«ДЕЛО» ОТЦА СЕРГИЯ В ГПУ
«ДЕЛО» ОТЦА СЕРГИЯ В ГПУ
В ночь с 11 на 12 июля 1922 года отец Сергий Дурылин был арестован[277] и помещён сначала в Комендатуру ГПУ, а затем во Внутреннюю тюрьму ГПУ. Это значит, что ему не разрешались свидания и передачи. По ходатайству друзей Дурылина 8 августа перевели во Владимирскую тюрьму, где условия содержания были в те годы легче.
Дурылина беспокоит судьба Кадашевского храма, оставшегося без настоятеля. Незадолго до ареста Дурылин был избран — без его участия — настоятелем храма Воскресения Христова в Кадашах. Из тюрьмы он пересылает через брата Гошу два письма к Батюшке отцу Алексию и пишет брату: «Прочти прилагаемое письмо к Батюшке и немедленно его отправь к нему. Надо просить Батюшку, чтобы он решил Кадашевское дело. Ты поговори с ним. А затем надо, чтобы Кадашевские пришли к нему и он им указал, что делать. Так как это всё самое важное для меня дело и для моей судьбы — то возьми на себя довершить его: 1) отправить теперь же Б[атюшке] 2 письма, 2) выяснить, когда и какой решит, 3) если он благословит отнести моё письмо в Кадаши, то отнеси письмо, 4) вообще сделать так, чтобы Евг. Н. См[ирнов] побывал у него и выслушал его решение. Пожалуйста, сделай это»[278].
В Центральном архиве ФСБ России хранятся копии двух доносов на Дурылина. Один из них от 20 июля 1922 года подписан епископом обновленческой церкви Серафимом.
В заключении Секретного отдела ГПУ по делу С. Н. Дурылина от 24 октября 1922 года перечислены обвинения, которые ему предъявлялись. Он обвинялся в том, что «у него на квартире и в часовне часто собирались контрреволюционные элементы, которые занимались здесь распространением антисоветской агитации, поддерживали связь с Тихоном и под видом религиозных книжек и душеспасительных молитв распространяли среди верующих контрреволюционные воззвания. Дурылин являлся одним из самых видных антисоветских деятелей. <…> Вместе с другими попами он часто выступал с проповедями, в которых указывал, что вера в Христа попрана, что храмы ограбляются и верующие насилуются властью». Обвинялся он и в том, что при изъятии церковных ценностей оказал сопротивление. А также в том, что принял предложение берлинского журнала написать статью о русской церкви в период её обновления. Последнее обвинение было вызвано тем, что в руки ГПУ попало письмо Надежды Григорьевны Чулковой Дурылину. В письме она передаёт просьбу составителя Г. И. Чулкова принять участие в сборнике статей для Берлина о церкви, оговаривая: «конечно, без политики». Сообщает, что уже дали согласие участвовать П. Флоренский, Н. Бердяев, Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин. Вывод заключения СО ГПУ был для Дурылина смерти подобным: выслать его в Туркестанский край на два года с обязательной регистрацией в Облотделе ГПУ, так как он «элемент политически, безусловно, вредный для Советской Власти» и оставленный в Москве, «имея обширные связи с миром реакционного духовенства», будет продолжать свою контрреволюционную деятельность.
Сразу после ареста друзья, знакомые, духовные дети начали хлопотать о смягчении его участи и об освобождении. Уже 21 июля 1922-го в ГПУ поступило ходатайство от Московского Политического Красного Креста, заместителем председателя которого в то время была Екатерина Павловна Пешкова. Сергей Михайлович Голицын, семье которого, как и многим в те годы, помогала Е. П. Пешкова, посвятил ей в своей книге «Записки уцелевшего» несколько страниц. «Увидел я её впервые, когда она с туго набитым портфелем в руках, красивая, эффектная, стройная, в кожаном пальто, в кожаном шлеме лётчика, вышла скорым шагом из подъезда курсов Берлица, села в коляску мотоцикла и покатила в сторону Лубянской площади. Она всегда ездила в ГПУ таким способом, хотя пешком пройти было два шага»[279].
