НАРОДНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

НАРОДНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

Тысяча девятьсот семнадцатый год.

Поезд натужно тянется по живописному ущелью. Монотонно тарахтят вагоны, набитые солдатами и военными грузами. Здесь уже давно не видели такого длинного и перегруженного состава. Вагоны открытые, и дождь заливает прижавшихся один к другому солдат-отпускников. Накрывшись палатками и шинелями, они сидят на мешках и ранцах, курят и ругают ненастную погоду. Одни от скуки поют, другие говорят о доме и неубранных полях. Над мокрыми палатками вьется легкое испарение и слышится запах чеснока, портянок и водки. Почти в каждом солдатском ранце — по манерке лютой сливовицы для обогрева и веселого настроения.

В середине эшелона, между открытыми платформами, был прицеплен совсем новый классный вагон. Выглядел он белой заплатой на замызганном костюме. На остановках солдаты проходили мимо него быстро и с опаской.

Солдаты не могли понять, почему их набили в открытые деревянные корыта. Если бы еще была хорошая погода, а сейчас человек может сгнить под этим проливным дождем: идет, идет, идет…

Классный вагон был почти пустым. В коридоре у Открытого окна стоял, покуривая, невысокий полковник. Из соседнего купе вышел человек в гражданской одежде, с черной бородой и курчавыми волосами. Подойдя к полковнику, он сказал:

— Скверная погода, господин полковник, неожиданно похолодало, будто осень наступила. Замерзнут ребята.

Полковник не ответил. Он не любил гражданских. Их компания точно оскорбляла его.

Бородатый человек вынул коробку сигарет и предложил полковнику:

— Курите?

— Нет! — процедил полковник и удалился в свое купе.

Штатский стал у окна и задумался. Перед ним мелькали будки путевых сторожей, брошенные нивы, неубранные снопы.

Шум и крики, несшиеся с открытых платформ, не стихали:

— Эй, Ганю, уж очень ты развеселился! Не на свадьбу ли едешь?..

— А как же! Приглашен самой молодайкой!

— Эй, вы там, не кричите, разбудите господ!

— Пусть не спят так долго. Уже за полдень перевалило.

— Давай, давай! Кто хочет спать, пусть сидит дома…

— Ну-ка, вставай, сват, тряханем рученицу! А ты, парень, давай веселей!

Загудела гайда, подхватил кларнет, да так звонко, словно решился заглушить ее. Полилась по мрачному ущелью, под низким дождливым небом мелодия, то отчаянно веселая, то задумчиво грустная. А в такт музыке то хлопали в ладоши, то задорно кричали;

— Держись, кум!

— Гуляй, сват!

— Быстрей!

— Быстрей!

Заливается гайда, не отстает кларнет. Весь эшелон пришел в движение. Повставали солдаты в соседних вагонах, посбрасывали плащ-палатки, уставились на танцующих. Залюбовался и тот, в гражданском платье, что ехал в классном вагоне. Уже давно догорела его сигарета, а он все стоял у окна. Буйная музыка и разудалое солдатское веселье унесли его к чему-то милому, родному, близкому…

— Поручик! — прозвучал раздраженный голос полковника.

Из соседнего купе выскочил молодой офицер. Щелкнув каблуками, он ответил:

— Прикажите, господин полковник!

— Пусть замолкнет эта гайда.

— Слушаюсь, господин полковник.

— И чтобы никакого шума, никаких криков! Понятно?

— Понятно!

Поручик бросился выполнять приказ.

Гайда и кларнет замолкли. Стихли крики. Слышался лишь стук колес да шум летевшего навстречу поезду дождя.

Эшелон прибыл на станцию. К вагонам бросились десятки солдат-отпускников, возвращавшихся на фронт. Они лезли в вагоны, кричали, ругались, подбрасывали друг другу мешки, ранцы… За несколько минут перрон опустел. Только трое солдат со своим еще хромавшим после ранения товарищем суетились возле вагонов, сопровождаемые маленькой женщиной с ранцем хромого. Всюду им говорили: «Нет места, идите дальше!»

Прозвучал паровозный гудок. Боясь остаться, солдаты полезли в офицерский вагон. Женщина подсаживала хромого.

— Поднимайся, Станко, а то поезд уйдет.

Товарищи, раньше забравшиеся в вагон, помогли Станко подняться. Успел он только жене руку подать, как поезд тронулся.

— Идите сюда, молодой человек!

Станко обернулся и увидел незнакомца в гражданском костюме.

— Да, да, берите ранец и идите сюда.

Станко направился в вагон.

— Холодно? — спросил штатский.

— Холодно. Дождь… Целую неделю льет не переставая.

— Давай твой ранец и входи в купе, присядь.

Станко поглядел недоверчиво.

— Входи, входи. Не бойся.

Солдаты, товарищи Станко, стоявшие в тамбуре, поглядывали удивленно. Станко вошел в купе, сел на мягкий диван, и его стало клонить ко сну. Только было он задремал, как из соседнего купе послышался шум. Показался полковник.

— Поручик! Как эти солдаты попали в офицерский вагон?

— Не знаю, господин полковник!

— Кто же знает? Узнайте, кто они, из какой части.

— Слушаю!

— И сейчас же выбросьте их из купе. Понятно?

— Понятно, господин полковник. Солдат, встать!

Солдат вытянулся.

— Марш за мной!

В чистом вагоне опять стало тихо и просторно.

— Вы не правы, господин полковник, — сказал штатский. — Солдат ранен, вы не имеете права его прогонять. Он простудится под дождем. Да и его товарищи тоже… Чем они вам помешали?

Полковник зло сверкнул глазами, хотел было не отвечать, но не сдержался:

— Кто вы такой? Кто вам дал право вмешиваться в дела военных?

— Я народный представитель, депутат!

— Народный представитель?..

— Да. И я хочу вам сказать, что то, что вы сделали, — это преступление…

— Не ваше дело судить, что преступление и что нет! Кто вы такой, еще раз вас спрашиваю?

— Я же вам сказал. Я депутат. Зовут меня Георгий Димитров. Член Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов. Что еще хотите узнать?

— Ничего мне больше не надо! Мне уже ясно, кто вы такой! Вы еще ответите за свой поступок перед военным судом!

— А вы ответите за свой поступок перед народным судом.

Взбешенный полковник ушел в купе, хлопнув дверью.

Димитров подошел к окну. Ветер стих. Дождь уже не хлестал по вагонам, а падал с легким шелестом. Надвигались вечерние сумерки. С открытых платформ не слышалось ни звука. Казалось, там все вымерли.