ПОМОЩЬ ЭЛЬТИГЕНУ
ПОМОЩЬ ЭЛЬТИГЕНУ
Днем командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская объявила:
— На рекогносцировку местности вблизи линии фронта поедут Амосова, Руднева, Рябова, Жуковская, Целовальникова, Белик, Гашева, Тихомирова, Пискарева, Чечнева, Жигуленко, Смирнова, Пасько, Сумарокова, Серебрякова. Всего 15 человек. Выезд в два часа ночи 29 августа. Пока спать, подъем в 1.00.
Тех, кого назвала Евдокия Давыдовна, ожидала интересная поездка на машинах вдоль всего переднего края. За три дня нам предстояло проехать несколько сот километров, побывать на армейских наблюдательных пунктах, рассмотреть в стереотрубу вражеские позиции и нанести на свои карты линию боевого соприкосновения войск. Готовилось мощное наступление Красной Армии, которое должно было освободить Таманский полуостров и выбить врага из Новороссийска.
Ехали мы весело. За околицей станицы нас обогнала машина, в которой ехали летчики и штурманы 63-го бомбардировочного полка. Их сопровождала пылевая завеса, которой они нас и накрыли. Мы хором прокричали: «Невежи»! Но те сделали вид, что не понимают нас. Тогда мы постарались объяснить им, насколько они проигрывают в сравнении с нашими «братиками»-бочаровцами, те, мол, сама воспитанность, а вы… В это время «образцовые» братики поднажали и выскочили вперед. Было решено обоим полкам объявить бойкот и петь песни про героических истребителей, которые бы так никогда не поступили. Но справедливость восторжествовала: наш генерал, ехавший в кабине, приказал шоферу занять в колонне головное место, и мы лихо вылетели вперед. Торжествуя, три раза прокричали «ура!».
— Судя по всему, борьба у нас в колонне предстоит самая напряженная, — сказала Женя. — Нельзя, чтобы такие события забывались.
Она достала чистую, еще не начатую тетрадку и стала записывать прямо на ходу.
«Один посторонний юноша, — писала Женя, с трудом совладая с карандашом, который из-за тряски носило по бумаге туда-сюда, — вздумал нас обогнать. По почину гвардии капитана Амосовой началась бомбардировка подсолнухами, кукурузой, огрызками яблок. «Противник» временно отступил и долго шел в нашей пыли. Мы сразу отметили его благородную черту: он не растерялся и ответил нам орехами. Через некоторое время он нас все-таки обогнал, стукнул орехом в кабину и долго еще обдавал нас пылью».
К часу дня, пропыленные, мы добрались до командного пункта 9-й армии, куда вскоре приехал командующий фронтом И. Е. Петров, только что произведенный в генерал-полковники. Настроение у него было хорошее, он с нами шутил, а потом прислал нам сытный обед.
Воздух был совершенно прозрачный, на фронте в эти дни установилось затишье, и мы спокойно и долго наблюдали в стереотрубу за передним краем фашистов.
Следующий день снова ехали вдоль фронта, на остановках смеялись и пикировались с «братцами», на плитку шоколада выменяли у них арбуз, снова забрались в машины и запели песню:
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим генералом
Не приходится тужить!
Так, распевая, мы лихо пронеслись мимо «братцев» и успели очень ловко забросать их желудями. Они же растерялись и ответили всего одной луковицей.
На третий день свернули к Кабардинскому перевалу. Когда полуторка, наконец, одолела перевал, все в нетерпенье встали и увидели море, великолепное Черное море, о котором мечтали еще весной 41-го, надеясь на отпуск или каникулы. Теперь спустя два года к нему нас вывели дороги войны. На такую ли встречу мы рассчитывали тогда?
Когда повернули домой, состоялось примирение с «братцами». Некоторые из них даже перебрались к нам в машину и в качестве дани прихватили с собой полмешка яблок.
Перед самой Ивановской, где располагался наш полк, Женя вдруг заявила:
— А ведь нам никто не поверит, что мы были на передовой. Нужны доказательства.
Веселый настрой, владевший нами в поездке, немедленно дал о себе знать. Было решено показать, что мы «пострадали».
