НОВАЯ ВОЙНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НОВАЯ ВОЙНА

24 ноября 1913 года Георгий Димитров был избран депутатом в Народное собрание от Врачанского округа. Шел ему тогда тридцать первый год, и был он самым молодым депутатом в Народном собрании, первым рабочим в Юго-Восточной Европе, избранным в парламент рабочим классом.

Болгарская рабочая социал-демократическая партия тесных социалистов уже имела крепкое парламентское ядро: с избранием в парламент Димитрова оно укрепилось еще больше.

Обычно деятельность этой парламентской группы была направлена против бесправия рабочего класса, против дороговизны, в защиту женского труда, за создание трудового законодательства. Но в эти тяжкие годы важнейшей задачей было вести упорную борьбу против планов правительства вызвать новую опустошительную войну.

Еще не заросли раны двух войн[18]. Еще пахло гарью пожарищ и стонали раненые. На окраине Софии за колючей проволокой содержались голодные, голые, босые военнопленные сербы. Димитров, как депутат, несколько раз навещал пленных. И они с нетерпением ожидали каждого его появления. Сгрудившись у колючей проволоки, они ждали, что он скажет об их дальнейшей участи.

— Братья сербы! Мы делаем все возможное, чтобы вас освободить, — говорил Димитров. — Болгарским и сербским рабочим нечего делить… Попытки нашей и вашей буржуазии поссорить нас и разделить не принесут им успеха. Чем больше они будут раздувать свой бешеный шовинизм, тем выше мы, рабочие Сербии и Болгарии, будем поднимать красное знамя братства и интернационализма. И когда вы уедете по домам к себе в Сербию, помните всегда, что болгарский народ, болгарский рабочий класс были вашими друзьями и защитниками…

Дерзкими и смелыми были речи тесных социалистов в парламенте. Но особой смелостью отличались выступления молодого Димитрова. Он гневно клеймил буржуазных демагогов, открыто и ясно излагал точку зрения партии на происходящие события. С особой страстью он боролся за права рабочих Перника.

— Господин министр, — говорил Димитров, обращаясь к министру железных дорог, — имейте терпение узнать, что делается в этой могиле для рабочих — Перникской шахте…

— Для вас все шахты — могилы, — огрызнулся министр.

— Да, поистине могилы! Но шахты Перника — это особо ужасные могилы. Государство ожидает от них дохода пять миллионов левов, а потратило на них всего два миллиона. Вот она, чудовищная эксплуатация!

Голос рабочего депутата гремит в притихшем зале парламента. Неоспоримыми фактами он приковывает к позорному столбу и министра, и управление шахт, и все эксплуататорское сборище, дремлющее на скамьях Народного собрания. Он говорит о том, Что шахтеры Перника работают свыше установленных законом восьми часов, что они не имеют жилья, что каждый день ходят десятки километров от жилья до шахт. Говорит об ужасных условиях, в которых работают шахтеры под землей, об отсутствии питьевой

воды, о плохих карбидных лампах, отсутствии вентиляции, о частых удушьях и смертельных случаях, об отсутствии больницы и медицинской помощи. Особенно возмутительным было решение правительства отпустить кредит на строительство церкви в Пернике, в то время как рабочим негде жить.

— Министерство находит возможным отпустить деньги на церковь, — говорит Димитров, — а в церкви, поверьте мне, никто на шахтах Перника не нуждается. Многие годы рабочие не имеют церкви. Но ни один из них никогда не потребовал ни от директора шахт, ни от министерства, ни от кого-либо другого построить церковь. Строительство церкви — это инициатива только дирекции…

— Очень хорошая инициатива, — бросил реплику министр.