Духовная дочь отца Сергия Дурылина Елизавета Васильевна Оловянишникова, профессор Московского университета, просит своего знакомого — наркома юстиции РСФСР Д. И. Курского отпустить Дурылина на поруки. Она пишет: «…ссылка равносильна для него смерти, а он бесконечно дорог мне, и только он ещё привязывает меня к жизни».
Георгий Николаевич Дурылин направляет М. И. Калинину просьбу об освобождении брата, так как «он крайне больной человек», состояние его здоровья очень тревожное, оно не позволило ему начать службу в церкви Воскресения Христова в Кадашевском переулке.
Письма с ходатайствами подписывают член коллегии Наркомпроса Варвара Николаевна Яковлева, зав. Музо Главнауки Борис Борисович Красин, член Союза писателей Анастасия Ивановна Цветаева, президент ГАХН профессор Петр Семёнович Коган, нарком Анатолий Васильевич Луначарский. Ходатайства «высоких просителей» возымели действие. По решению Комиссии НКВД по административным высылкам от 15 декабря 1922 года, куда в конце попало «дело» Дурылина, он был сослан в административном порядке на два года в Челябинскую область под гласный надзор ГПУ с разрешением отправиться «за свой счёт».
Параллельно с расследованием «дела Дурылина» были подвергнуты допросам в ГПУ и «поручители», но, к счастью, без последствий для них.
Е. П. Пешкова подписала 18 декабря распоряжение о необходимости уведомить Владимирскую тюрьму об освобождении Дурылина для отъезда в ссылку за свой счёт и разрешить ему явиться в Москву за получением бумаг из ГПУ.
Но ещё во Владимирской тюрьме произошло знаменательное событие. В 17-й камере, где Дурылин провёл четыре месяца, сидели священнослужители. Епископ Афанасий Сахаров в своих воспоминаниях перечисляет всех поимённо. 28 октября 1922-го заточники этой камеры совершили в ней восстановленную Поместным собором службу всем Святым, в земле Российской просиявшим, существенно дополнив её. В частности, священник Сергий Дурылин составил тропари канона святым Калужским (песнь 4, тропарь 7) и Тамбовским (песнь 9, тропарь 1), а также второй светилен, обращенный к Софии Премудрости Божией. Пожалуй, это если не беспрецедентный, то очень редкий случай совершения церковной службы узниками тюремной камеры. Конечно, начальство спохватилось и ужесточило условия содержания, которые в те годы были ещё не очень жёсткими. В тюрьме Дурылин смог написать рассказы «В те дни», «Сладость ангелов» и статью «Об ангелах».
Во Владимирской тюрьме Дурылин узнает, что в день его рождения 27 сентября у брата Георгия родился сын и назвали его Сергеем. Он счастлив. Просит Таню Сидорову (Буткевич) быть крёстной матерью, его записать крёстным отцом, а крестить у Мечёвых. В письмах брату и его жене из тюрьмы и из Челябинска даёт наставления, как воспитывать ребёнка в православной вере, какие книги включить в круг его будущего чтения.
Поняв, что ссылка неизбежна, о. Сергий пишет своей духовной дочери И. А. Комиссаровой: «Дорогое, о Господе, возлюбленное чадо моё духовное Ирина! <…> Если придётся мне ехать в дальний край, то одного человека я хочу видеть около себя и одного зову с собой — тебя. <…> Я чувствую тебя родною себе, близкою, дорогою. От тебя я видел всегда одну преданность и верность, — мало того, понимание меня. Ты мне друг, и всегда в твоих словах вижу духовную заботу обо мне, самое горячее желание блага мне»[280].