Мы разорвали индивидуальные пакеты, вытащили бинты и щедро замотали кому голову, кому руку, а Жене даже обе.
— Только охайте, девочки, получше, — говорила Женя, когда мы въезжали в Ивановскую.
Машина остановилась возле столовой. К нам уже бежали испуганные девушки, завидевшие издали белые бинты, а мы сидели в кузове и усердно охали. Но долго не выдержали — и одна за другой с хохотом спрыгнули на землю, — и война как будто прекратилась для нас, и то, что мы здоровые, целые и невредимые обмотались бинтами, казалось очень смешным.
И сколько бы мы ни горевали по поводу якобы уходящей молодости, как ни сетовали на свои двадцать два года, на деле юность была с нами, и когда в долгой череде военных забот образовался разрыв, тут же в него устремилась наша беззаботная веселость и радостное ощущение жизни.
После взятия Новороссийска началось быстрое изгнание фашистов с Таманского полуострова, «Голубая линия» распалась сразу в нескольких местах. 9 октября последние гитлеровские солдаты убрались с полуострова. Вылетев на бомбежку в эту ночь, мы не нашли ни одной цели. Мыс Чушка, где недавно было скопление немецких войск, словно вымер; дороги, ведущие к Керченскому проливу, опустели.
— Придется докладывать: противник бегает быстрее нас, бомбить некого, — шутили мы, возвращаясь на аэродром.
В признание заслуг полка к его имени прибавилось слово «Таманский».
Теперь на очереди был Крым.
В начале ноября слово «Эльтиген» было на устах у всех, кто находился на кавказской стороне Керченского пролива. Эльтиген — маленький рыбачий поселок на берегу Керченского полуострова, южнее Керчи. Здесь в ненастную ночь 1 ноября высадился десант 18-й армии, вернее, только часть десантников. Остальные суда из-за сильного шторма на море не смогли подойти к берегу и вернулись на Таманский полуостров. Но те подразделения, которые достигли крымского берега, стремительно атаковали неприятеля и в первую же ночь захватили плацдарм в шесть километров по фронту и в два километра в глубину.
Через несколько дней у десантников подошли к концу продукты и боеприпасы, нечем стало перевязывать раненых, прекратилась связь с Большой землей, осколками снаряда разнесло рацию, убило радиста. Свинцовые волны бурлили не переставая. Вновь и вновь рвались к Эльтигену наши катера с подкреплением, боеприпасами, продуктами и опять вынуждены были ни с чем возвращаться к своим причалам. А пока десант мог противопоставить противнику, кроме, упорства и мужества, лишь пулеметы, противотанковые ружья, винтовки, автоматы, гранаты. Орудия, которые везли на плотах, так на плотах и остались, а плоты разбросал шторм и унес в море. Не было укреплений, а те, немецкие, что заняли в первые часы после высадки, своими амбразурами были обращены в сторону пролива. Помочь отважным морякам и пехотинцам могла только авиация, в том числе наша — тихоходная, ночная. Генерал Петров, командующий фронтом, подписал приказ:
«46-му женскому гвардейскому авиаполку ночных бомбардировщиков пробиться к десантникам и доставить им продовольствие, боеприпасы, медикаменты».
Приказ пришлось выполнять в стопроцентно нелетную погоду — дождь при низкой облачности и штормовом ветре. К бомбодержателям крепили мешки с патронами, провиантом, бинтами и лекарствами и сбрасывали их на узкой полосе крымского берега. В этом случае годилась только наша малая скорость, никаким другим самолетам такую задачу доверить было нельзя. Чтобы сбрасывать мешки с грузом в цель, нужна была исключительная точность, просчет в один-два метра — и ценный груз мог попасть к врагу. Наши легкие бипланы сносило ветром, нас искали и ловили прожектора фашистов, а потом начинали бить зенитки. На бреющем проносились мы над головами врагов, сбрасывали свои мешки на еле заметные сигнальные огоньки десантников и возвращались к себе в Пересыпь на берегу Азовского моря, чтобы взять новые мешки и опять лететь через пролив к Эльтигену.