— Это не поддающийся описанию цинизм. Это издевательство над бездомными шахтерами, — отпарировал Димитров и продолжал: — То, что волнует рабочий класс нашей страны, так это, господин депутат, существующий у нас острый экономический кризис. Он злейшим образом отражается на положении рабочего класса, на тех, кто не имеет ничего другого, Кроме своих собственных рук, кто не имеет никаких побочных доходов. Эти люди рассчитывают только на поденную оплату их труда, и если их оставить без работы на два-три дня, то иссякнет источник питания и их самих и их семей… При этом положении, господа депутаты, всякий бы спросил: что делает государство в лице нынешнего правительства и министра труда для облегчения тяжкой участи безработных и их семей? Отвечаю: до настоящего времени — ничего!

Депутаты правых партий, к которым часто обращался Димитров, могли в любой момент прервать его или обратиться за помощью к квестору, депутату — блюстителю порядка. Но Димитрова это не смущало:

— Если нет работы, окажите безработным помощь, чтобы их семьи могли жить. Вот почему, господа депутаты, мы предлагаем ассигновать по бюджету министерства торговли кредит в два миллиона левов для помощи безработным и их семьям. Если вы отвергнете наше предложение, вы примете на себя всю ответственность за последствия.

— Перед кем нести ответственность, не перед тобой ли?

— Мы требуем рабочего законодательства! — не обращая внимания на крики, продолжал Димитров.

— Тысячу раз ты повторяешь это, хватит! Лишите его слова! Достаточно поговорили! — кричали со скамей правых.

— Мы требуем этого не как благодеяния, — продолжал Димитров, презрительно глядя на самодовольных депутатов, — не как благодеяния, которое вы, могли бы оказать. То, что мы требуем, на это имеет право рабочий класс. Мы требуем то, что вы, ваши партии и ваше государство украли у рабочего класса и народных масс!

— Многого ты хочешь!

— Вот чего мы хотим! — гремел голос Димитрова. — Законодательную защиту и социальные реформы, которые необходимы рабочему классу; мы требуем их как его право, а не как милость и благодеяние.

Аплодисментами ответили со скамей депутатов левых партий. Топотом и свистом ответили в центре и справа. Надрывался председательский звонок. Димитров стоял на трибуне. Воспользовавшись минутой затишья, он бросил в зал:

— Это наше право, и мы его добьемся. Мы завоюем его!

Такие схватки не раз происходили в парламенте. Особенно запомнилось заседание, когда голосовались военные кредиты. Было это во второй половине дня. В Народное собрание прибывали господа в высоких накрахмаленных воротничках, черных цилиндрах, белых перчатках, благоухающие розовым маслом и парижскими духами. Предстояло большое событие — голосование пятисотмиллионного кредита на будущую войну.

Прибыл и премьер-министр Радославов. Заняв свое место, он, как всегда, извлек из кармана жилета расческу и начал заботливо расчесывать бороду.

— Как там наши «товарищи»? Готовятся взять слово? — спросил он соседа с ехидной улыбочкой.

— Безусловно попытаются, господин Радославов.

— Ну что же, если они и сегодня будут держаться так же вызывающе, как и вчера, прикажем выгнать их из парламента…

В зале нарастал шум, прибывали депутаты. Радославов глядел на скамьи левых, и плохие предчувствия охватывали его. Наконец он не выдержал, подозвал одного из депутатов и сказал ему:

— Предупредите квесторов, чтобы смотрели в оба! Особенно на этого… Димитрова. Понятно?

— Понятно! — ответил, низко поклонившись, депутат и удалился мелкими шажками.

Гладкие щеки Радославова слегка зарумянились. Он начал нервно барабанить по скамье. Глаза его, вооруженные моноклем, блуждали по залу. «Вот он, прибыл!»

В глубине зала, с левой стороны, показалась фигура с густой шевелюрой, высоким лбом, большими умными глазами.

Радославов задумался. Золотая цепочка на его жилете слегка вздрагивала, живот вздымался тяжело и неспокойно. Далекие и неприятные воспоминания нахлынули на премьер-министра… Типография. Печатники и этот Димитров! Радославову припомнилось все, будто это произошло вчера.

