, исправляла, зачеркивала… Казалось бы, что можно исправить в стихотворениях, отшлифованных за двадцать лет? Однако правки как нельзя более красноречиво свидетельствуют о том, что для Некрасовой не существовало готового стиха. Она постоянно возвращалась к ранее написанному, переделывала, изменяла. Все написанное в ранние годы поэтесса использовала и переписывала на протяжении всей жизни.
Исследователи замечают, что в конце творческого пути Некрасова работала над сокращением стиха. Процесс этой работы отразился в одной из ее миниатюр:
Я завершила мысль,
вместив ее в три слова.
Слова, как лепестки ощипанных ромашек,
трепещут на столе.
«Утро»
Поэтесса не столько сокращала, сколько дробила стихотворения. Из ранних произведений она вынимала целые блоки, которые потом внедряла в новые стихи. Сокращая текст, старалась не потерять ни одной строки, осознанно или неосознанно используя их в других стихотворениях. Зачастую такие «вставки» не совпадали по ритмическому рисунку с основным корпусом стихотворения:
Лежал Урал на лапах золотых
Электростанции,
как гнезда хрусталей,
Сияли гранями в долинах.
И птицами избы
На склонах сидят
И желтыми окнами
в воду глядят.
«Урал»
Это не могло не удивлять и редко встречало одобрение у читателя. К примеру, после публикации стихотворения в журнале «Огонек» в редакцию пришло возмущенное письмо от студентки педагогического факультета. Среди массы ядовитых «замечаний» к стихотворению есть и такое: приведенные выше строчки «похожи на стихи… взятые от разных авторов и по какому-то недоразумению соединенные в один куплет»[7].
Несмотря на непонимание читателей и критики, Некрасова продолжала работать так, как считала нужным. Она сознательно поддерживала эффект «детскости» своих стихов. И разнобой в ритмике стихотворения возникал не от небрежности или неумения, а служил усилению этого эффекта.
Руководствуясь собственными эстетическими представлениями, поэтесса очень строго подходила к процессу правки. Именно поэтому изменения, внесенные Некрасовой, почти всегда шли на пользу стихотворению. Так, невыразительную строчку «И вечерами тоже пахнут розы» из стихотворения «Джамбул» она легко поменяла на более неожиданную «И вечерами тоже пахнут горы». Интересные следы правки носит и известнейшее стихотворение «Урал». Многие исследователи называют это стихотворение одним из лучших. Оно стало «визитной карточкой» поэтессы и приводится практически во всех ее публикациях. Стихотворение имеет длинную историю. Судя по всему, оно образовалось из поздней редактуры стихотворения «Осень», отрывок из которого был напечатан в 1940 году в журнале «Молодая гвардия». Некрасова неоднократно вносила в него правки и изменения, и в 50-е годы оно вышло в журнале «Огонек» в том виде, в каком известно сегодня.
Стихотворение начинается выразительной строчкой, приводившей в восторг многих критиков: «Лежало озеро с отбитыми краями». В ранних вариантах стихотворения вместо слова «отбитыми» значится куда менее эффектное слово «обвитыми»: «Лежало озеро с обвитыми краями», — имелось в виду совершенно конкретное, воспринимаемое зрительно явление: цветы, растущие по берегам озера, как бы «обвивали» их.
Слово «обвитый» и производные от него вообще характерны для поэзии Некрасовой и встречаются очень часто. Например: «в глубоком омуте тайги / обвитый хмелем до трубы» («Из детских дней») или «листья виноградные из камня / чаши основанье обвивали» («Чаша в сквере»). Видимо, слово «отбитый» появилось в стихотворении, когда автор заметил звуковое и графическое сходство слов «обвитый» и «отбитый».
Преимущество правки было принято не всеми. К примеру, в сборнике «Мои стихи», подготовленном Львом Рубинштейном после смерти поэтессы, первая строчка напечатана в исходном варианте. Судя по всему, такой вариант показался Рубинштейну более понятным для читателя.
Как отмечают современники, Ксения не принимала чужой правки. Об этой особенности поэтессы написала в своих дневниках и Лидия Чуковская: «Она идет на поправки, когда они близки ее замыслу, когда они не извне, а с ее позиций. Когда же они внешние — она, молодец, не сдается». Однако с первых изданий Некрасовой и до последних, вышедших уже в наше время, редакторы старались «причесать» и «поправить» стихотворения поэтессы на свой лад. Подавляющая часть редактуры представляется неудачной.
Примером неудачных упрощений может служить правка верлибра «Сирень». В рукописях Некрасовой находим следующий вариант стихотворения:
Встретила я
куст сирени в саду.
