Юлиан (Юлька) Жеймо

Кинооператор. Живёт в Варшаве

Меня зовут Юлиан, но никто никогда так меня не называл. С раннего детства и по сей день мои московские друзья зовут меня Юлькой. Так и с Васильевым: официально он был Александром Георгиевичем, друзья звали его Сашей, и только 4 человека называли его Шушкой: его мама Елена Ивановна, бабушка Елизавета Ильинична, моя мама и я. До сих пор не знаю почему.

С Шушкой мы знакомы (теоретически) с рождения. Наши семьи жили в одном доме и дружили ещё с 30-х годов. Потом была война, и с Шушкой я встретился снова только в 45-м году. Наш «ленфильмовский» дом построили незадолго до начала войны на Малой Посадской улице (под № 4а) в Ленинграде (потом она стала называться улицей Братьев Васильевых, а теперь снова Малая Посадская), как раз напротив киностудии «Ленфильм», и заселён он был

исключительно работниками студии. Мы жили в бельэтаже, напротив обитал режиссёр Файнциммер с сыном Лёнькой, на 2 этаже – Козинцевы, на 4 – Васильевы, на 5 – режиссёр Гиндин с сыном Серёгой, а на 6 – звукооператор Арнольд (Нолик) Шаргородский с сыном Сашей (Шариком). В соседнем подъезде жили Трауберги, над ними – звукооператор Левитин с детьми – Наташей и Гришей, – художник Суворов, прочих сейчас уже не вспомню. Но, несмотря на такое соседство, Шушке категорически было запрещено общаться с «дворовыми» детьми. Так что в какой-то момент я начал играть роль посредника: Шушке докладывал о том, что происходит во дворе, а во дворе рассказывал про Шушку. Зимой мы ходили с Елизаветой Ильиничной – Шушкиной бабушкой – в парк им. Ленина кататься на салазках («санки» тогда не говорили).

В школу обычно отводила нас моя старшая сестра Яничка. Родители позволяли Шушке ходить в гости только ко мне, а я часто бывал у Васильевых. Более того, мне, единственному, Георгий Васильев – или Жорж, как его называли друзья, – разрешал входить в свой кабинет, когда он готовился к очередной поездке на охоту. Жорж был страстным охотником, владельцем коллекции прекрасных ружей, и сам всегда набивал для них патроны. А я сидел в углу и часами наблюдал за этой подготовкой. Кабинет Жоржа украшала огромная, замечательная библиотека (до сих пор не пойму, как она уцелела во время войны), но меня тогда особенно интересовало великолепное издание «Жизни животных» А. Брэма, и Жорж позволял мне рассматривать многочисленные картинки с изображениями зверей. (После смерти Жоржа Елена Ивановна вывезла библиотеку в Москву, а там Шушка постепенно ею «распорядился» – от огромной библиотеки не осталось и следа. Последней исчезла «Жизнь животных».)

Шушкин отец, в обычной жизни очень спокойный, скромный человек, «на людях» держался аристократом: писаный красавец, всегда изысканно одетый и прекрасно воспитанный. (Считалось, что Жорж Васильев был в Ленинграде одним из трёх самых красивых мужчин. Кем были 2 остальных, моя мама мне так никогда и не рассказала.) Все, кто смотрел фильм «Чапаев», могли видеть его в двух коротеньких эпизодах: когда он идёт с трубкой в зубах во главе солдат во время «психической атаки» белых на чапаевцев и когда играет в покер. Это его единственные роли в кино – он не блистал актерским талантом. Жорж Васильев был заядлым покеристом, как, впрочем, и моя мама Янина Жеймо.

