III

III

Важнейший тематический раздел лирики Э. Дикинсон — стихи о природе. Иначе и не могло быть, ведь «мир Кристины» — это прежде всего природный мир со всеми его обитателями. В одном из самых известных своих стихотворений «This is my letter to the World», 64/441) она всю свою поэзию характеризует как «The simple News that Nature told — with tender Majesty», то есть «Простые новости, которые рассказала мне природа / С нежной величественностью». Даже поверхностный читатель ее стихов помнит, что у нее есть замечательное стихотворение о Змее («А narrow Fellow in the Grass», 986) — сначала дается удивительно точный портрет раздвигающей траву стремительной узкой ленты, а потом доверительное признание: со всеми я дружу в природе, но этот приятель всегда останавливает у меня дыхание и вызывает «Zero at the Bone», что вряд ли можно адекватно перевести по-русски, буквально — «ноль в позвоночнике», т. е. холод, оцепенение в костях. Столь же знаменито ее крохотное стихотворение о колибри, которых она не раз встречала в своем саду (вот вам и северная Новая Англия!), «А Route of Evanescence» (164/1463), буквально «Исчезающая дорога с вращающимся колесом» — так пытается передать поэтесса быстро бьющиеся крылышки колибри и далее называет ее появление «почтой из Туниса». А сколько стихотворений посвящено ею своей любимой птице — реполову (robin). В Америке этот «робин» — почти такая же привычная птица, как у нас воробей, только он больше его по размерам и у него красная грудь («red cravat», по слову Дикинсон). Вот одно из этих стихотворений:

If I shouldn’t be alive Если меня уже не будет,

When the Robins come, Когда прилетит реполов,

Give the one in Red Cravat, Дайте одному из них в красном галстуке

A Memorial crumb. Крошку на память обо мне.

If I couldn’t thank you, Если я не смогу отблагодарить вас,

Being fast asleep, Потому что уже уснула (почила),

You will know I’m trying Знайте, что я пытаюсь это сделать

With my Granite lip! Своими гранитными губами.

(182) (Имеется в виду, очевидно,

надгробный памятник. — С.Д.)

Грустно, что во многих русских переводах «robin» переводится как «щегол», хотя реполов совсем не похож на щегла. Но щегла мы хотя бы представляем себе наглядно, а реполова не очень (больше всего он похож на наших снегиря и малиновку, но малиновка слишком маленькая).

Затворница из Амхерста оказалась совсем не брезгливой — одно стихотворение посвящено летучей мыши («The Bat is dun, with wrinkled Wings», 1575). Заканчивается оно так:

To his adroit Creator Искусному Творцу

Ascribe no less the praise — Воздайте тем не менее хвалу -

Beneficent, believe me, Благотворны, поверьте мне,

His Eccentricities — Даже Его экстравагантности.

Взгляд вполне ортодоксальный, хотя говорить об экстравагантностях Творца кому-то может показаться не совсем тактичным.

Два стихотворения посвящены пауку («А Spider sewed at Night», 1138, и «The Spider is an Artist», 1275), причем второе, полное восхищения ткацким искусством паука, заканчивается так:

Neglected Son of Genius Непризнанный гений,

I take thee by the Hand — Я жму твою руку.

Протянуть руку пауку — такого в поэзии, кажется, не было. А сколько стихов о бабочках, пчелах, цветах, грибах, даже о молчаливо лежащем камне («How happy is the little Stone», 168/1510). Дивное стихотворение посвящено траве («The Grass so little has to do», 55/333), которое заканчивается неожиданным «I wish I were the Hay…» («Я хотела бы быть сеном…»).

Завершим эту тему признанным шедевром пейзажной лирики поэтессы: То make a prairie it takes a clover and one bee,

One clover, and a bee,

And revery.

The revery alone will do,

If bees are few.

Чтобы представить степь, нужен клевер и одна пчела,

Клевер и одна пчела,

И мечта.

Но и одной мечты достаточно,

Если не хватит пчел.

(Ср. перевод А. Гаврилова в наст, изд., 191)

Как ни велика привязанность поэтессы к живой конкретности природы, ей часто достаточно одного воображения, достаточно закрыть глаза, чтобы увидеть и степь, и сад, и лес — все мироздание.