В прощальном письме Татьяне Андреевне Сидоровой просит: «Молись обо мне. <…> Не забывай маленького Серёженьку [Дурылина]. <…> Не оставляй Батюшку». И поручает её заботам всё своё «духовное наследство писательское. Храни его. <…> Тут Леонтьев. Тут Вас. Васильевич [Розанов]. <…> Многое из хранящегося тут имеет великое значение для русской культуры». В следующем письме добавляет: «Не разлучайся с Батюшкой о. Алексеем. Люби его и верь ему. У него великая светлая сила, и он тебя любит горячо. Я буду покоен за тебя, если буду знать, что ты предана ему»[281].
Приехав в Москву на три дня, разрешённые ему для сборов, Дурылин пришёл к о. Алексию Мечёву за благословением. Батюшка, понимая, что Дурылин погибнет в ссылке без материнской заботы о нём, о его здоровье, быте[282], благословил ехать с ним Ирину Комиссарову: «Поезжай с ним, помоги ему, он нужен народу». На прощание подарил о. Сергию Евангелие, надписав его: «Чадца, любите друг друга (изреч. Св. Іоанна Богослова). Да будет над тобою рука Божія крепкая и сильная, Яж-во Святей книзи сей!» По прошествии времени Сергей Николаевич подарил это Евангелие своей духовной дочери Ирине Алексеевне Комиссаровой: «Духовному возлюбленному о Господе чаду своему ИРИНЕ, рабе Божіей. Отец твой духовный недостойный грешный Іерей Сергій»[283]. А она завещала своей сестре — Александре Алексеевне Виноградовой (1907–1994) передать его в Троице-Сергиеву лавру[284].
Навестил Дурылин в эти три дня 1920-го и художника М. В. Нестерова. Тот только что вернулся из Армавира, где провёл три года отрезанный от Москвы фронтом Гражданской войны. Михаил Васильевич, увидев Дурылина в одежде священника, пленился его новым обликом, тонкими чертами исхудавшего лица, внутренне поглощённого умственной работой, изяществом рук и захотел написать его портрет. Но замысел отложился до 1922 года. Успел Нестеров сделать с уезжавшего в ссылку друга графический портрет. На нём Дурылин в рясе, но поза другая и настроение другое, нежели на портрете в масле 1926 года. Карандашный портрет хранится в Башкирском государственном художественном музее им. М. В. Нестерова. Видимо, был сделан и ещё один портрет. В 1923 году С. Н. Булгаков записывает в дневнике: «…сегодня я получил портрет-набросок, сделанный М. В. Нестеровым, о. Сергея Дурылина, — сквозной, страдальческий лик. <…> Да, там поневоле подвижничество»[285]. В письме — прощальном привете М. В. Нестерову из Ялты перед отъездом за границу 30 декабря 1922-го — Булгаков пишет: «Если доступен Вам мой тёзка о. С. Дурылин, передайте и ему мой привет»[286]. Судьба опального Дурылина продолжала волновать Булгакова. Об этом свидетельствует его письмо из Чехословакии, которое Дурылин получил летом 1924 года (конечно, не по почте): «Далёкий и дорогой друг! Хочется подать голос в ответ на тихий шёпот веры и покорности Вашей. <…> Меня радует и умиляет наша духовная перекличка эта — о Господе нашем, в котором наша жизнь, свет и утешение. Да утвердит Он Вас в пути веры и любви, мои недостойные молитвы всегда о Вас, и чем же мы можем больше и вернее помочь друг другу, как не взаимной молитвой. <…> Да, Вы правы: пути Провидения неисповедимы всегда, но порой мы об этом забываем, когда свободны от невзгод. <…> Хотелось бы и знать больше, и о себе больше сообщить, но самое главное это то, чтобы сердца услышали друг друга и в них согласно начерталось и прозвучало сладчайшее Имя Иисусово. Христос посреде нас!»[287]
А. В. Луначарский снабдил Ирину рекомендательным письмом в Главмузей, а в ответ на её уверения, что Дурылина осудили ни за что, сказал: «За умную голову и поедет в ссылку». В 1922 году «умные головы» России — Булгаков, Бердяев, Ильин и другие — вместе с семьями были высланы из страны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.