Она родилась в цирковой семье, главой которой был мой прадед Вацлав. У него были двое сыновей: Жозеф-Болеслав и Павел, а у Жозефа-Болеслава – 4 дочери: Елена, Янина, Вирджиния и Августина. Это был старинный польский дворянский род, что не мешало семейству Жеймо в карьере цирковых артистов. Цирк пропутешествовал из польского Волковыска до забайкальской Читы. Как все в цирке, члены семьи Жеймо были универсальны: Павел – клоун, «рыжий»; Жозеф и Вацлав – мультиинструменталисты, Эля и Яня выступали как танцовщицы, вольтижёрки-наездницы (это называлось в цирке джигитовкой). Знаменитым номером семейства Жеймо был «Полёт под куполом цирка 6 красных чертей». Но детям категорически запрещалось участие в этом опасном номере. Янина Жеймо впервые вышла на арену цирка с огромным барабаном в 2 года и 8 месяцев (когда Янине Жеймо исполнилось 28 лет, в ленинградском Доме кино торжественно отмечалось 25-летие её творческой деятельности). Вообще мама с детства была очень дисциплинированна и отличалась настойчивостью и строгостью характера. Шутка, по натуре застенчивый и робкий, здорово её побаивался. Васильевы часто присылали Шутку к нам, когда он не хотел есть. Моя мама, строго взглянув на него, тихо говорила: «Шутка, ешь!», и Шутка поедал всё, от чего отказывался дома.

В детстве я часто болел, и однажды мама, чтобы меня развлечь, научила играть в покер (после войны всем как-то было не до покера, а маме, азартной покеристке, этого здорово не хватало, и играли мы с ней исключительно на спички). Впоследствии это мне очень пригодилось, поскольку я, приехав в Москву, научил играть Шушку, чем завоевал его глубокое уважение. После смерти Жоржа Васильева Елена Ивановна, Елизавета Ильинична и Шушка переехали в Москву. Моя мама после «Золушки» уже не снималась (в СССР началось «бескартинье», и для мамы больше не находилось ролей). Мамин третий муж, режиссёр польского происхождения Леонид (Леон) Жанно, тоже не мог найти работы в Ленинграде и уже года 2 трудился на московской студии «Совэкспорт-фильм», поскольку был полиглотом и в совершенстве владел многими европейскими языками. Жить «на два дома» становилось всё труднее, и мама решила перебраться в Москву. Но нашу роскошную ленинградскую квартиру с камином из белого итальянского мрамора очень долго не удавалось поменять на Москву. Сначала мы жили в гостинице «Москва», потом нас приютил Эраст Гарин (король из «Золушки»), потом мы жили в Даевом переулке, у композитора Бориса Чайковского. Из-за этих скитаний я вообще в третьем классе не ходил в школу, а занималась со мной моя сестра Янина Вторая, в то время студентка философского ф-та МГУ. У меня была масса свободного времени, и я постоянно бегал к Шушке, единственному, кого я тогда знал в Москве. Тогда-то я и научил его играть в покер, а взамен Шушка предложил мне вступить в его «банду». Оказалось, что «бандой» были… тряпичные куклы!!! Их возглавлял негр Магарани (тогда никто из нас не знал, что магарани – это титул жены индийского магараджи, а Шушке, очевидно, понравилось звучание этого слова). Магарани – сантиметров двадцати ростом, из чёрного сукна, с голубыми глазами из бисера и шевелюрой из обрезка каракуля – сшила Елизавета Ильинична. Ездил Магарани верхом на пластмассовом льве, купленном в Детском мире. Примкнув к «банде», я вынужден был потребовать у мамы, чтобы и она сшила мне куклу, Мама не отличалась умением рукодельничать, но Ковбой Джек у неё получился неплохо.