Как угодно
он рос из земли.
Однако в книге «А земля наша прекрасна» читаем:
встретила я
куст сирени в саду
он упруго и густо
рос из земли
Помимо того, что утрачено прекрасное и многозначное «как угодно», удалено больше половины стихотворения. В черновиках «Сирень» гораздо длиннее предложенного к печати варианта. Автор не просто проговаривает увиденное, но и задается вопросами:
Почему мудрецов,
пастушат и поэтов
Так волнуют
на палочках крестики эти?
Многое люди постигли на свете…
Но нет силы у нас
передать лик цветка…
Еще один пример неудачной редакторской правки — стихотворение «Солнце» из сборника «А земля наша прекрасна». Во избежание путаницы отметим, что у Некрасовой выходило два сборника с одинаковым названием «А земля наша прекрасна». Один сборник, в подготовке которого поэтесса принимала участие, вышел в свет в 1958 году. Второй — два года спустя. В его состав были включены ранее не изданные работы поэтессы, подвергшиеся редакторской правке.
Стихотворение «Солнце» из сборника 1960 года завершается следующими строчками:
А солнечные лучи начинаются с солнца
и на лугах оканчиваются травой.
В черновиках Некрасовой не было найдено такого варианта стихотворения. Все черновые варианты на порядок длиннее предложенного в книге. Желая «причесать» стихотворения, редакторы отсекли продолжение мысли поэта:
а солнечные лучи
начинаются с солнца
и на лугах оканчиваются травой.
Но счастливейшие из лучей,
коснувшись озер,
принимают образ болотных лягушек…
… а лягушки и не догадываются, что они родня солнцу.
«Утренний этюд»
Изучение мифологического мышления Ксении Некрасовой доказывает, как важно было для автора показать превращение неживого в живое.
К сожалению, и по сей день стихотворение перепечатывается с многочисленными ошибками и неточностями. В сборнике 1999 года строчка «а солнечные лучи начинаются с солнца» ошибочно напечатана как «а солнечные тучи начинаются с солнца». В этой связи уместно вспомнить «Гамбургский счет» Шкловского, где он пишет, что когда в одном из изданий Пушкина вместо «завещан был тенистый вход» напечатали явно нелепую фразу «завещан брег тенистых вод», — то ошибку (казалось бы, бьющую в глаза) обнаружили далеко не сразу. Стоит ли говорить, что, в силу особенностей творчества Некрасовой, даже у самых абсурдных опечаток практически нет шансов быть исправленными.
Проблема неточностей встает, даже когда речь идет о сборниках Некрасовой, подготовленных Львом Рубинштейном. По всему видно, что литературовед бережно относился к наследию Некрасовой. В его сборниках представлены наиболее полные, не усеченные варианты стихотворений. Исправить допущенные исследователем неточности и опечатки очень сложно, поскольку книги, составленные Рубинштейном, и по сей день служат издателям основным корпусом текстов Некрасовой, а значит, ошибки кочуют в новые издания.
Известное стихотворение Некрасовой «Как мне писать стихи» в редакции Рубинштейна имеет следующий вид:
бумаги лист так мал.
А судьбы разрослись
в надширие небес.
Вопросы вызывает не совсем понятное слово «надширие». Меж тем словотворчество Ксении Некрасовой носило предельно конкретный характер. Эту особенность отмечала Татьяна Бек, обозначая отличия словотворчества Хлебникова и Некрасовой.
При работе с рукописями поэтессы выяснилось, что в оригинале вместо слова «надширие» стоит «надшарие». Объяснить смысл слова «надшарие» достаточно просто: поэтесса имела в виду, что небо находится «над земным шаром».
Впрочем, нельзя однозначно утверждать, что имеет место редакторская правка. Вполне возможно, что в печатный текст попросту вкралась ошибка. Однако «распознать» эту ошибку простому читателю невозможно, поскольку она была растиражирована.
До сих пор творчество поэтессы не нашло достойного воплощения в книжной форме. Тщательная и ответственная работа Некрасовой над стихом сводится на нет некачественной редактурой. А значит, мы до сих пор лишены возможности в полной мере оценить поэзию Некрасовой.
Анализ рукописей Некрасовой позволяет по-новому взглянуть на ее поэтическое наследие. Бережное отношение к слову, мастерство и профессионализм, присущие ее работе с текстом, свидетельствуют в пользу того, что перед нами отнюдь не «наивная поэзия», как это принято считать, а поэтическое откровение высокого свойства.