168—172. НИСХОДИТ ЖИЗНЬ МОЯ…
168—172. НИСХОДИТ ЖИЗНЬ МОЯ…
1
Нисходит жизнь моя уж в сумрак гробовой,
И мне доступней смысл вещей потусторонний:
Прекрасней праведник, поверженный судьбой;
Обожествленье солнц — когда они на склоне.
Брут, падая на меч, Катона не дивит;
Мор, помня Фрозия, не думает спасаться;
Сократ, кого поит цикутою Анит,
Мешает ли Христу блаженно улыбаться?
Тупой и суетный, мимо идет народ.
Лишь собственное нам ужасно осужденье,
И совесть чистая, лаская нас, дает
Сияние душе и плоти очищенье.
Над горькой бездною я умиротворен.
Люблю сей дикий шум — безбрежности начало;
Ловлю и говор волн, и ночью ветра стон,
И отдаюсь всему, что скорбью в них звучало.
2
Нам нужен хоть один, кто б молвил: я готов —
Родная Франция, я жертвую собою!
Чтоб совести в сердцах еще не умер зов,
Народ! чтоб ты пребыл горящею душою!
Чтоб нынче, как вчера, — всегда чисты, как твердь
В погоду ясную, и сильны волей твердой,
Средь нас нашлись они, приемлющие смерть,
Изгнание и ночь таинственно и гордо.
Я сам — из тех, кого на землю валит рок,
Бичуя опытом и долгом наказуя,
Но счастья скорбного сомнительный цветок
И радость мрачную, не сетуя, беру я.
Другие, лучшие, чем я, уж умерли:
Присноблаженствуют во славе невечерней.
Они взнеслись с Голгоф. На чела их легли
Сиянья, что идут от всех венцов и терний.
В них — все великое: страданье и любовь.
Их лики светятся — как бы дары сквозь воздух;
На крестном их пути страдальческая кровь
Застыла звездами и говорит о звездах.
3
Сократ — провидец. Я — свидетель жизни сей —
Иду, оставив все в руках жестоких рока,
И слышу дальний смех моих былых друзей,
Пока я прохожу, задумавшись глубоко.
Друг другу говорят они, мне мнится, так:
— Что там на берегу вдали маячит тенью?
Смотрите-ка туда. Оно стоит, никак.
Ужели человек иль только привиденье?
Друзья, то — человек и призрак вместе с тем!
Он взором погружен в спокойные глубины
И, в жажде умереть, стал у могилы, нем,
Плененный тучей, где дрожат дерев вершины.
О, ведайте, иной моей поры друзья,
Когда б я говорил, о вас бы вел я речи.
Задумчивостью скорбь свою питаю я,
К заре последней льнет таинственный мой вечер.
Вы — те, что молвили: он прав! — а по домам
Готовы вновь поднять меня на посмеянье,
Я мало претерпел, я меньше значу сам,
И не меня мое касается страданье.
Но кто бы вы и чт? б вы ни были теперь,
Как может сердце в вас ничем не разрываться?
Ужель средь близких нет совсем у вас потерь?
Как знать, где мертвые? Как в силах вы смеяться?
4
Я вижу: счастлив тот, кто все переживет!
И, призрак, ухожу ютиться меж развалин.
На бреге рыбаки следят за ростом вод.
Увеличения теней я жду, печален.
Я созерцаю; мне пустыня лишь нужна.
Из сердца удалив желаний бренных семя,
Стараюсь вовремя очнуться ото сна,
Что называется обычно жизнью всеми.
Смерть уведет меня в блаженный свой уют:
Уж кони черные браздят пространство где-то.
Как я похож на тех, что, поспешивши, ждут,
Когда же на пути нагонит их карета!
Мне жалость не нужна: я осужден на смерть,
Но дух мой, облечен в рассвет и скорбь, как в ст?лу,
Сквозь дыры на руках Христовых видит твердь:
Ведь только мученик — источник света долу.
5
Я грежу, истина, тобой лишь ослеплен.
Число моих врагов? Им нету исчисленья.
Воспоминания рассеялись, как сон.
Во мне встает, как тень, обширное забвенье.
Я даже имени не знаю тех, кто грыз
Меня, мечтателя, позорной клеветою.
Я вижу на верху горы сиянье риз,
Твое крыло, душа, слегка уж голубое!
О, если я кому, желая лично мстить,
Нанес хотя удар вне поля общей брани,
О, если я сказал сурово: ненавидь! —
Хотя бы одному из любящих созданий,
О, если кто-нибудь мной в сердце ранен был —
Как громовой удар, приемлю кару божью!
Пускай простят меня, кого я оскорбил,
Лишь мукой движимый, а не неправой ложью.
За все мои грехи я отстрадал вполне.
Иду, и жизнь вокруг — пустырь с травою хилой,
Где удлиняются и тянутся ко мне
Огромные лучи отверзшейся могилы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.