…Статья, которую он тогда принес в свою собственную типографию, должна была выйти к Первому мая. В ней он написал острые слова против рабочих и их партии, готовившихся отпраздновать День труда. На другой день, когда он пришел посмотреть корректуру, его поразила такая неожиданность, которую он и представить не мог. Он глядел на корректуру и глазам своим не верил — статья его была изменена и сокращена!

— Безобразие! Кто правил мою статью? Кто мог допустить такое своеволие в моей типографии?

К Радославову подошел молодой смуглый рабочий, с лицом, запачканным типографской краской.

— Я сократил вашу статью!

— Ты?

— Да, я!

Радославов задрожал от злости, схватил, чтобы не запачкаться, двумя пальцами рабочего за ворот и заорал:

— Кто ты такой?

— Я Георгий Димитров!

— Димитров?.. Как посмел ты, молокосос, править мою статью? Знаешь ли ты, кто я?

— Знаю. Враг рабочих!

— Как?..

— Враг рабочих…

— Вон, разбойник! Для таких, как ты, нет места в моей типографии! Вон!

Димитров направился к выходу. Радославов смотрел ему вслед, постукивая тросточкой об пол. С каким наслаждением ударил бы он дерзкого мальчишку, но отовсюду смотрели суровые глаза рабочих.

…Да, да, вот так это было, — заерзал в парламентском кресле Радославов. А на другой день случилось еще более неприятное. Радославову припомнилось, как подошел к нему заведующий типографией и сказал:

— Статья ваша не может выйти.

— Почему?

— Некому ее набрать. Только Димитров разбирал ваш почерк.

Что же делать? Статья должна появиться. И Радославов приказал немедленно разыскать Димитрова. Димитров явился.

— Набирай! — сунул ему рукопись Радославов.

— Не могу набирать статью, которая клевещет на рабочий класс!

— Значит, отказываешься?

— Могу набрать только при одном условии…

— Каком?

— Если выбросите клевету на рабочих.

При этом воспоминании Радославова всего передернуло. «И этот наборщик тогда победил. Как это было ужасно!»

Радославов поморщился, махнул рукой, будто хотел прогнать далекие и мрачные воспоминания, но… встретился глазами все с тем же наборщиком, только стоял тот теперь как народный представитель в зале парламента, собранный, готовый к атаке…

Радославов начал речь торжественно. Говорил он медленно и отчетливо, упиваясь звучанием собственного голоса. Библейская борода его чуть колыхалась на груди, щеки розовели, на животе блестела цепочка, и на белой руке светился золотой перстень.

— Во имя народного счастья, — говорил он, — во осуществление национальных идеалов и объединение нации под скипетром его величества мы будем следовать ранее начертанной политике, которая единственно гарантирует счастливое будущее Болгарии и счастье всей нашей нации…

— Да, вашего счастья, а не народного! — выкрикнули из зала.

Кое-кто из депутатов от неожиданности вздрогнул и поглядел на левые скамьи. Радославов, делая вид, что ничего не произошло, продолжал:

— Идеалы отечества должны преобладать над личным, особенно сейчас, когда мир переживает роковой момент… Мы должны приложить все усилия и принести все жертвы для расширения границ нашей маленькой страны и для улучшения благосостояния государства по примеру великой германской нации… И если потребуется отдать жизнь за это — отдадим…

— Только не вашу жизнь, господин Радославов, а жизнь народа вы отдадите! — раздался тот же голос.

Премьер-министр сделал усилие овладеть собой.

— Мы не остановимся ни перед чем, чтобы обеспечить счастье будущих поколений хотя бы и за тысячу лет…

— Лучше подумайте о нынешнем поколении, которое тонет в нищете и вырождается, чем строить химеры!

— Есть ли здесь квесторы? — не выдержал премьер-министр.

— Это ваш последний аргумент?

— Замолчи, наконец, Димитров, — закричал Радославов, — я тебя давно знаю!.. Ты был таким же дерзким еще пятнадцатилетним мальчишкой, когда самовольно редактировал мою статью!

Депутаты заволновались, стараясь лучше разглядеть Димитрова. А он стоял спокойно и смотрел на премьер-министра.