Бывало, с середины пролива уберешь газ и планируешь до самого крымского берега. Фашисты бьют из чего попало, даже из автоматов, пули пробивают плоскости… Но вот уже под крылом долгожданные огоньки, тогда что есть мочи кричишь:
— Принимай гостинцы, пехота! У нас картошка и медикаменты, патроны — следующий. Привет от 46-го женского, гвардейского!
Двадцать шесть ночей летали мы к десантникам. Каждый такой рейс нес им спасение, укреплял уверенность в победе.
Высокие плотные облака ушли далеко в сторону моря и там остановились. Луна подсвечивала их кружевные края, а по самой кромке горизонта искристо серебрилось море. Поэтому тьма, окутавшая аэродром, казалась еще гуще, ветер под тучами усилился, и стало заметно холоднее.
Женя стояла, прислонившись плечом к фюзеляжу, смотрела в сторону серебрящейся в море полосы и тихо, про себя напевала без слов: «На холме стоит домик-крошечка…»
Я сказала:
— Немцы, наверное, подтягивают силы для нового удара по Эльтигену.
Женя оттолкнулась плечом от фюзеляжа, поправила ремень на комбинезоне:
— Спасибо, Маринка, что вернула издалека…
— Тяжко придется морячкам, если мы не найдем танковую колонну.
— Найдем. На брюхе будем ползать над городом, а найдем.
— А далеко ты была?
— Дома, Марина, дома.
Подана команда на взлет. Первой ушла машина Амосовой.
Устраиваясь за моей спиной в штурманской кабине, Женя проговорила, посмеиваясь:
— Давно не брала я в руки шашек…
— Знаем, как вы плохо играете, — в тон ей ответила я репликой Ноздрева. — Знаем, как вы играете, товарищ флагштурман.
Рокот мотора машины Амосовой таял в вышине, и уже не стало видно голубого посверкивания из патрубков. Мы вырулили на старт. Вспыхнул зеленый огонек карманного фонарика: команда — взлет. ПО-2 послушно оторвался от земли и легко стал набирать заданную высоту.
Под крылом едва угадывались очертания лимана, морского берега и узкого языка Пересыпи. Ветер, бивший справа, был не особенно сильный. Руднева по «переговору» сообщила курс, и мы пошли в сторону Крыма на высоте 800 метров.
Мы находились над серединой Керченского пролива, когда впереди, будто безмолвные выстрелы, ударили в днища туч иссиня-белые лучи прожекторов. Пока они стояли не шелохнувшись, зенитки и пулеметы еще молчали.
В такие минуты трудно оставаться наедине со своими мыслями:
— Женя, — позвала я.
— Слушаю.
— Похоже, сегодня будет жарко.
— Похоже. Слишком задолго фашисты готовятся к встрече.
— Пожалуй, поставят «стенку». Станут палить вовсю, не целясь.
— Подрастрепали, значит, мы им нервишки. Крошим по расписанию, точнее железнодорожного. Подверни на десять градусов влево… Как раз на южную окраину города выйдем. Это им не прошлый год, когда мы едва успевали менять аэродромы.
Вдруг… Это всегда бывает «вдруг», потому что сколько не жди мгновенья, предугадать его нельзя, — иссиня-белые столбы света лихорадочно заметались. Возможно, и даже наверняка, в движении лучей-лезвий существовала какая-то закономерность, но нам было не до нее, нам следовало проскользнуть сквозь частокол света.
По житейскому опыту, по всем известным истинам физики я знала, что световой луч прям и изогнуться не может… Но когда идешь на бегающие перед тобой, плотные и подвижные, как шпаги, лучи, невольно, не разумом, а спинным мозгом, ощущаешь, будто луч, проскользнувший в сотне метров, может изогнуться и прилипнуть к твоему самолету. Впрочем, думать о лучах некогда, надо держать курс.
— Теперь вправо. Правее — и на боевой, — послышался чуть напряженный голос Жени.
Подвернув вправо, пройдя немного на север вдоль световой загородки и набрав высоты, мы могли, развернувшись круто к югу, спланировать на намеченную цель почти бесшумно и сбросить бомбы раньше, чем гитлеровцы что-либо сообразят.
