Н. Дардыкина. Сын света. Аверинцев оживил Византию

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Н. Дардыкина. Сын света. Аверинцев оживил Византию

Сын света

Аверинцев оживил Византию

Когда умирает великий человек, невольно испытываешь мистический, какой-то нутряной бунт: зачем высшие силы не пощадили его! Небеса не позволили Аверинцеву хотя бы еще десяток лет подержать на своих плечах свод русской духовности, пошатнувшийся после ухода Алексея Федоровича Лосева и Дмитрия Сергеевича Лихачева. Смерть Аверинцева многие переживают как личную утрату. Ушел человек парадоксальной образованности, философ, выстроивший собственную концепцию духовного родства Востока и Запада.

Читая поэтичные книги Аверинцева “Плутарх и античная биография”, “Поэтика ранневизантийского Средневековья”, получая удовольствие от его переводов псалмов и древних мифов, невольно поражаешься: все это сделал один человек! Можно представить, как осиротели студенты, потеряв своего гениального просветителя.

Мало кто знает, какой могучий дух нужно было проявить мальчику Сереже, чтобы не только справиться с серьезным недугом, но и с ранних лет развить в себе страсть к познанию. Одна моя знакомая, географ по образованию, вспоминает, как они, студенты пединститута, где преподавал биологию Сергей Сергеевич Аверинцев-старший, увидели однажды мальчика Сережу. Их поразило, что сквозь его белую рубашку просвечивает темный корсет. Но в глазах мальчика не было никакого уныния. Он явно с удовольствием разглядывал очень красивую 25-летнюю лаборантку, потому что с детства юная душа тянулась к прекрасному.

Сережа был поздним ребенком. Его седой отец по возрасту вполне годился бы ему в деды. Разница в возрасте родителей была очень большой. Так что и дом, и заботы о мальчике легли на плечи матери, раньше преподававшей на факультете иностранных языков. Академик Михаил Леонович Гусейнов говорит, что мама Сережи была очень сильным и одаренным человеком. Он унаследовал красоту и мудрость своих родителей. Его интерес к поэзии — от отца, сверстника и свидетеля жизни и творчества корифеев Серебряного века.

Еще студентом МГУ Сергей повстречал свою будущую жену Наташу Зембатову — она была курса на два моложе и однажды пришла к нему, как он говорил, “слушать мои медитации”. Она была античницей. “И хотя ее статьи по античности уже публиковались, Наталья Петровна целиком ушла в семью, чтобы Сергей Сергеевич мог по-настоящему, самозабвенно работать. Это был поступок!” — сказал академик Гаспаров.

О талантливом студенте написала добрые воспоминания Аза Алибековна Тахо-Годи в книге “Лосев”: “Сережа Аверинцев учился на классическом отделении университета, был там аспирантом и защитил диссертацию по Плутарху, когда я принимала дела от профессора Попова и начала заведовать кафедрой в 1962 году. Сергей любил музыку, почитал Вагнера, русских символистов, его влекла совершенно запретная стихия византийской духовной поэзии, проблема богословия. Он прекрасно знал древние языки и новые, интересы его непосредственно совпадали с тем, что когда-то увлекало молодого Лосева. Отсюда и возникла близость между Лосевым и Сергеем, который пришел к нам не один, а со своим другом — германистом, знатоком Хайдеггера и музыки, Сашей Михайловым…”

Представьте атмосферу общения молодых с великим мыслителем Лосевым. За чаем они горячо обсуждают различия католицизма и православия. Тахо-Годи уточняет: “Оба философствовали в богословии и музыке, стали тонкими ценителями изысканной поэзии, для обоих немецкая культура была родной почвой, с ее романтиками, Гете, музыкой, философией — старой и новой”. Молодой Аверинцев в то время написал для “Философской энциклопедии”, как и Лосев, несколько статей по богословским проблемам. Но многое тогда писалось в стол, без надежды опубликоваться. Зато писалось с полной выкладкой, и “было неважно, когда это выйдет в свет: сейчас или через десять лет”.

Сергей Сергеевич родился в трагичном 1937-м. Его высказывания о суровости времени точны и афористичны: “Человек в конце ХХ века находится в ситуации утраченного места. А когда нет места — нет и тонуса, нет дерзости, бунта, мятежа”. Он отвергал привычные жалобы на трудные времена: “И я говорю не о тяжести времени сегодня, а о тяжести ответственности каждого, о том, что необходима совершенно новая требовательность к себе”. Несмотря ни на что, оставалось и остается нам всем “первичное — небо над головой, земля под ногами”.

