4. Цензура как государственный воздух

4. Цензура как государственный воздух

Вряд ли кто-нибудь из молодых писателей сегодняшнего бесцензурья сможет догадаться о подтексте знаменитого в свое время мультфильма Славы Котеночкина «Ну, погоди!». Ловкий заяц, хитроумно увертывающийся от волчьих зубов, – это, без сомнения, писатель, водящий за нос цензуру, иногда попадающийся в ее лапы, но затем все-таки удирающий и наказывающий ее каким-нибудь неожиданным образом. «Ну, писатель, погоди!» – вот что рычала цензура, лязгая зубами, из которых удрала добыча.

Я был вполне лояльным советским пионером, несмотря на то что оба моих дедушки были арестованы еще до войны, и с воодушевлением пел в школьном хоре: «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет. С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет». Однако сейчас, перелистывая мои тогдашние тетрадочки в косую линейку или в клеточку, как ни странно, я нахожу в своих детских допечатных стихах имена Магеллана, Уленшпигеля, Киплинга, Маяковского, но не Сталина. Имя Сталина стало возникать в моих стихах как редакционное условие напечатания.

В 1950 году литконсультант газеты «Труд» Лев Озеров вписал в мое стихотворение, напечатанное в подборке «Творчество трудящихся», следующие строки: «Знаем, верим – будет сделано, зданье коммуны будет поставлено, то, что строилось нашим Лениным, то, что строится нашим Сталиным». Время тогда было паскудное. Увидев совсем наивного, но не без способностей, вихрастого верзилу, похожего на зелененькую стрелку лука, проткнувшую кучу навоза, более старшие поэты, никакие не сталинисты, этими вписанными строчками о Сталине хотели помочь мне пробиться, выжить во время опасно затянувшейся агонии сталинского режима. Было три типа цензуры – цензура непечатанием, цензура вычеркиванием и цензура вписыванием. Иногда вписывали руками авторов, а иногда и собственными. Редактура была предбанником цензуры.

Воспитание детей, сводившееся к идеологическому пичканью, было первой цензурой, начинавшейся уже с яслей. Цензура была не только государственным учреждением, а государственным воздухом. Наше поколение не испытало блаженного неведения – что можно, а что нельзя. После смерти Сталина многие гигантские железобетонные «нельзя» начали разрушаться, а крошечное «можно» неожиданно раздувалось, как воздушный шар с ненадежно тонкими стенками, или лопалось от первого прокола и съеживалось. В некоторых руководящих и неруководящих головах образовалась путаница, несуразица, чертовщина.