Глава 3 Питсбургский рассыльный. Расширение образования: книги и искусство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Питсбургский рассыльный. Расширение образования: книги и искусство

Таким образом, 1850 год оказался поворотным пунктом в моей дальнейшей жизни. Из темного подвала, где я, вымазанный сажей, возился за два доллара в неделю с паровой машиной, я был перенесен теперь на небеса, где среди солнечного света меня окружали газеты, перья, карандаши. Не было минуты в течение дня, когда я не мог бы научиться чему-нибудь новому или узнать, как много мне еще предстоит учиться и как мало я еще знаю. Было ощущение, что я стою на нижней ступеньке лестницы, по которой мне предстоит подниматься.

У меня была в то время только одна забота — что я недостаточно быстро запоминаю адреса различных торговых фирм, куда приходилось разносить телеграммы. Поэтому я списал все вывески этих домов по одному тротуару в восходящем порядке, по другому — в нисходящем; вечером я их все перенумеровал. И уже через короткое время мог, закрыв глаза, перечислить по порядку названия всех фирм с одного конца улицы до другого.

Следующим моим делом было познакомиться с людьми. Потому что рассыльный, который знает в лицо тех, кто служит в фирме, может сэкономить значительную часть пути, встретив по дороге кого-нибудь из них. Для нас, мальчиков, было большим торжеством, если мы могли вручить кому-нибудь из них телеграмму на улице. К этому присоединялось еще чувство гордости, что великий человек (а для телеграфного рассыльного почти все — великие люди!) остановился на улице и сказал ему несколько приветливых слов.

В 1850 году Питсбург представлял собой далеко не то, что в настоящее время. Он все еще не мог оправиться от последствий большого пожара, опустошившего в 1845 году весь деловой квартал города. Почти все дома были в то время деревянные, каменных было очень немного, а огнеупорных — ни одного. Во всем Питсбурге и его окрестностях насчитывалось не более 40 тысяч жителей. Теперешняя Федерал-стрит состояла из нескольких домов, рассеянных среди больших пустырей, и я хорошо помню, как катался на коньках на небольшом пруду в самом центре нынешнего пятого района. Там, где теперь помещается наш металлургический завод, тогда и еще много лет спустя тянулся огород. Генерал Робинсон, которому я часто доставлял телеграммы, был первый белый, родившийся к западу от реки Огайо. Я видел первый телеграфный провод, протянувшийся с востока в город, а впоследствии видел там первый паровоз. В то время еще не существовало прямого железнодорожного сообщения с Востоком. Путешественники плыли по каналу до подножия Аллеганских гор, переправлялись через них и ехали дальше около 90 миль по железной дороге до Холидейсбурга, затем снова водным путем до Колумбии, а оттуда по железной дороге 81 милю до Филадельфии. Все путешествие длилось трое суток.

Великим событием в жизни Питсбурга был заход почтового парохода, шедшего в Цинциннати и обратно. Главное занятие жителей города составляла перевозка товаров с востока на запад, потому что в этом месте был пункт, где река соединялась с каналом.

В Питсбурге существовали прокатные станы, но в течение целого ряда лет они не производили ни одной тонны металла. Не было топлива, требуемого для обработки железной руды, несмотря на то что самый лучший уголь для получения кокса находился вблизи. Но никто не думал тогда применять кокс для выплавки чугуна, и точно так же никому не приходило в голову воспользоваться газом, сокровища которого долгое время лежали без употребления тут же под землей.

В те времена во всем городе едва ли можно было насчитать полдюжины людей, достаточно богатых, чтобы держать собственных лошадей. Около 1861 года в городе произошло событие, равного которому не было в летописях Питсбурга: некто мистер Фанесток, покидая дело, получил от компаньонов свою долю в виде неслыханной суммы в 174 тысячи долларов. Какой невероятной казалась эта цифра в те времена и какой ничтожной кажется она теперь!

