Цыгане. Приобщение их к труду

Цыгане. Приобщение их к труду

1934 год в наших местах ознаменовался новыми событиями. К нам доставили новый контингент ссыльных – казаков с Дона. Свои сибирские казаки из Каратузского района были привезены в ссылку раньше. А теперь казаков везли из европейской части страны. Среди этого люда тоже не оказалось зажиточного крестьянства. Да и сами люди были мелковатыми. Видать, попали в Сибирь уже после третьей зачистки. Многие ходили в казацких фуражках с красными околышами, с лампасами, но одежда на них была уже сильно поношена. Мало среди прибывших было краснощёких дородных девиц и мужиков с большими красивыми усами, которых мы раньше видели на картинках с изображениями казаков. Видать, их всех до высылки здорово помотали, выбили казацкую спесь. Кроме них, привезли с Волги и бывших кулаков.

Этих ссыльных разместили отдельно – за два километра на север от Бирилюсского посёлка, в кедровый лес, и дали посёлку название Кедровый.

Завершили большое переселение разномастных людей в Сибирь цыгане. Их собрали в европейской части СССР и обманным путём посадили в поезда вместе с кибитками и лошадьми. Наобещали хорошей жизни на новом месте. Цыгане до последнего времени, до самой выгрузки, не знали, куда их везут и что им уготовано. Они безропотно слушали своих баронов, следовавших вместе с ними. Перед Томском цыганский табор выгрузили из вагонов и теперь уже на своём транспорте повезли в тайгу. Дорога не была рассчитана на цыганские брички, поэтому её пришлось расширять.

Местом расселения цыган выбрали красивый и чистый сосновый бор в семи километрах от деревни Зимовской, отделённый от неё таёжной речкой Чичка-Юл, через которую не так-то легко было перебраться без лодки. Там когда-то местные жители заготавливали бруснику. Новый посёлок назвали Евстигнеевкой.

Но цыгане не захотели мириться с новыми условиями проживания и не горели желанием заниматься сельским хозяйством, как им предписывали. Они первым делом порезали своих лошадей и разбрелись по всем окрестным населённым пунктам, несмотря на строгие запреты. Так они оказались и у нас в Сухоречке. Воспользовавшись тем, что взрослые были на полевых работах, цыгане обчистили многие дома, хотя что с нас можно было взять? А потом развернули бурную деятельность по предсказанию будущего.

Их гадания нам, ребятишкам, казались чистейшей правдой. Наш Митя пожаловался маме, что цыганка нагадала ему, что он мало проживёт. А вот Васе предсказали по линиям руки, что он будет видным интеллигентом, я же – большим начальником.

Мама, конечно, стала успокаивать Митю: не верь цыганкам, они все врут. А в дальнейшем оказалось, что цыганка не наврала. Митя действительно прожил только двадцать лет, Вася стал врачом, а я большим начальником, по местным сибирским масштабам.

На поимку и водворение цыган на место постоянного проживания были брошены все охранные силы. Их выловили и привезли под ружьём опять в Евстигнеевку. Потом судьба ещё не раз сталкивала нас с ними.

В 1935 году мы вчетвером: отец, мама, я и Маша – переехали в Евстигнеевку. Отца назначили снабженцем к цыганам. Саша устроился счетоводом на Второй участок, в участковую больницу (она обслуживала всех ссыльных нашей зоны). Туда же переехал Митя, а Вася в тот год жил у дяди Павла.

Евстигнеевка представляла собой непонятно что. Привезённые сюда летом 1934 года цыгане так разбрелись, что их никак не могли собрать в единое место. Как рассказывал отец, поначалу их общая численность была более четырёхсот человек. А сколько осталось, было неизвестно.

В красивом сосновом бору на берегу небольшой речушки Евстигнеевки наши ссыльные построили посёлок для цыган. Сами они от строительства отказались категорически. Никто ничего не умел и не хотел делать. Не помогали ни избиение, ни каталажки. И их переселили в готовые дома барачного типа почти насильно. Новосёлы из цыган получились никудышные. Они занимали помещение, а для того, чтобы отапливаться, разбирали пол. Разбирали и печи и здесь же разжигали костры. За дровами не ходили. Сначала жгли полы, потом углы бараков.

Цыган пытались силой приучить мыться в банях. Стрелки поодиночке привозили их туда. Они не хотели раздеваться, тогда их обливали водой. Бесполезно! Они всё равно отказывались мыться. Я лично наблюдал эту картину.

Паёк цыганам давали небольшой, и они, голодные, где только могли и что могли, воровали. Причём если вора хватали за руку, он только добродушно улыбался: мол, нечаянно попала рука в кошёлку или в карман. Однажды молодой цыган Вася Литовченко, хорошо знавший нашу семью, стащил в магазине у мамы рыбу из ведра, и когда она это увидела и попыталась пристыдить воришку, он только рассмеялся и извинился. Ну что с ним сделаешь?

Нас, русских семей, среди цыган были единицы. Вся охрана и исполнительно-распорядительная власть была из мужчин, и никто не привозил туда семьи. Резиденция коменданта Собенко размещалась на горе в полутора километрах от посёлка. А вокруг него была охрана. Партия и правительство по наивности своей, а скорее, по недомыслию, хотели заставить цыган наподобие русских заниматься сельским хозяйством, но не тут-то было. Как говорится, не на тех напали. Дома к зиме цыгане наполовину сожгли. Своих лошадей уже давно съели. Им выделили казённых, но они под разными предлогами стали их помаленьку калечить, а потом и вовсе забивать на мясо.

Приказали цыганам заниматься раскорчёвкой леса, так они просто поджигали его и грелись у огня. Дали им зерно на семена для посева – цыгане жарили зерно на больших железных противнях и с удовольствием ели.