Он был, естественно, ниже Магарани, сантиметров в 15, но в шляпе и с двумя кольтами, вырезанными из жести консервной банки. Ездил Джек на пластмассовом коне, тоже купленном в Детском мире. И мустанг Джека, и лев Магарани прекрасно относились друг к другу. Остальными членами «банды» были Михась (Лев Львович Михалевский – кстати, его дед до революции был поваром в Кремле) со своим Пиратом и Юрка Оникин (Онька) – покровская шпана, но по отношению к нам очень милый парень (по крайней мере, так нам тогда казалось). Онька, у которого по бедности и общей бесприютности не было своей куклы, командовал отрядом полицейских (шахматными фигурами), постоянно гонявшихся за бандой Магарани. А банда, естественно, грабила банки, которые помещались в ящиках старинного Васильевского буфета. Из ластика (резинки) мы вырезали штамп и напечатали массу долларов, исключительно в крупных купюрах – от ста тысяч и больше. «Банки» находились почему-то в диких дебрях, окружённых горами, реками и каньонами, которыми были остатки старинной мебели семьи Васильевых. Убежищем банды был огромный платяной шкаф красного дерева, играющий роль пещеры. В полицейских Оньки мы стреляли бумажными «пулями» из резиновых рогаток, и Онька отвечал нам тем же. Естественно, полицейские расставлялись в самых видных местах и гибли каждый день десятками, тогда как Магарани и его банда искусно прятались за креслами и книжками. Естественно, из-за меткой Онькиной стрельбы члены банды получали тяжёлые ранения, но на следующий день благополучно выздоравливали в шкафу, и всё начиналось сначала. В 1956 г. эта забава закончилась весьма символически. Шушка почти каждое лето ездил с бабушкой в Курск, где жила её родня, а у Шушки – дружки. И вот он собрал всех наших кукол, бумажные миллионы, пластмассового льва и прочие атрибуты нашей деятельности, заколотил в фанерный ящик, привязал к нему камень и утопил на середине озера (или пруда, не знаю) – такой вот жест, ознаменовавший конец детства. Об этом эпизоде из жизни Александра Георгиевича Васильева знают очень немногие, всё хранилось в глубокой тайне. Но теперь мне кажется, что я могу эту тайну открыть.

Москва 29 марта 1956 г.

Гинзбург, Васильев, Меледина, Поболь, Савельев

Как я уже говорил, нам долго не удавалось поменять ленинградскую квартиру на Москву. Но наконец вопрос был решён: мы въехали в маленький, кирпичный, одноэтажный домик без подвала и чердака, стоящий во дворе одной из улочек у Чистых прудов. Когда-то в этом доме был гараж на 3 автомобиля (а может быть, каретник). Наша квартира состояла из ниши-кухни без окна в 2 кв. метра, 11-метрового салона, 9-метровой спальни и моей 6-метровой комнатки. Вдоль всей квартиры тянулась узенькая антресоль, куда был проведён свет и где я обожал спать, влезая туда по лестнице из кухни.

Уже в 1950 г., когда мы жили у композитора Чайковского, я поступил в 4 класс и тут же подружился с Колябусом (Николаем Львовичем Поболем), который и по сей день является моим лучшим и самым верным другом, и ещё несколькими ребятами из «интеллигентских» семей. Очень скоро перезнакомил их с Шуткой и его дружками, а также Люсей Мелединой (все мы называли её Миледи) – первой Шушкиной любовью, ставшей впоследствии его женой. Хотя все мы ходили в разные школы, но жили в районе Сретенки, поэтому наши встречи стали почти ежедневными. Зимой мы часто ходили на каток общества «Динамо» на Петровке. Однажды на меня, обладателя роскошной пыжиковой шапки, на катке напала шпана. Миледи уже снимала коньки, но, увидев, что меня бьют, с одним коньком на ноге, а другим в руке, налетела, как ураган, на моих обидчиков и начала колотить их коньком. Те разбежались, а Людмиле Павловне Блэйкли я обязан своим спасением.

Летом мы довольно часто ездили в лес «за грибами», ставили палатку или строили шалаш, а потом выпивали и наслаждались свободой. Как-то раз, промочив ноги, мы у костра сушили носки. Шушка, пока никто не видел, сбросил чьи-то носки в костёр. Потом оказалось, что носки… были его собственные. Такой был Шушка.

У Елены Ивановны всё наше семейство очень часто бывало в гостях (за неимением отдельной квартиры мы долго не могли принимать гостей у себя). С одним из таких визитов связано забавное событие. Шушкина бабушка изумительно готовила (до сих пор помню запах и вкус жареной телятины её авторства!). Все уже сидели за столом: композитор Виктор Белый, тогдашний муж Елены Ивановны, она сама, моя мама с отчимом и мы с Шушкой. Как положено, сначала подали холодные закуски.

