III. Уходящее хулиганство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III. Уходящее хулиганство

Твой иконный и строгий лик

По часовням висел в рязанях.

С. Есенин

В «Москве кабацкой» впервые явственно и не случайно прозвучала у Есенина тема любви. Но не случайно переплелась эта тема с темой хулиганства. Грустной лирике любви предшествуют раздумья поэта о своей черной гибели, о смерти «на московских изогнутых улицах», о пропащей кабацкой гульбине, над которой чадит мертвячиной, нежным признаниям предшествует рожденное отчаяньем решение:

Брошу все. Отпущу себе бороду

И бродягой пойду по Руси,

надрывный крик под желтую грусть гармоники: «Май мой синий! Июнь голубой!» После таких стихов понятнее любовь хулигана:

Это золото осеннее,

Эта прядь волос белесых,

Все явилось, как спасенье

Беспокойного повесы.

Перед нами одна из типичных эпических ситуаций. Рядом с образом героя возникает образ героини, мы видим златокарий омут ее глаз, подернутых усталостью и кротких; стеклянный дым волос; строгий, как на иконах, лик; легкий стан и нежную поступь; знаем ее возраст:

О, возраст осени! Он мне

Дороже юности и лета;

ее прошлое:

Чужие губы разнесли

Твое тепло и трепет тела.

И она – не далекий адресат его стихов, встающий лишь пред воображением поэта, – она наглядно, так же, как и сам герой, присутствует в этих стихах, герой беседует с нею, смотрит ей в глаза:

Потому и грущу, осев,

Словно в листья, в глаза косые,

может сказать, обращаясь к ней: «Дорогая, сядем рядом». Создается иллюзия развертывающегося действия. Но встреча героя с героиней, его любовь – не отдельный, обособленный, завершенный в себе эпизод, – это одна из глав целого романа; от этой встречи протягиваются нити в прошлое и будущее героя. И в общей композиции этой главы так многозначительно звучат, казалось бы, такие неудачные, лирически-невыразительные, почти безвкусные строчки:

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить,

их мы воспринимаем так же, как и слова действующих лиц в обыкновенном романе: не как ценное само по себе выражение обособленной лирической эмоции, а как симптом переживаний героя. В разгульных, кабацких стихах Есенина мы не столько искали созвучий с нашими собственными настроениями, сколько ждали от них вестей о судьбе лирического героя; так и здесь, в этих любовных стихах мы не столько ищем оформления для своих собственных переживаний (что нового, еще неоформленного другими сказал в них о любви поэт, если отбросить конкретную ситуацию и конкретного героя?), – мы тоже ждем от них вестей о судьбе героя. Сам поэт связывает свою любовь с настойчивым глубоким раздумьем о своей судьбе. И когда он говорит возлюбленной:

Твой иконный и строгий лик

По часовням висел в рязанях,

– здесь не простое, зрительно-убедительное сравнение, недаром дальше идут покаянные строчки:

Я на эти иконы плевал.

Чтил я грубость и крик в повесе.

Любовь воспринимается как возврат к утерянному спокойствию. Этим она и нужна поэту, которому

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

Характерно, что поэт, ощущавший кабацкую бесшабашность и пропащую гульбу как проявление русской, национальной стихии, – в той же стихии ищет исхода, успокоения, к ней хочет приблизиться через любовь:

Ты такая ж простая, как все,

Как сто тысяч других в России.

Но любовью не завершается круг романа, здесь еще нет развязки: по мере того, как растут слова «самых нежных и кротких песен», растет и грустная уверенность, что эти песни запоздали, что поэту пора встречать неприхотливый приход своего сентября. Если в начале главы, когда в его сердце лишь заметался голубой пожар, когда только мечталось о том, чтобы тонко касаться руки, – имя возлюбленной звучало для героя прохладой, то тем же осенним холодком овеяны все дальнейшие встречи:

Ты целуешь, а губы, как жесть,

Знаю, чувство мое перезрело,

А твое не сумеет расцвесть.

В этой грустной, непоправимой уверенности – завершение любви, завершение главы, эпизода, но не развязка романа, ибо тема любви подчиняется другой, более сильной, более углубленной теме: читатель следит за судьбой человека, ощутившего в себе брожение какой-то буйственной стихийной силы, мятежной тоски и надломившегося под ее напором.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.