Аверинцев вспоминал, как он однажды предложил издательству свои переводы псалмов. Рядовой сотрудник ответил без тени юмора: “Напечатаем, если ни разу не будет упомянут Бог и все связанное с Израилем”. Отказывали самым изощренным образом. А сейчас у нас может быть опубликована любая ересь, любая безответственная глупость. В условиях гласности Аверинцев заставил себя писать иначе: “Теперь я могу договаривать все до конца, не могу позволить себе ни намеков, ни просветительской пространности. Но необходимость договаривать все до конца подразумевает и необходимость додумывать все до конца”.

Как никто другой, академик Аверинцев осознал кризис культуры. Да и ее понимание расходится с нашим банальным представлением о ней: “Я вообще не очень люблю слово “культура”. По-латыни оно означает “возделывание”, значит, воспитание, но не в утилитарном, не в резонерском смысле. Возделывание ума, души, духа… Нынче же это слово означает некую совокупность продукции искусства, науки, философии и так далее. Сейчас я вижу скорее кризис идеи воспитания. Максимилиан Волошин говорил, что злейшее насилие над человеком — это его воспитывать. И мы наблюдаем злейшие плоды попыток тотального перевоспитания человека”.

До 97-го года он преподавал еще и в Свято-Филаретовском православно-христианском институте. И неизменно учебный год начинался его словами, обращенными к студентам всех курсов. Работая в Вене, Сергей Сергеевич приезжал в Москву и всегда приходил в храм Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках, где молился вместе с настоятелем и своим другом о. Георгием Кочетковым. Когда сюда пришла печальная весть о кончине Сергея Сергеевича, преподаватели и студенты собрались в часовне института. Они прослушали запись последней его проповеди и помолились за упокой души новопреставленного.

Я попросила близких друзей Аверинцева, двух академиков РАН, рассказать, что поражало их в личности Сергея Сергеевича.

Григорий БОНГАРД-ЛЕВИН:

— Сергей Сергеевич — человек исключительной духовной чистоты и честности. Он был искренним, как ребенок. Ему открывались такие тайны русской словесности, античной и византийской мудрости, которые были подвластны только ему. Аверинцев — подлинный мастер слова. Он был увлечен творчеством поэта и философа Вячеслава Иванова. Названием его книжки стали слова Иванова: “Скворешниц вольных гражданин”. Таким был и сам Аверинцев.

К слову, свою последнюю статью — “К пониманию начальных слов Евангелия от Марка” — Аверинцев опубликовал в академическом сборнике “Scripta Gregoriana”, посвященном 70-летию Бонгард-Левина.

Михаил ГАСПАРОВ:

— Аверинцев хорошо понимал, что слово “филолог” значит “любящий слово”. Однажды он сказал: “Жалко, что нам не хватает объема души, чтобы любить всякое слово”. Вы знаете, что в гуманитарных науках можно соблюдать и строгую научность, а можно и апеллировать к чувству и вкусу. Аверинцеву приходилось читать лекции, писать статьи и книги, опираясь и на то, и на другое — и на доказательность, и на убедительность. И популярность свою он приобрел больше тем, что умел говорить о тонком и неуловимом так, что слушатели это воспринимали и понимали… Он знал несколько языков и, естественно, читал лекции на языке своих студентов.

— Михаил Леонович, Аверинцев показывал вам свои стихи?

— Показывал очень редко.

— Вы знаете какие-то подробности о болезни Сергея Сергеевича?

— У него смолоду болело сердце. В юбилейном возрасте ему сделали двойную операцию — на сердце и на печени. Он в шутку говорил, что не зря эта тяжелая процедура совпала с кельнским землетрясением.

Сергей Сергеевич шутил по этому поводу еще отважнее, чем заметил Гаспаров: “Недавно я перенес операцию на сердце. “Ущербом клапана томим, я в Боннской клинике томился… И герр хирург в один момент мне сердце трепетное вынул…” Он очень полюбил меня и все спрашивал: правда ли, что я пишу стихи, и правда ли, что я был депутатом. Сердце мое во время операции остановили и “завели” вновь электрическим разрядом…”

В дни 60-летнего юбилея Сергею Сергеевичу позвонил один мэтр и в разговоре заметил: “Сережа, вы взрослый человек?” Он ответил: “Нет, я уже никогда не буду взрослым, я упустил время сделаться взрослым”. Так осознают себя на земле настоящие поэты.

Несколько лет после операции Сергей Сергеевич чувствовал себя неплохо. И вдруг случилась беда в мае — инфаркт или инсульт. Наступали иногда легкие внешние улучшения, но, вероятно, шел разрушительный внутренний процесс. Практически в сознание он не приходил.