— Я не могу больше молчать! — произнес с места Димитров. — Кредиты, которые вы хотите проголосовать, закабалят народ, ввергнут его в еще большую нищету!.. Вы готовите новую войну, господин Радославов! Вы скрываете это от болгарского народа… Не лгите народу, что вы за нейтралитет. Сбросьте маску!

Депутаты левых партий насторожились. Правительственные депутаты подняли шум.

— Прекратите, Димитров! Лишаю вас слова! — объявил председатель.

— Я не перестану говорить до тех пор, пока народу не станет ясно, куда его ведет политика правительства Радославова. Пока…

— Лишаю слова!.. Квесторы! Где квесторы?

— Квесторы! Квесторы! — кричали и на скамьях правых.

Два здоровых молодца, депутаты от партии Радославова, направились между рядами к Димитрову, схватили его за руки и стали силой выводить из зала под крики и стук по скамьям со стороны правых. Когда Димитрова удалили, Радославов облегченно вздохнул, повернулся к публике и повел свою речь все о том же, о пятистах миллионах кредита на войну…

В августе 1915 года в Софии состоялся XXI съезд Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов. На улицы столицы стекался народ. Развевались красные знамена, вздымались плакаты, на которых было написано: «Долой войну!», «Да здравствует мир!», «Да здравствует международная рабочая солидарность!», «Да здравствует балканская федеративная республика!», «Да здравствует освободительный революционный социализм!»

Демонстранты часами двигались по улицам, распевая революционные песни. Возле театра «Одеон» остановились. Узкие улицы, прилегающие к театру, были забиты. Среди народа сновали тайные и явные полицейские, прислушивались, наблюдали, запоминали… В этот день была произнесена большая речь против войны. Долго потом софиянцы вспоминали и речь, и демонстрацию, и конную полицию, прибывшую разогнать народ.

Вскоре партия вновь предупредила о готовящейся войне. На улицах и площадях городов и сел Болгарии были расклеены листовки, изданные парламентской группой Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов:

«Рабочие! Правительство, которое под прикрытием нейтралитета тайно подготовляет включение Болгарии в европейскую войну, раскрыло свои намерения. Оно опубликовало турецко-болгарское соглашение, которое безвозвратно толкает Болгарию в лагерь одной из воюющих группировок, в лагерь Австро-Венгрии и Германии. Одновременно правительство открыто заявляет, что для Болгарии наступил момент действовать. С этой целью оно явно порывает с нейтралитетом. Дни мира в Болгарии сочтены. Рабочие! Против этой предательской и народоубийственной политики болгарской буржуазии и монархизма Рабочая социал-демократическая партия борется с самого начала европейской войны, и с величайшей энергией. Рабочий класс, поддержанный широкими народными массами, на тысячах собраний, проходящих по всей стране, протестует против войны и выражает твердую волю болгарского народа сохранить мир и жить в братском согласии со всеми соседями… Мы заявляем: ничто не разделяет балканские народы. Во взаимно истребительную войну бросили их капиталистические и династические интересы имущих классов и династий. Спасение балканских и европейских народов от ужасов бушующей мировой войны — в свержении капитализма и его спутников: милитаризма и империализма… Долой войну! Да здравствует мир!»

Под листовкой стояли подписи известных рабочих депутатов: Димитра Благоева, Георгия Киркова, Христо Кабакчиева, Басила Коларова, Георгия Димитрова.

10 сентября 1915 года была объявлена всеобщая мобилизация[19].

В этих условиях перед правительством Фердинанда встала первейшая задача — задушить пропаганду Рабочей партии. С этой целью была введена жестокая цензура, закрыты рабочие издания, арестована и брошена в тюрьму большая часть активных рабочих деятелей. Изданы секретные распоряжения установить слежку за Благоевым, Кирковым, Коларовым, Кабакчиевым, Димитровым. Сфабриковано обвинение членов парламентской группы Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов «в государственной измене». Дело было прекращено только в конце войны в результате общей амнистии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.