Тут ударили зенитки. Не схватив нас прожекторами, фашисты открыли заградительный огонь. Снаряды рвались звонко, с взвизгом, совсем не так, как на земле. Огненно-рыжие всполохи всплескивались то по курсу, то справа, то слева, то выше, то ниже. Уже несколько раз мы натыкались на «облачка» величиной с наш самолет, натыкались неожиданно, и лицо обдавало кисло-горьким духом взрывчатки.
Огонь был очень плотным.
Потом фашисты пустили в ход пулеметы. Зеленые, белые, красные шнуры. Они пересекались в разных направлениях, огненной сеткой перекрывая наш путь.
— На боевой!
Я только начала разворот, когда свет прожектора хлыстом ужалил по глазам, проскочил, вернулся, ослепил. И тут же еще несколько лучей вцепились в нашу машину.
— Противозенитный, — услышала я Женю.
— Иду! Иду!
Совершая противозенитный маневр — разворот со снижением, — я круто положила машину на левое крыло и повела ее вниз, наискось к земле. Разрывы снарядов и скрестившиеся разноцветные пулеметные очереди остались выше и чуть позади. Зенитчики не могли рассчитать, в какой точке пространства окажется наш ПО-2 в следующую секунду, а следящих систем, автоматически рассчитывающих курс самолета и предсказывающих его возможное местонахождение на ближайший отрезок времени, у немцев тогда, на наше счастье, не было. Поэтому фашистские зенитчики и пулеметчики неизменно запаздывали с поправками и упреждениями. Однако в любое мгновение могли и не опоздать.
Я повела машину еще круче к земле. В редкие мгновения, когда около не рвались снаряды, слышалась тишина, редкое почихивание мотора, и в мертвенном свете, запеленавшем нас, я успевала разглядеть клочья перкаля на плоскостях, лохматые по краям дыры величиной с кулак.
— Марина, не зарывайся.
— До чего ж проворны, гады… Имитирую падение. Авось отпустят.
— Выйти из пике сможем?
— Если отпустят метрах в трехстах от земли…
— Возьми чуть положе. Я сброшу САБы.
Машина еще слушается… Не знаю, на чем мы летим.
С земли, очевидно, наш маневр совсем не казался маневром. Встречный поток воздуха начал раскручивать машину, и все это походило на беспорядочное падение. Враг, отчетливо видевший наше беспомощное положение, возможно, уже подсчитывал, через сколько секунд мы врежемся в землю.
Метаться из стороны в сторону, попытаться уйти из перекрестья множества световых лезвий «горкой» или «змейкой» было делом почти безнадежным. Оставалась хитрость, подкрепленная верой в машину, выдержкой и уже немалым собственным опытом.
Нас отпустили в тот момент, когда я начала выводить машину на более пологое пикирование. Стрелка высотомера начала сползать с цифры «400». Еще какие-то доли секунды машина, подобно разгоряченному коню, не слушалась удил. Рот наполнился слюной, горло пересохло. До предела выжала сектор газа и с помощью взревевшего на полных оборотах мотора, словно утопающего за волосы, вытащила самолет из пике. Убрала крен. Как ни странно, мы все-таки летели…
Судя по продолжавшемуся лихорадочному метанию прожекторов, на подходе оказались другие экипажи, а нас фашисты похоронили. Тем хуже для них.
Под нами вспыхнули сброшенные Женей САБы. Я глянула через борт. В желтоватом свете осветительных бомб ползла танковая колонна, окутанная пылью. Танки двигались на Эльтиген.
— Держи боевой! — строго-звонко крикнула Женя.
— Держу.
Я повела машину «по ниточке». Ни на метр в сторону, иначе бомбы не лягут. Все теперь зависело от мастерства штурмана. Легкий подскок — мы освободились от сотни килограмм взрывчатки.
И — точно в середину танковой колонны.
— Молодец, Женя!
Машину крепко тряхнуло на взрывной волне.
Прожектора опять впились в самолет. Я развернулась, уходя все левее и левее, выровняла крен, легла на обратный курс.
— Куда? — хрипло крикнула Женя. Я с трудом услышала ее голос сквозь грохот шквального огня. — У меня остались бомбы.
