I
I
Еще с давних времен, листая многочисленные антологии современной английской и американской поэзии (а они часто издавались в одном томе, поскольку объединялись понятием англоязычной поэзии), я был поражен тем, что и английский, и американский разделы антологий открывались поэтами, вся жизнь которых целиком прошла в XIX в. и уже по одному этому признаку не может быть увязана с понятием «современный». Назовем этих двух поэтов: английский раздел открывали стихи Джерарда Мэнли Хопкинса (1844–1889), а американский — стихи Эмили Дикинсон (1830–1886). Строго говоря, у Хопкинса было больше прав открывать антологию современной английской поэзии: его стихи стали фактом литературного сознания только в XX в., поскольку были изданы впервые в 1918 г., спустя три десятилетия после его смерти. Девятнадцатый век их просто не знал. С Эмили Дикинсон дело обстояло иначе: первый сборник ее стихов появился уже в 1890 г., всего четыре года спустя после ее смерти, а в 1891 г. вышел и новый, второй сборник ее стихов. Но всё это формальные отличия. Главное же было в том, что поэзия Хопкинса, как и поэзия Э. Дикинсон, никак не вписывалась в викторианские представления о поэзии (Хопкинс) или позже в понятие «цветение Новой Англии» (так с легкой руки Ван Вик Брукса называли расцвет американской литературы в середине XIX в.) (Дикинсон). Таким образом, сам факт публикации стихов Эмили Дикинсон в конце XIX в. не сделал ее творчество частью литературного процесса того времени. Сколько-нибудь серьезное понимание ее поэзии пришло гораздо позже. Как и для Хопкинса, это случилось только после Первой мировой войны, т. е. уже 1920-е и 1930-е годы. Насколько «не ко двору» была поэзия Дикинсон в конце XIX в., можно судить хотя бы по тому, что упомянутые выше оба ее сборника были не только крайне неполными (они включали примерно одну десятую часть оставленных ею стихов), но и сильно отредактированными — переделывались рифмы, выпрямлялась ритмика, многие стихи сокращались, выбрасывались целые строфы, которые казались редакторам неудачными или лишними. И такое положение со стихами Э. Дикинсон длилось более полувека, пока наконец в 1955 г. (спустя 70 лет после смерти поэтессы!) не появилось действительно научное полное собрание ее стихов в трех больших томах, со сводом основных вариантов, в издательстве самого престижного в США Гарвардского университета. Оказалось, что после скромной тихой поэтессы осталось 1775 стихотворений, и, что не менее удивительно, орфография и пунктуация этих стихотворений не имеет почти ничего общего не только с изданиями 1890 и 1891 гг., но и со всеми многочисленными последующими изданиями! Каток редактирования и унификации прошелся по стихам Э. Дикинсон беспощаднее, чем по любому другому американскому поэту! Разумеется, для этого должны были быть и объективные причины: представьте себе стихи, где вместо всего многообразия знаков препинания (точка, запятая, двоеточие, вопросительный и восклицательный знак и т. д.) преобладает одно только тире, зато по нескольку — чуть ли не в каждой строке, а каждое второе или третье слово — не только существительные, но порой и эпитеты — пишутся с большой буквы? Как тут было не отредактировать, не привести к общепринятым нормам? Великой заслугой Томаса Джонсона, подготовившего названное выше трехтомное издание, было не только восстановление подлинного авторского облика стихов. Он проделал еще одну, гораздо более сложную работу — попытался датировать почти все дошедшие до нас стихотворения. Для этого пришлось изучить эволюцию почерка поэтессы на протяжении нескольких десятилетий (на основании ее датированных писем), характер бумаги, на которой они записаны, и т. д. Но и Т. Джонсон смог датировать только 1648 стихотворений, остальные 126 (№ 1649–1775) не поддались даже приблизительной датировке.