Его жена Наталья Петровна сейчас в Вене. Дети, Мария и Иван, учатся в Германии. Тело покойного кремировано, а весной, после Пасхи, прах захоронят в Москве на кладбище Даниловского монастыря.

В статье “Золото в системе символов в ранневизантийской культуре” Аверинцев цитирует строки византийских поэтов. В одной строфе из Симеона Нового Богослова III века бессмертно звучит порыв нашего великого современника:

Свет небесный над главой моей лучится

Полнотою светолитья,

Понуждая ум и сердце

К ликованью, к исступленью.

Прекрасное завещание людям просветителя и поэта.

Аверинцев родился в 1937 году в московской профессорской семье. В тридцать лет защитил на филологическом факультете МГУ кандидатскую “Плутарх и античная биография” (1967); его докторская диссертация “Поэтика ранневизантийской литературы” (1977) получит лестную профессиональную оценку живого реликта русской религиозной философии А.Ф.Лосева — но притчей во языцех Аверинцев станет еще раньше. Посвященная культурной метаморфозе, в ходе которой из поздней античности возникла христианская цивилизация Средних веков, монография срезонировала с интересами позднесоветской интеллигенции, как раз на исходе семидесятых потянувшейся к Церкви. Уже к моменту публикации “Поэтики” не скрывавшего своей веры университетского преподавателя и лауреата премии Ленинского комсомола — вопреки личной скромности — только коллеги-профессионалы воспринимали в качестве академического ученого, компетентного в границах специализации. Сотни же человек, набивавшихся в аудитории 1-го гуманитарного корпуса, приходили на его лекции за универсальной духовностью, и лишь неангажированность Сергея Сергеевича диссидентским движением спасала от навязанной роли духовного вождя.

Наряду с о. Александром Менем Аверинцев остается непререкаемым авторитетом в интеллигентски-церковных кругах. Переводчик Евангелий, книги Иова, псалмов и автор “Стихов духовных” (1989–1990), Аверинцев — скорее всего поневоле — оказался одним из вдохновителей умеренно-протестантского течения внутри РПЦ: напомним, что скандал вокруг о. Георгия Кочеткова вырос как раз из полемики о допустимости перевода священных текстов на современный русский и свободе литургического творчества. Официальные соболезнования Алексия II в этой связи кажутся жестом примирения Патриархии с православными модернистами. Показательно, что из светской литературы Аверинцев выбирал для перевода сочинения околорелигиозной тематики: роман Гессе “Паломничество в страну Востока”, избранные стихотворения католика Клоделя, Рильке, всерьез помышлявшего о “русском Боге”, и стихийных мистиков Гельдерлина и Тракля. Стоит также полистать справочную литературу, чтобы заметить: подпись “Аверинцев” и в БСЭ, и в “Мифах народов мира”, и в “Философской энциклопедии” стоит, как правило, под статьями, истолковывающими такие понятия, как “Христианство”, “Новый Завет”, “Патристика”. Активное миссионерство профессора сделало его фигурой публичной политики.

Избранный в 1989-м от Академии наук в Совет народных депутатов, он примкнул к Межрегиональной группе; статьи его и сейчас можно встретить на официальном сайте “Яблока” — все это отвлекает внимание от собственно литературоведческих трудов филолога Аверинцева, который с 1969-го по 1992-й проработал в Институте мировой литературы. Уплатив дань переоцененному и захваленному Серебряному веку биографией Вячеслава Иванова, он сам впоследствии расставил акценты. Председатель Международного Мандельштамовского общества, Аверинцев не первым, но наиболее категорично артикулировал в статье “Почему же все-таки Мандельштам?” (1998) запоздалое понимание того, кто был главным русским поэтом прошлого века. Как просветитель и популяризатор гуманитарных наук он еще в 69-м акклиматизировал в России идеи голландца Хейзинги, рассматривавшего культуру как игру; а в конце восьмидесятых публикациями о Бахтине и Шпенглере фактически продиктовал университетскую моду на термин “диалогизм” и культурологию. Международное признание Аверинцева — помимо того что Ватикан присвоил ему степень доктора церковных наук и академика папской академии наук общественных — дало Сергею Сергеевичу должность профессора Венского университета и возможность год от года реже cобирать в московской alma mater аншлаги.

Теперь тихий и сбивчивый голос великого лектора можно услышать, только разыскав пластинку его стихов и переводов, выпущенную когда-то фирмой “Мелодия”.

Наталья Дардыкина