И вот, когда на моей тарелке появился холодец, Елизавета Ильинична прошептала громко: «Подожди, Юлинька, не ешь!» – и убежала на кухню. Возвратилась с бутылкой…водки и обильно полила ею мой холодец. Воцарилось полное недоумение и гробовое молчание всех присутствующих. Потом выяснилось, что Шушкина бабушка перепутала стоявшие рядом на столе в кухне бутылки с водкой и уксусом. Она знала, что мальчик любит острое, и захотела сделать ему приятное. Я попробовал… С тех пор недолюбливаю холодец.

Ну так вот, кончился Магарани, начался покер. Собственно, покер начался раньше, когда я пошёл в школу и приобщил к этому пороку Колябуса и ещё двоих дружков из класса. Мы умудрялись играть даже в школе, но чаще всего играли у меня в моём 6-метровом царстве, а изредка у Шушки, поскольку не хотели мешать очередным мужьям Елены Ивановны заниматься творческой деятельностью. Играли мы, естественно, на деньги, но, поскольку никто не располагал наличными, мы пользовались настоящими жетонами из слоновой кости, подаренными мне мамой, а потом выписывали векселя. Никто особенно не выигрывал и не проигрывал, векселя переходили из рук в руки, но, в общем, все мы оставались «при своих». Был в моем классе пай-мальчик и отличник Димочка, который тоже захотел с нами «поиграть». И тут началось: он проигрывал постоянно, выписывая векселя на всё более крупные суммы. Должен признаться, что мы страшно мошенничали, подкладывая в колоду пятого туза, дополнительных джокеров и прочее. Бедный Димочка или этого не замечал, или боялся обвинить нас в жульничестве и, естественно, выпасть из игры. Он любой ценой хотел быть членом нашей компашки. В конце концов, когда Димочкин долг превысил несколько миллионов, он испугался и во всём признался родителям. Те пришли в ужас, вознегодовали и вызвали к себе домой родителей картёжников-мошенников. Пришла Елена Ивановна, мой отчим Жанно и мама Колябуса (может, был ещё кто-то, не помню). Димочкины родители волновались, кричали, грозили, что нас выгонят из школы и т. д. И тогда слово взял Жанно, как всегда элегантный, в замшевом пиджаке и с тросточкой, он встал и с еле уловимым польским акцентом сказал: «Друзья мои, если бы Дима проиграл 100 или 500 рублей, эта история была бы отвратительной и опасной, но поскольку он проиграл несколько миллионов, то всё это – ерунда и беспокоиться незачем». На этом всё и закончилось.

А какое-то время спустя я записался в секцию бокса московского «Спартака». Моим тренером был ныне покойный известный в те годы боксёр А. Джапаридзе. Я был левшой и делал такие успехи, что тренер меня заметил и говорил, что я «сделаю карьеру». Как-то я предложил отличнику Димочке записаться в мою секцию. Тот, не захотев показаться трусишкой, согласился. И потом я целый год колотил Димочку на тренировках (это была месть за покер и неуплаченные карточные долги), чего он в конце концов не выдержал и распрощался с боксом. Кстати, в то же время и Шушка решил заняться этим видом спорта, но поскольку бить человека по физиономии Шушка с детства не любил и вообще был парнем тихим, то прозанимался он боксом всего какой-то месяц и бросил.

О моей маме после «Золушки» власти кино просто забыли. Какое-то время она работала в Театре-студии киноактера, но, не быв никогда театральной актрисой, не нашла там для себя места, сыграв всего в нескольких пьесах. Занялась дубляжом. Цирковая точность и молниеносная реакция очень пригодились ей – она всегда попадала «в синхрон». Озвучивала она многих иностранных актрис. Существует легенда, что она озвучивала все роли Джульетты Мазины (из-за их внешнего сходства), но недавно я узнал от своей сестры Янины Второй, что это неправда. По неизвестным для нас причинам мама наотрез отказалась озвучивать Мазину и слово сдержала. А в 1957 г., когда я закончил среднюю школу, моя мама и отчим, поляки по происхождению, решили покинуть СССР. Как раз в это время происходила репатриация поляков из СССР в Польшу, и родители этим воспользовались. Какое-то время они боялись мне в этом признаться, опасаясь моей реакции, но, узнав об этом, я был счастлив. Во ВГИК, куда я мечтал поступить, мне было не попасть по всяким политическим причинам (меня собирались даже исключать из комсомола за «низкопоклонство перед Западом», однако всё окончилось строгим выговором с занесением в личное дело), в армии мне служить как-то не хотелось – вот почему я радостно успокоил родителей, что с удовольствием уеду в Варшаву.