Благодаря своей службе я вскоре познакомился с заправилами Питсбурга. С особенной добротой относился ко мне Эдвин Стентон, впоследствии военный министр и правая рука Линкольна 21. Моя жизнь в качестве мальчика-рассыльного была счастливой во всех отношениях. К тому времени относится начало моих самых близких дружеских связей. Когда старший рассыльный получил повышение по службе, на его место поступил Дэвид Маккарго, впоследствии директор железной дороги Аллегани. На нас двоих лежала обязанность доставлять телеграммы с восточной линии, а телеграммы, поступавшие с западной линии, разносили два других мальчика. Дэви и я быстро подружились. Уже одно то обстоятельство, что Дэви был шотландец, как и я, сблизило нас. Хотя он и родился в Америке, его отец был такой же истый шотландец, как и мой, даже по диалекту.

Вскоре после поступления Дэви на службу понадобился еще третий мальчик, и меня спросили, не могу ли я указать подходящего кандидата. Это не представило для меня никаких затруднений: я предложил своего товарища Роберта Питкерна, ставшего впоследствии моим преемником в должности директора Пенсильванской железнодорожной компании в Питсбурге. Роберт, как и я, был не только шотландского происхождения, но и сам родился в Шотландии. Итак, все телеграммы с восточной телеграфной линии в Питсбурге доставляли три шотландских мальчика: Дэви, Боби и Энди — за княжескую по тем временам плату в два с половиной доллара в неделю. В число их обязанностей входила ежедневная уборка телеграфной конторы. Мы делали это по очереди; из этого видно, что все мы должны были начинать службу с самых нижних ступеней. Почтенный Оливер, директор большой фабрики братьев Оливер, и Морленд, впоследствии городской юрисконсульт, начали служебную карьеру с того же, что и мы. Юноша, стремящийся добиться победы в борьбе за существование, должен опасаться не сыновей и родственников богачей, а тех незаметных аутсайдеров, которые получают призы на скачках. И чаще всего ими оказываются те, кто начал карьеру с подметания конторы.

В жизни рассыльного было немало радостей. Имелись фруктовые магазины, где пареньку набивали полный карман яблок в награду за аккуратно доставленную телеграмму; имелись булочные и кондитерские, где иногда на его долю перепадали пирожные. Иной раз приходилось встречаться с каким-нибудь уважаемым старым джентльменом, и он, случалось, говорил мальчику несколько ласковых слов, хвалил его за добросовестность или давал какое-нибудь поручение в контору. Едва ли найдется другое положение, в котором легче было бы обратить на себя внимание, а это все, что требуется дельному мальчику, чтобы пробиться.

Большим соблазном в жизни каждого телеграфного рассыльного была добавочная плата в десять центов за доставку телеграмм за пределами определенной черты. Мы, конечно, все гнались за этим добавочным заработком, и нередко у нас возникали споры из-за того, чья очередь. Только это и служило единственным поводом для серьезных недоразумений между нами. Чтобы положить этому конец, я предложил вносить наши экстренные заработки в общую кассу и в конце каждой недели делить эту сумму поровну. Меня выбрали казначеем, и начиная с этого дня между нами снова водворились мир и согласие. Это была моя первая попытка финансовой организации.

Мальчики считали, что они вправе немедленно истратить свои заработки, и имели открытый счет у соседнего кондитера. Но иногда случалось, что итог счета превышал сумму, которую был в состоянии уплатить должник. Вследствие этого казначею приходилось в подобающей форме доводить до сведения кондитера, что он не отвечает за долги слишком голодных или жадных до лакомств мальчиков. Самым отчаянным лакомкой был Роберт Питкерн. Однажды, когда я выговаривал ему за жадность, он по секрету сообщил мне, что у него в желудке водятся живые существа, которые набрасываются на его внутренности, если он не кормит их сладостями.

Наша жизнь состояла не из одних только удовольствий, нам приходилось очень напряженно работать.