Пайков им вечно не хватало (съедали всё сразу, сколько бы ни выдали), поэтому раздача пайкового хлеба велась ежедневно в присутствии стрелков и охраны. В общем, цыгане не отказывались жить при коммунизме и даже при социализме. Просто они не хотели работать, и никто не мог их заставить самоотверженно бесплатно трудиться. Они убегали целыми семьями. Их ловили, везли обратно. И начиналось всё сначала. В конце концов цыгане стали поголовно вымирать. Умирали, а всё равно не хотели работать. Такие несознательные. И никакие коммунистические лозунги ни в чём не смогли их убедить.

Несмотря на такое безвыходное положение, когда, казалось, надо было стонать и плакать, цыгане не унывали, пели песни и плясали. Они почти ежедневно собирались в устроенном им клубе, давали концерты. И беспрекословно слушались своих вожаков. А вожаки вели себя по отношению к своим мучителям независимо, были неподкупны и не поддавались ни на какие соблазны со стороны администрации, пытавшейся завести личные контакты.

Запомнился из всего того цыганского табора замечательный танцор. Звали его Шакера (фамилия это или имя, не знаю). Он просто изумительно плясал. И часто по заказу начальства, только с условием, чтобы ему давали для пляски чужую обувь, ибо плясал он так, что отставали подмётки.

Школы в Евстигнеевке не было, да и я в то время сильно болел. Ещё в Сухоречке при купании в болотной воде я повредил ногу – нырнул и ударился ею о бревно. Лечили различными народными методами, но мне становилось всё хуже и хуже. Зимой я уже не мог наступать на ногу. Передвигался с помощью костылей. Отец повёз меня в участковую больницу к знаменитому, как мы считали в то время, хирургу по фамилии Окодус, латышу, он вроде был административно-ссыльным. Но и он ничем не помог. Тогда рентгена в больнице не было, и врач предложил отрезать ступню, учиться ходить на протезе. Мама заплакала и сказала: резать ногу не дам. Пусть лучше умрёт, чем будет всю жизнь калекой.

Но в скором времени в той же Евстигнеевке совершенно незнакомая женщина, узнав о наших бедах, посоветовала изготовить самим для лечения пластырь, в который вошли сливочное масло, мёд, кедровая сера, что-то ещё. Всё это надлежало сварить и приложить к ранке. На другой же день после прикладывания пластыря боли у меня стали утихать (а то ведь просто жить от них не хотелось). Через некоторое время опухоль спала, выпала последняя – восьмая, косточка из раны, и рана закрылась. А через месяц я встал на лыжи. Спасительный рецепт мама держала в своём сундуке до самой смерти. Потом он где-то затерялся, и лишь недавно я прочитал его в книге народных врачевателей Красноярска и Бийска (В. И. Витязь). Так я был спасён.

Русских ребятишек в Евстигнеевке было совсем мало, и я подружился с цыганятами. Стал с ними плясать, запомнил многие слова и даже более или менее изъяснялся на цыганском. Цыганята приходили к нам в дом. Грязноватые, а в общем добрые и хорошие ребята. Когда я уезжал оттуда, жалко с ними было расставаться.

Где-то в 1937–1938 годах цыганам разрешили покинуть ссыльные места, выдали паспорта. Но к тому времени их уже совсем мало осталось в томских болотах. Они или погибли, или убежали. И исчезла не только с географических карт, но и с самой земли злосчастная Евстигнеевка. Не осталось её даже в памяти людей.

Вот так закончился блефом задуманный на высшем уровне эксперимент по трудовому перевоспитанию цыган. Не удалось поставить их на колени, заставить жить так, как хотел наш вождь. В Сибири после этого лопнувшего «трудового эксперимента» осталось много цыганских детей-сирот. Их разместили в детских домах, один из которых был построен на Первом участке. Потом я с этими детдомовцами учился в одной школе.

Цыганские дети очень подвижны. Непоседы, они не могут спокойно постоять на месте, не могут спокойно сидеть за столом. Постоянно пляшут или отбивают какой-нибудь ритм. Не жадные и преданные в дружбе. Среди детдомовских детей также выделялись двое цыганят – Ваня Шабанов и Гриша Козловский. До чего же красиво они плясали! Участвовали во всех концертах детдома. Потом их увезли в цыганский ансамбль в Новосибирск.

Когда цыганам стали выдавать паспорта, появился анекдот. Приходит цыган к врачу для определения своего возраста (свидетельств о рождении у цыган не было). Врач посмотрел пациенту в рот на зубы и объявил: «Вам сорок два года». Цыган возмутился: «Мне, доктор, всего тридцать девять». Доктор не соглашается: «Нет, сорок два!» Тогда цыган с укором говорит врачу: «Так ты, наверное, считаешь те три года, которые я пробыл в колхозе?»

Так, может быть, и мне не считать моих двенадцати «ссыльных» лет в томской болотине? Выбросить их из жизни и не вспоминать? Хорошо бы, конечно, да только как выбросишь? Ничего не выбросишь из жизни, как слова из песни. Как сложилась песня, так она и поётся.

Заросли дороги, по которым шли в ссылку цыганские кибитки. Разрушились и сгнили бараки, в которых большевики хотели заставить свободолюбивый народ зажить другой жизнью. Остались безымянными заросшие травой могилы в лесу. Всё это ушло в прошлое, и никто не вспоминает о трагедии скоропалительного приобщения таборных людей к социализму. Нет и официальных сведений о пребывании цыган в тридцатых годах в Сибири. Мне думается, цыгане – это единственный народ в СССР, который Сталин не смог заставить жить по своему усмотрению.