Э. Дикинсон заявила о себе как поэтесса в апреле 1862 г., когда ей было уже слегка за тридцать (31 год) и когда она решилась впервые послать несколько своих стихотворений известному литератору, сотруднику престижного бостонского журнала «Атлантик Мансли» Томасу Хиггинсону. Ее интересовало одно: «If my Verse is alive» — «Есть ли в моих стихах жизнь?», или «Живут ли мои стихи своей жизнью?». Интересен сам характер вопроса: обычно начинающие поэты спрашивают, есть ли у них талант и какие недостатки просвещенный критик находит в их стихах. Для Э. Дикинсон вопрос о таланте или совершенстве не стоял, ее интересовала только подлинность сказанного ею. Критерий скорее жизненный, чем эстетический. Это важно отметить уже сейчас, поскольку вся история восприятия читателями и критикой последующих публикаций поэтессы полна сдержанного ропота по поводу несовершенства их художественной формы.
Что мог ответить на вопрос поэтессы Хиггинсон, один из хотя и известных, но вполне заурядных литературных критиков того времени? Он посоветовал ей пока воздержаться от публикации стихов, так как их ритмика и рифмы слишком непривычны для читателей того времени.
Здесь уместно будет задаться вопросом: что вообще происходило тогда, в начале 1860-х годов, в американской поэзии? Кто царил в ней и был законодателем моды? Поэзию возглавляли давно уже не молодые «бостонские брамины» — все как на подбор с окладистыми пышными бородами — это 68-летний (к 1862 г.) Уильям Каллен Брайант, автор стихов о природе, достойных самого Вордсворта, 55-летний Джон Гринлаф Уиттиер, один из основателей республиканской партии США, автор сентиментального «Прощания раба из штата Виргиния со своими дочерьми, проданными и увезенными в рабство на Юг», наконец 55-летний Генри Уодсворт Лонгфелло, достаточно хорошо известный и в нашей стране. Все эти поэты, подражавшие английским романтикам и викторианцам, как бы не существовали для Э. Дикинсон. Она предпочитала американским копиям английские оригиналы. Во втором письме к Т.У. Хиггинсону, в ответ на его вопрос о ее книгах, она отвечает: «Из поэтов у меня есть — Ките и г-н и г-жа Браунинг» (имеются в виду Роберт Браунинг и его жена Элизабет Баррет Браунинг). Впрочем, приведенный выше список американских поэтов явно неполный. Мы «забыли» двух главных поэтов, потому что их забыли в это время и американские читатели и критики. В 1849 г. в бедности и безвестности умер великий Эдгар По, автор полусотни стихотворений, которые произвели бы настоящий переворот в американской поэзии, если бы их вовремя услышали. Впервые в стихах главным стало не повествовательное начало, не «story», а музыка, магия, аллитерации и повторы. В самом деле, такие стихи, как «Улялюм» и «Анабель Ли» украсили бы любую европейскую поэзию, а деловые американцы отмахнулись от них как от заумных пустяков. Зато два гиганта французской поэзии — Шарль Бодлер и Стефан Малларме оценили американца сполна: Бодлер перевел его прозу, а Малларме — полное собрание стихов, правда, честной французской прозой (во Франции и до сих пор преобладает традиция подстрочных нерифмованных переводов иноязычных стихов).
Мы забыли и другого главного американского поэта XIX в., хотя к 1862 г. его сборник стихов «Листья травы» вышел уже третьим изданием. Но Уолт Уитмен со своими экстатическими стихотворными «каталогами», написанными непривычным для глаза и уха верлибром, был и вовсе не ко двору в Америке 1860-х годов. К тому же в некоторых из его стихов угадывалась «альтернативная сексуальная ориентация» автора, что в пуританской Америке середины XIX в. было и вовсе скандально. Поэтому когда Э. Дикинсон спросили, знает ли она стихи Уитмена, она ответила в своем письме Хиггинсону: «Вы пишите о г-не Уитмене, — я не читала его книгу, но мне говорили что он непристоен» («…was told that he was disgraceful»). И это все. Никакого желания познакомиться с непристойной книгой у Эмили не возникло.