Через день наша служба кончалась только тогда, кода закрывалась контора, и в такие вечера я редко приходил домой раньше 11 часов. В остальные дни мы освобождались в 6 часов вечера. Понятно, что при таких обстоятельствах у меня оставалось мало времени для дальнейшего образования. Кроме того, потребности семьи были таковы, что у меня не было лишних денег на книги. И вдруг, точно свалившись с неба, передо мной открылась сокровищница книг.

Полковник Джеймс Андерсон — вечная ему память! — оповестил, что предоставляет свою библиотеку, состоящую из 400 томов, в распоряжение юных рабочих, которые могут каждую субботу вечером брать на дом по одной книге и обменивать ее через неделю. Мой друг Томас Миллер недавно напомнил мне, что книги полковника Андерсона первоначально предназначались только для юных «рабочих» (working boys) и что было, следовательно, неизвестно, имеют ли право ими пользоваться также рассыльные (messenger boys), служащие в конторах и вообще не являющиеся рабочими. Следствием этого явилось мое первое выступление в печати — я написал письмо в редакцию «Pittsburgh Dispatch». В нем я убедительно просил не исключать нас, потому что среди нас немало таких, которые прежде были чернорабочими и, следовательно, имеют право считаться «юными рабочими»22. После этого письма полковник Андерсон изменил в нашу пользу свое первоначальное распоряжение. Таким образом, мое первое выступление в печати имело успех.

Мой ближайший друг Том Миллер, живший по соседству от полковника Андерсона, познакомил нас. Таким образом раскрылись двери моей темницы, и свет знания проник в нее. С тех пор и рабочий день, и долгие часы ночной службы озарялись для меня книгой, с которой я никогда не расставался и которую читал каждую минуту, какую только мог урвать от своей работы. Когда я думал о том, что в следующую субботу в моих руках будет новая книга, будущее представлялось мне блестящим и светлым. Таким образом я ознакомился с «Очерками» Маколея 23 и его историческими сочинениями, а также с «Историей Соединенных Штатов» Банкрофта24, которую я изучал с большим усердием, чем все книги, попадавшие до тех пор в мои руки. Особенную радость доставили мне «Очерки» Лэма 25. Но величайшего из писателей — Шекспира 26 — я в то время еще не знал за исключением нескольких отрывков, помещенных в моих школьных учебниках; только последующее посещение питсбургского театра вызвало во мне интерес к Шекспиру.

Мои ближайшие друзья — Джон Фиппс, Джеймс Вильсон, Томас Миллер и Уильям Каули — разделяли со мной драгоценное право пользоваться библиотекой полковника Андерсона. Благодаря его великодушному разрешению я имел в своем распоряжении книги, которые без него оставались бы для меня недоступными. Ему я обязан своей любовью к литературе, которую не променял бы на все сокровища в мире. Без нее жизнь была бы для меня непереносима. Ее влияние охраняло меня и моих товарищей от дурного общества и дурных привычек. Впоследствии, когда счастье мне улыбнулось, я счел своей первой обязанностью поставить памятник человеку, ставшему моим благодетелем. Этот памятник находится в Аллегани-Сити в сквере напротив здания основанной мною библиотеки, и на нем имеется следующая надпись:

«Полковнику Андерсону, основателю бесплатных библиотек в Западной Пенсильвании. Он каждую субботу предоставлял свою библиотеку в пользование молодым рабочим и отдавал для этой цели не только свои книги, но и самого себя, так как сам исполнял обязанности библиотекаря. Этот памятник воздвиг ему в знак признательности Эндрю Карнеги, один из тех “юных рабочих”, перед которыми благодаря ему открылась чудная сокровищница науки и поэзии, указывающих юношеству путь ввысь».