Теперь попробуем дать общую характеристику поэзии Э. Дикинсон. Ее поэтическое мировоззрение складывается из представления о двух порядках бытия: естественного, природного, и духовного, высшего… Они не только граничат друг с другом, но и пронизывают друг друга, наполняя мир бесчисленными коллизиями, страданиями и восторгом. В основе подобной картины мира лежит пуританское, кальвинистское мировоззрение, каким оно сложилось в Новой Англии уже в XVII в.

Ритмический рисунок стихов Э. Дикинсон давно изучен — традиционные пуританские гимны, исполнявшиеся паствой в храмах. Главное в этих стихах — сила и напряженность переживаний двойственности мирового порядка: мир природы становится отражением божественной первоосновы, летний день можно увидеть как священное таинство; звери, птицы, травы и даже камни участвуют в некоей мистерии Вселенной. Нужно только увидеть и почувствовать это сакральное действо. Поэтому поэзия Э. Дикинсон — поэзия прозрений, внезапных озарений. И жизнь ее, при всей замкнутости (родилась, жила и умерла в одном и том же доме, точнее, дворе, потому что домов все-таки было два), жизнь эта была наполнена до краев страданиями и восторгом, которые она смогла выразить с редкостной силой.

Переходя к особенностям поэтической техники Э. Дикинсон, прежде всего нужно сказать о ее ритмике и метрике. С детства, с семи лет и примерно до двадцати пяти она регулярно посещала местную конгрегационалистскую церковь и слушала там исполнение старинных гимнов. Эти гимны — тексты и ноты — были собраны в двух сборниках Исаака Уоттса (Watts) — «Христианская псалмодия» («Christian Psalmody») и «Псалмы, гимны и духовные песнопения» («The Psalms, Hymns and Spiritual Songs»), которые были в каждом пуританском доме, потому что сами же прихожане исполняли их. Ритмика гимнов близка к тому, что мы называем акцентным стихом, т. е. в каждой строке важно количество ударных слогов (чаще всего четыре, а иногда и три), число же безударных слогов может колебаться. Эта ритмика с детства запала в душу Эмили, и она осталась ей верной в своих стихах до конца дней.

Правда, длина стихотворения с течением времени менялась: от стихов в пять или шесть четверостиший (20 и 24 строки) она постепенно перешла к еще более коротким — в восемь и двенадцать строк, а нередко все стихотворение состоит из одного четверостишия. При такой концентрации происходит неизбежное тяготение стиха к афоризму, максиме или моральной сентенции. И в самом деле чтение всего лишь первой строки стихов Э. Дикинсон весьма поучительно. Эта первая строка (иногда первая половина четверостишия) часто имеет самостоятельную ценность. Вот несколько примеров: «Раненый олень прыгает особенно высоко» («А Wounded Deer — leaps highest», 165), «Во многом безумии божественный смысл» («Much Madness is divinest Sense», 62/435), «У травы так мало дел» («The Grass so little has to do», 55/333), «Нет фрегата (корабля), равного книге» («There is no Frigate like a Book», 144/1263) и т. д.

Наибольшее число претензий и нареканий критиков вызывали рифмы Э. Дикинсон. И действительно, таких странных рифм нет ни у одного американского поэта. Часто они настолько неточные, что вряд ли их можно назвать рифмами в обычном смысле слова. Это всего лишь легкие ассонансы или так называемые «рифмы для глаз» («eye rhymes»), а не для слуха: орфография окончаний слов совпадает, а звучат они совсем по-разному: соте — home (то есть «кам» — «хоум») — какая же это рифма?.. Часто возникал вопрос, почему Э. Дикинсон не стремилась упорядочить свою рифмовку, приблизить ее к общепринятым нормам. Ответы на этот вопрос могут быть разными. В трехтомном издании Т. Джонсона, где даны основные варианты, можно не раз видеть, как точная рифма заменялась потом неточной и вообще проблематичной, — значит, дело вовсе не в неумении рифмовать по правилам. Как истинная пуританка-максималистка Э. Дикинсон прежде всего стремилась предельно точно и сжато выразить свою мысль и чувство, а получалось ли это с правильными рифмами или с еле ощутимыми — не так уж и важно. В конце концов, она не стремилась печататься, не стремилась занять какое-то место в иерархии американских поэтов, а уж посмертные читатели как-ни-будь разберутся. В самом деле ритмически ее стихи организованы довольно крепко, а что касается рифм, то их отсутствие или неполноценность сперва раздражает читателя, но потом он перестает воспринимать это как недостаток, если энергия стиха, внутреннее движение мысли захватят его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.