16 июля

16 июля

По выезде из Ширвинта я увидел налево от шляха, в каких-нибудь 2 верстах от него, большой двухэтажный новый деревянный дом. Очевидно, какое-то поместье, о котором полиция по каким-нибудь соображениям нам не сообщила. А по всем видимостям, здесь можно разместиться. Едемте туда. С унынием взглянул на меня доктор – ведь уже полдня искали, всё разместили, зачем еще искать! Но мы сворачиваем – «здесь, наверное, хорошо будет, и полиция умышленно не послала нас сюда, когда указывала целый ряд заведомо непригодных помещений». У встречного крестьянина спрашиваю, чьё это владение. «Это имение с мельницей принадлежит молодой пани Конча, она одна живет здесь и сама ведет свое хозяйство». «Ну вот и отлично, мы панну молодую обворожим, и доброе сердце даст нам под лазарет новый дом – благо она еще не переселилась в него и это не вызовет большой ломки в ее жизни и больших жертв для ее кармана». Вбегаю по ветхой лестнице к скромному домику – сторожке около мельницы, где, как мне было сказано, находилась владелица. Стучу. Войдите. В простой, почти лишенной мебели комнате около маленького столика, служащего и чайным, и письменным, стояла высокая, стройная, не совсем молодая полька в изящном платье. <…>[52]

«Как кажется, дом ваш еще не закончен отделкой и потому занятие его под лазарет ничего в нем испортить не может и не причинит вам убытка». «Я буду очень счастлива, если смогу своим домом сделать что-либо для раненых, но я боюсь, что он слишком еще недоделан, чтобы мог немедленно служить этой цели. Впрочем, садитесь, господа, а я позову подрядчика, и мы сейчас выясним, скоро ли можно дом приспособить для этой цели». Мне стало страшно стыдно за свою глупую остроту о том, что мы обворожим молодую панну. Пошли осматривать дом. Он оказался действительно менее законченным, чем можно было думать. Не вставленные стекла в окнах, не настелены полы, нет лестницы на второй этаж. Ввиду нашествия германцев все работы были приостановлены, но подрядчик брался закончить их в 10 дней. Вот только лестницу нельзя так скоро закончить, сетовала хозяйка. «Что вы, наши сестры были бы в восторге жить в мезонине с приставной лестницей со двора, – возразил я, догоняя хозяйку, вбежавшую вверх по стремянке. – Но возобновлять работы, прерванные ввиду нашествия германцев, невозможно. Мы не имеем времени ждать хотя бы и 10 дней, а вы не должны умножать своих убытков, какие могут произойти в случае нашествия». «Какая жалость, здесь вашим сестрам было бы так хорошо», – сказала хозяйка, оправляя волосы, растрепавшиеся от бега, и подводя нас к окну. Широкий мирный вид на речку, на луга, на лес по другую сторону, на отдельные крыши, кое-где торчавшие из леса. Мы все, кто как умел, выразили свое удивление, как умело поставлен и спроектирован дом и как неожиданно явился перед нами этот живописный вид. «Вам нравятся эти места? Я здесь родилась и выросла, и мне всё здесь дорого, но я думала, что это субъективное отношение», – ответила полька, и я только сейчас заметил, что она иногда с трудом находит подходящее русское выражение своим мыслям. «Вот там, в лесу, дом моего брата, я прошу вас осмотреть его, потому что он уже, наверное, будет годиться». Мне казалось, что дом очень удален от шляха, но пани была настойчива. Она достала карту и стала уверять, что по другой дороге, около которой и стоит дом брата её, удобнее вывозить раненых. Мы решили осмотреть и этот дом – Шешоли Кончева, как он значился на карте. Но перед поездкой нас попросили выпить по чашке кофе. В комнате, где я впервые застал хозяйку, был уже накрыт стол. Мы нашли там молодого человека, который оказался братом хозяйки. Его имение под Поневежем, и он принужден был оставить его и привезти к сестре на луг свой дивный племенной скот, которым мы только что любовались, когда он прогонялся через Ширвинту. При всех необычайных обстоятельствах дня встреча брата и сестры была очень спокойная. Ни слова досады или огорчения. Я заикнулся было, что, быть может, сейчас хозяйке, ввиду неожиданного прибытия брата да в таких условиях, неудобно ехать с нами в Шешоли. «Почему? Мы с братом успеем поговорить и вечером. Кушайте, господа», – был лаконический ответ. Через несколько минут мы ехали в Шешоли.