Поступил я на операторский ф-т Лодзинской киношколы, в то время одной из известнейших в мире. Учился вместе с Полянским, Занусси, Кесьлевским (на нашем курсе был и Адам Холлендер, получивший «Оскара» за операторскую работу в фильме «Полуночный ковбой» с Джоном Фойтом и Дастином Хоффманом) и многими другими польскими режиссерами и операторами. Окончив институт, проработал 5 лет в Польской кинохронике, сняв несколько сот сюжетов и несколько документальных фильмов, а также был одним из 6 польских операторов, снимавших полнометражный документальный фильм совместного польско-советского производства о Сибири, под названием «273 дня ниже нуля». Затем работал два десятка лет на студии научно-популярных фильмов, сняв за это время более 300 короткометражек, потом, вплоть до ухода на пенсию, на Центральном польском телевидении был режиссёром по свету.

В течение более чем 50 лет жизни в Польше я старался как можно чаще навещать Москву. Здесь осталась моя старшая сестра Янина Вторая, её – дочь Янина Третья – и внучка – Янина Четвёртая, ну, и, конечно, мои школьные друзья, с которыми я поддерживаю регулярную связь. До последних лет своей жизни моя мама тоже приезжала в Москву, куда её приглашали на дубляжи. И в завещании мама просила, чтобы я похоронил её в Москве, что я и сделал при огромной помощи Союза кинематографистов СССР. Похоронил я маму на Востряковском кладбище и с 1987 г. стараюсь навещать Москву регулярно, по крайней мере раз в 2 года. Но, приезжая, я всё реже встречался с Шуткой: то он был занят, то отсутствовал, то… пьян или под воздействием наркотиков… В последующие годы мы виделись всего раза 3 – 4. В один из приездов я позвонил Миледи (с которой у меня до сих пор чудесные и чуть ли не родственные отношения) и предложил ей навестить нашего Шушку. Когда мы вошли в его комнату на Спасоглинищевском, он принял нас, возлежа на диване, в шёлковом халате, с бородой и огромным крестом на груди. Посматривал на меня свысока (хоть он лежал, а я стоял), даже не предложил кофе, сказал, что ждёт клиента и очень занят. И мы с Люсенькой быстро смылись. На следующий год Шушка вдруг позвонил мне в Варшаву и предложил… устроить в Париже и в Варшаве выставку имеющихся у него картин. И я понял, что с Шушкой происходит что-то странное. А может, он был просто пьян?..

В 1991 г., когда я в очередной раз приехал в Москву, мы с Колябусом поехали к Шушке на Мосфильмовскую. «Моя внучка», – представил он нам свою молоденькую жену. Мы, естественно, выпили, и Шушка очень быстро захмелел. Глаза его стали безумно-жуткими, он бросился на нас с кулаками, и нам пришлось поспешно ретироваться. А вообще-то мы с Шушкой за всю жизнь не поссорились ни разу!

Последняя наша встреча произошла в 92-м, за несколько месяцев до его смерти, и была какой-то очень печальной…

Когда я приезжаю в Москву, мы с Колябусом, Михасем или Миледи обязательно идём навестить Шушку на Ваганьковское кладбище. Выпиваем там немного, и я делаю очередной снимок «на память» (с фотоаппаратом я не расстаюсь с детства и все эти годы стараюсь вести фотохронику нашей детской дружбы).

14 – 31 июля 2011,

Москва – Варшава

Данный текст является ознакомительным фрагментом.