— Ничего не выйдет. Нас отпустят только у Чушки.
— Попробуй вырваться.
Стрелка альтиметра подползла к отметке «200». О пикировании нечего было и думать. От слепящего света слезились глаза.
— Потяну в море…
По нашей машине теперь били и зенитки, и пулеметы, и пехота из автоматов и карабинов. Но летим, держимся…
Справа и выше вспыхнули САБы. Кто их сбросил? Третьим, сразу после нас, вылетел экипаж Тани Макаровой и Веры Белик. Если они сбросили САБы, значит, вышли на боевой курс. Нет, слишком высоко для прицельного бомбометания. Нас выручали! Точно! Милые, добрые девочки!
Мы снова в темноте.
— Возвращаемся, — сказала Женя. — Добьем колонну.
— Надо уйти подальше. Набрать высоту.
— В колонне сейчас паника, самое время ударить. Промедлим — уползут.
— Ладно. Была — не была. Попробуем набрать высоту при подлете.
Мы снова развернулись в сторону Керчи. По трезвому тактическому рассуждению, нам следовало возвращаться на аэродром. Я чувствовала, что машина начинает капризничать. Еще десяток пробоин в плоскостях или хвостовом оперении, и самолет откажется служить. Ему не объяснишь, что каждый подбитый нами танк — это, может быть, спасение для десятка наших парней на Эльтигене…
После разворота мы увидели берег. В темноте вспыхивали огненные сполохи, там, где мы сбросили бомбы на танковую колонну, пылал большой пожар. Машина с трудом карабкалась вверх, скорость упала.
— Мариночка, еще, ну еще немного!
— Выжимаю последнее.
Переговариваясь, я не сводила взгляда с высотомера. Стрелка, подрагивая, перевалила за «500». Уже кое-что.
Враг, наверняка, не ожидал от нас ничего подобного и, может быть, поэтому не кинулся на охоту за нами. К тому же прожектора в тот момент схватили кого-то из наших и держали очень крепко. Очевидно, гитлеровцы поняли, что погоня за всеми нашими самолетами сразу успеха не принесет.
Каким-то чудом протащились в ночном грохоте незамеченными к хвосту танковой колонны. На земле среди горящих танков, рвущихся боекомплектов метались ошалело гитлеровцы.
— На боевой!
— Есть.
И опять нас тряхнуло волной. На этот раз так сильно, что мне показалось, будто я слышу, как хрустят сочленения нашей машины.
— Вот теперь, товарищ комэск, тяните до аэродрома.
С земли били по всплескам из патрубков автоматы и пулеметы, а мы черной тенью проносились над вражескими позициями.
Ушли в море и взяли курс на Пересыпь. Машина с трудом держалась на высоте 150 метров. Я потянула на себя ручку управления, пытаясь забраться повыше, но стрелка альтиметра показала, что ПО-2 не послушался меня.
Азарт боя прошел. Мы летели молча, руки от усталости ныли.
— Давай, Мариночка, поведу, — предложила Женя.
Я передала ей управление и закрыла глаза — в голове по-прежнему метались лучи, бесшумно рвались снаряды.
Зарулив на стоянку, мы остались сидеть в кабинах.
Катя Титова, мой техник, сказала, осматривая самолет:
— Дыра на дыре. Отделали технику.
— Все претензии направляй Гитлеру, — ответила я.
— С него взыщешь!
— Еще как взыщем! — устало откликнулась Женя.
Тогда мне было не до разбора полета, но потом и уже после войны я должна была признать, что этот полет с Женей Рудневой — один из сложнейших, какие довелось мне выполнять за всю войну. Полети я с малоопытным штурманом, все наверняка сложилось бы иначе. Мы, наверное, сбросили бы на танковую колонну сразу весь бомбовый груз и ушли бы на Пересыпь за новой порцией. Тогда потери врага оказались бы меньше. Но никто никогда не упрекнул бы штурмана в том, что он действовал неправильно.
В этом полете я еще раз убедилась, что не напрасно назначили Женю штурманом полка. Она была находчивым и расчетливым бомбардиром. А о ее всеми признанном мастерстве навигатора и говорить не приходилось.