«Неужели вы думаете, что германцы дойдут до Ширвенты?» – спросила Паулина Павловна (так звали нашу новую знакомую), когда мы уселись с ней в автомобиль. Я был уверен, что так случится, но мне не хотелось огорчать свою собеседницу. При том, на чем основана была моя уверенность? Какой я стратег и велика ли моя осведомленность? Правда, мне не хотелось уподобиться тем, кто, бывая, как и я в штабах, серьезничают, говорят вам шепотом многозначительно то, что вам давно и без них известно, держат себя так, будто боятся расплескать сосуд с секретами. «Мы не воины, Паулина Павловна, и ничего в этих делах не понимаем, – ответил я. – Но на войне надо готовиться всегда к худшему». «Если придут, надо взорвать эту мельницу», – указала она на свою мельницу. Мы разговорились. Семья Кончей, как я потом узнал, одна из самых богатых в этой местности. Старик отец – директор банка взаимного кредита в Вильно. Семье принадлежат в округе большие имения. Старший брат, в усадьбу которого мы едем, большой спортсмен, между прочим, автомобилист. С начала войны он пошел добровольцем шофером в Красный Крест, где его энергию оценил А. И. Гучков и привлек его к несению других обязанностей по Красному Кресту. Дом, куда мы едем, построен отцом и передан им в собственность сына, когда отец переехал в Вильно. Но сын не ценит комфорта и убранства дома, живет «как Диоген в бочке». На войне он познакомился с дочерью директора Жирардовской мануфактуры, и после войны молодые люди поженятся.

Но вот мы приближаемся к дому. Паулина Павловна просит остановить автомобиль при встрече с каким-то шарабанчиком. «Это мои родственницы», – улыбается она, садясь опять в автомобиль. – Я подошла сказать им, что вы меня не арестуете, а то после объявления войны со мной вышел такой смешной случай». Затем она рассказала, как после объявления войны в Ширвинте наступила паника. Крестьяне бросили работы и стали уходить в лес. Все думали, что всё погибло. Паулина Павловна просила ксендза в Ширвинте после обедни сказать успокоительное слово своей пастве и побудить её вернуться к труду и хозяйству. Пусть армия воюет, и пусть народ трудится. Но ксендз не решился! Тогда Паулина Павловна сама после обедни в ближайшее воскресенье обратилась к народу с амвона с речью на эту же тему. Убеждение имело свои последствия, и люди успокоились. Но через несколько дней к ней приехали товарищи её брата на автомобиле, и с ними она поехала, как сейчас с нами, в Шешоли. Те, кто её встречали дорогой, думали, что её арестовали за выступление её в Ширвинте, много по этому случаю волновались, пока дело не разъяснилось.

Но вот мы у дома. Это красивая, богато обставленная вилла, со всеми удобствами и с роскошной обстановкой, как бывает у богатых людей. «Положительно жалко портить такой дом, – говорю я. – Ремонт его затем потребует безумных денег. Для нашего лазарета помещение слишком роскошно». «Вы даже не хотите досмотреть подвальный этаж», – огорчается хозяйка. Мы досматриваем и это. «Со стороны вашего брата очень великодушно жертвовать таким помещением, но мы не должны его великодушием злоупотреблять. Для нашего лазарета нужно более скромное помещение. Главное же, дом слишком далеко от тракта, а мы должны его держаться».

Чтобы ускорить нам возврат в Вильно, Паулина Павловна указывает нам на карте новую прямую туда дорогу из Шешоли. Сама она вернется в Шервинту на лошадях. Мы расстаемся. Она дает еще Панарину несколько указаний относительно дороги, очень точных и обстоятельных, свидетельствующих, что она здесь действительно всякое дерево знает, и быстрой поступью уходит от нас по аллее.

* * *

Через несколько секунд мы несемся в Вильно по новой дороге. «Ну, теперь мы засветло в Вильно не вернемся», – говорит мне Панарин. «Представьте, я об этом нисколько не жалею. Я сторицей вознагражден сейчас за все труды, огорчения и хлопоты этого дня. Мы встретили, наконец, местного человека, который так же относится к войне, как и мы. И при том, как много красивого в этом человеке – неужели вы не чувствуете?» Но все – и Пастукьян, и Панарин были очарованы нашей встречей, и я только подал сигнал к восхвалению нашей новой знакомой. «Я очень рад, что поехал вместо Укши», – сказал Панарин и пустил во весь ход свою машину. Дорога оказалась очень хорошая, и мы незаметно доехали до Вильно еще до темноты, обмениваясь друг с другом впечатлениями дня.