Теперь, если мы зададимся вопросом, с кем из названных поэтов мы могли хотя бы частично сблизить поэтессу из Амхерста, ответ будет неутешительный — ни с кем.
Эмили Дикинсон стоит в американской поэзии XIX в. совершенно одиноко. Ее стихи остались неопубликованными и непризнанными при жизни. Впрочем, если быть вполне точным, то из 1775 ее стихотворений при жизни увидели свет «целых» восемь стихотворений, хотя и в сильно переработанном и отредактированном виде. Но где они были опубликованы? Почти все (пять из восьми) — в местной газете «Спрингфилд Дейли Рипабликен», которую редактировал ее друг Сэмюэл Боулс. Разумеется, их никто не заметил.
Но при всем своем одиночестве поэт Э. Дикинсон могла родиться только в пуританской Америке XIX века. В одном из писем она как-то обронила замечание, что старается смотреть на вещи по-новоанглийски (New Englandly). Новая Англия — название нескольких штатов на восточном побережье во главе со штатом Массачусетс (центр — город Бостон), которые образовали историческое ядро будущих Соединенных Штатов. Новая Англия — твердыня американского кальвинизма. Английские кальвинисты покинули свою родину из-за религиозных преследований и приехали на новый континент для того, чтобы жить там в полном и строгом соответствии со своими религиозными принципами. Эти принципы были изначально суровыми и неумолимыми, недаром давно замечено, что для пуритан суровый Ягве Ветхого Завета ближе, чем милосердный Христос. Изначально одни люди предназначены (предызбраны) для спасения, другие — для гибели и греха. С этим ничего нельзя сделать. Но надо жить так, чтобы иметь право считать себя среди предназначенных для спасения. Всякого рода развлечения, зрелища, театры — греховны. Выходные дни только для церкви. В родном городе Эмили — Амхерсте — на 2600 жителей было пять храмов, все они были конгрегацио-налистскими. Что это значит? Это нетрудно понять, если сравнить их с епи-скопалианской церковью. У конгрегационалистов отдельные церковные общины (конгрегации) пользуются полной самостоятельностью, самоуправлением, над ними нет церковной иерархии в виде епископов, в отличие от епи-скопалианской церкви. Иными словами, конгрегационалисты тяготеют к самому большому индивидуализму и неподчинению церковным авторитетам. По-видимому, это тоже не осталось без воздействия на самосознание будущей поэтессы.
По вечерам отец Эмили, адвокат Эдвард Дикинсон, читал вслух Библию, и трое детей — две дочери и сын — должны были внимательно слушать. Второй после Библии книгой в семье было собрание сочинений Шекспира. Пуританизм, религиозная строгость, четкое различение добра и зла, греха и спасения пронизывали весь уклад жизни Дикинсонов. Теперь, задним числом, можно попытаться понять, каким образом этот религиозный фундаментализм мог способствовать рождению поэта. Каждое событие в жизни наделялось глубоким смыслом. Все земное есть борьба и противостояние Творца и Сатаны, Князя мира сего. Нет ничего нейтрального, безразличного. Каждый шаг либо приближает нас к спасению, либо отдаляет от него, то есть ведет в ад.
Переходя к поэзии Э. Дикинсон, как первую и главную ее черту хочется отметить душевный максимализм, предельную страстность в отстаивании основ своего мирочувствия. Даже ее бесчисленные тире не только членят фразу на отдельные смысловые синтагмы, но и передают задыхающийся, напряженный характер речи. Выглядит это так:
Alter? When the Hills do. Falter? When the Sun Question if His Glory Be the Perfect One —
Surfeit? When the Daffodil Doth of the Dew — Even as Herself — Sir —
I will — of You —
Измениться? Пусть сперва горы изменятся. Заколебаться? Сначала солнце Усомнится в совершенстве своей славы.
Пресытиться? Сначала нарцисс пресытится росой.
Скорее я пресытюсь собой,
Чем Вами, сэр.