Это лишь ничтожная дань благодарности за то, что Андерсон сделал для меня и моих товарищей. Таким образом, я на собственном раннем опыте пришел к тому, что сделалось моим убеждением впоследствии: для блага молодых девушек и юношей, обладающих хорошими способностями и стремлением к дальнейшему развитию, нельзя сделать более целесообразного употребления своим деньгам, нежели устраивая общественные библиотеки. Я твердо уверен, что будущее основанных мною библиотек докажет правильность моего мнения. Потому что если в каждом библиотечном районе подобная библиотека окажет хотя бы на одного мальчика такое влияние, какое оказали на меня 400 читавшихся нарасхват книг полковника Андерсона, значит, она была основана не напрасно. Сокровища, скрытые в этих книгах, стали для меня доступными в надлежащий момент. Наибольшая польза библиотеки состоит в том, что заключенные в ней сокровища приходится добывать собственными усилиями. Юноши должны сами приобретать свои познания. От этого никто не может быть избавлен.

Яблоко от яблони недалеко падает. С чувством глубокого удовлетворения я узнал много лет спустя, что мой отец был одним из пяти ткачей в Данфермлине, которые, соединив скудный запас своих книг, положили с их помощью начало первой библиотеке в городе. Интересна история этой библиотеки. По мере того как она разрасталась, ее приходилось переносить из одного помещения в другое; в первый раз это сделали сами основатели библиотеки, которые перетащили книги в своих фартуках и в двух ящиках из-под угля в новое помещение. Отец мой был одним из учредителей первой библиотеки в моем родном городе, а я имел счастье основать последнюю. Я, сам того не подозревая, основывая библиотеку, следовал примеру своего отца, и это было для меня всегда источником величайшего удовлетворения. Такой отец, как мой, мог служить примером; это был один из самых добрых, чистых и хороших людей, каких я знал.

Я уже упоминал о том, что любовь к Шекспиру развилась во мне благодаря театру. Когда я был телеграфным рассыльным, питсбургский театр процветал под руководством мистера Фостера. Его телеграммы доставлялись безвозмездно, и благодаря этому телеграфисты имели бесплатный доступ в театр. Эта привилегия распространялась до известной степени и на рассыльных. Я боюсь, что они иногда несколько задерживали доставку телеграмм, приходивших во второй половине дня, для того чтобы иметь возможность, сдавая их вечером у входа в театр, обратиться с робкой просьбой впустить их на второй ярус. Обычно эта просьба исполнялась. Мальчики поэтому несли вечернюю службу поочередно, чтобы каждый имел возможность попасть в театр, куда страстно стремился.

Благодаря этому я познакомился с миром по ту сторону театрального занавеса. Обыкновенно давались пьесы, не отличавшиеся особенными литературными достоинствами, но способные вызвать восторг пятнадцатилетнего мальчика. Я никогда до тех пор не видел ничего подобного. Я ни разу еще не был ни в театре, ни в концертном зале, ни разу не принимал участия ни в одном общественном увеселении. То же можно было сказать и о Дэви Маккарго, Гарри Оливере и Бобе Питкерне. Мы все подпали под чары сцены и с необычайным восторгом приветствовали каждую возможность побывать в театре.

Мои вкусы переменились с тех пор, как Эдвин Адамс, знаменитый трагик того времени, выступил на сцене питсбургского театра с циклом шекспировских ролей. С тех пор для меня не существовало ничего, кроме Шекспира. Я без малейшего труда выучил наизусть все его произведения. До тех пор я не замечал, какое очарование может заключаться в словах; ритм и мелодия буквально заполонили мою душу, готовые излиться наружу по малейшему поводу. Это был новый для меня язык. Я научился понимать его только благодаря театру, потому что до того, как я увидел впервые на сцене «Макбета», у меня не было ни малейшего интереса к Шекспиру, и я даже не читал его пьес.

Значительно позднее мне открылся дух Вагнера 27 в его «Лоэнгрине». Я почти ничего о нем не знал, пока однажды в музыкальной академии в Нью-Йорке увертюра к «Лоэнгрину» не потрясла меня как новое откровение. Да, это был гений, значительно превосходивший своих предшественников, новый путь ввысь — и, как Шекспир, новый друг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.