(729)
Этот стремительный, максималистский стих напоминает нам один знакомый голос в родной русской поэзии. Конечно же, это Цветаева и — удивительная вещь! — Цветаева почти так же (все-таки несколько меньше) любила тире в качестве универсального пунктуационного знака.
Вот еще один образец с трудом сдерживаемой «пружинности» поэзии Дикинсон:
Elysium is as far as to Элизиум (в значении «рай». — С.Д.)
The very nearest Room, так же близок, как соседняя комната,
If in that Room a Friend await Если в ней тебя ждет друг,
Felicity or Doom Блаженство или гибель -
What fortitude the Soul contains, Какую твердость должна иметь душа, That it can so endure Чтобы смочь выдержать
The accent of a coming Foot — Звук приближающихся шагов The opening of a Door — и открываемой двери.
(1760)
Конечно, здесь перед нами то, что А. Блок называл «удесятеренным чувством жизни» и что, по его мнению, составляло самую суть поэзии. Как не задохнуться, не умереть, зная, что вот сейчас раскроется дверь и будут произнесены слова, от которых зависит твоя жизнь.
Были ли в жизни самой Э. Дикинсон такие моменты? Конечно, были, если она о них так часто пишет. Ведь подлинность переживания тоже один из главных признаков поэзии.
Биография поэтессы достаточно подробно изложена в статье А.Г. Гаврилова. Долгое время необычность, экстравагантность биографии поэтессы отодвигали на второй план ее творчество.
Вспоминается одно из самых известных полотен в истории американской живописи, оно называется «Мир Кристины», его автор — Эндрю Уайет. На нем изображена молодая женщина в летнем платье, которая полулежит на просторном дворе недалеко от высокого трехэтажного дома и еще двух-трех построек. Из комментариев искусствоведов узнаем, что Уайет изобразил реальную девушку, с детства пораженную параличом обеих ног и с трудом передвигавшуюся по траве. Но мир Кристины на картине Уайета по-своему широк и прекрасен. В нем есть небо и трава, птицы и насекомые, цветы и кусты. За пределы этого мира Кристина не могла выйти. Эта картина невольно вспоминается, когда думаешь о жизни Эмили Дикинсон. В течение многих лет она не покидала родной дом, не посещала даже церковь, и это при том, что ее руки и ноги были вполне здоровые. Причины были скорее духовного характера: сначала патологическая застенчивость и любовь к одиночеству, привязанность к отцу и сестре, а потом какая-то самодостаточность своего внутреннего мира, — все это сделало ее настоящей затворницей. Раньше уединение объясняли несчастной любовью, и в самом деле гипотеза о глубокой любви к женатому священнику Чарлзу Уодсворту почти объясняла многие факты не только биографии, но и творчества поэтессы. Но в 1954 г. Милли-сент Тодд Бингем опубликовала страстные любовные письма Эмили к судье Отису Филлипсу Лорду, и образ удалившейся от мира сего старой девы был основательно поколеблен. К тому же любовь к О. Лорду оказалась взаимной!
Некоторые биографы пытались выдвигать самые экстравагантные объяснения любви Эмили к одиночеству, например, предположения о некоем редком кожном заболевании, которое будто бы сделало невозможным ее появление в обществе. Такого рода вульгарно-материалистические объяснения упускают из виду главное — характер поэзии Э. Дикинсон, которая является самым полным комментарием к ее биографии.
Выше мы говорили о том, что пуританизм как мировоззрение резко драматизировал весь образ жизни пуритан, в частности, обитателей маленького городка Амхерст. Почти полное одиночество сделало внутреннюю жизнь поэтессы более глубокой и интенсивной. События внешнего мира никак не отвлекали ее от жизни духа. Биографы удивляются, как мало откликов в ее письмах 1861–1865 гг. на события бушевавшей тогда Гражданской войны. По этим откликам нельзя даже понять, на чьей стороне ее симпатии — Севера или Юга, хотя как северянка она, казалось бы, должна сочувствовать только одной стороне. Зато события внутренней жизни переживались с интенсивностью, не имевшей себе равных во всей американской поэзии XIX в.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.