ПОСВЯЩЕНИЕ В АСТРОНОМИЮ
ПОСВЯЩЕНИЕ В АСТРОНОМИЮ
Наступил долгожданный день — 1 сентября. Женя, принаряженная, однако со старым школьным портфельчиком, отправилась в университет. По дороге на станцию шагали шумными группами парни и девушки с букетами цветов, учившиеся, как еще недавно и она, в московских школах. Женя ничем не отличалась от них, и ее можно было принять за школьницу. Но она с гордостью сознавала, что от этих говорливых ребят ее отделяет пропасть — ведь она студентка Московского университета. И, словно желая лишний раз убедиться, что это ее достижение — реальность, на ходу достала из портфеля студенческий билет, прочитала: «…студентка 1-го курса механико-математического ф-та». Все правильно — студентка. Но вот что странно: хотя она и старается держаться солидно, как подобает студентке, все равно в душе чувствует себя той же школьницей. Точно ей предстоит не в университет ехать, а в 311-ю школу! А ведь еще нынешней весной, когда она впервые посетила университет, студенты показались ей вполне взрослыми людьми.
С видом чрезвычайно серьезным и сосредоточенным проходили они мимо нее по коридору, и ей мнилось, что каждый из них в эту минуту совершает мировое открытие. Но вот и она стала студенткой, и совсем не такая… Значит, те притворялись? Или школьникам студенты всегда представляются взрослее, чем они есть на самом деле? Ну, ничего, теперь она все узнает сама, испытав на себе. Самое поразительное, что так быстро сбываются мечты.
В электричке напротив Жени сел старичок в тюбетейке. Некоторое время он с интересом поглядывал на нее, потом заговорил:
— С праздником вас, барышня. В институт?
— В университет, — Женя помимо воли счастливо улыбнулась.
— Ах, вот даже как, — сказал с уважением и в то же время нарочито серьезно, как говорят с маленькими, ее собеседник. — Мы коллеги, у нас общая alma mater. Постойте, постойте, не называйте ваш факультет, сам догадаюсь… Фи-ло-ло-гия. Романская или германская, сказать не могу, но филология. Правильно? Мехмат?! А ведь был неплохим физиономистом. Я по юридическому кончал, но, правда, давно уже это было, не работаю по специальности тоже давно. Интересно; как там внутри, многое ли изменилось? Впрочем, чему там меняться — я не говорю, конечно, о людях, о преподаваемых дисциплинах, — а колонны, лестницы, темные коридорчики… разве что другие столы в аудиториях. Знаете ли, у нас на первом курсе некоторые балбесы все еще по гимназической привычке резали столы, но изображали уже нечто юридическое: «dura lex, sed lex» или «quod erat demonstrandum», и полагали свои действия весьма общественно полезными. Так сказать, для будущих поколений. Вам не попадались такие надписи? Ах да, вы же по астрономии… «Per aspera ad astra». Как я вам завидую… Бежать на лекцию, когда читает кто-нибудь из светил!
«Я и сама себе, кажется, завидую», — подумала Женя.
По Моховой она шла быстро. Вот и старинная ограда и знаменитый фасад с барельефами и колоннами! «Здесь все было так же, когда сюда шли на первый курс Белинский, потом Герцен, потом Чехов, потом… а потом я, Руднева. И пять лет по тем же лестницам, по тем же ступеням. Мой МГУ!»
До начала занятий оставалось минут пятнадцать, но двор уже заполнился студентами. Загорелые молодые лица, объятия, смех, радость встречи после каникул, рассказы наперебой, одеты по-летнему легко и ярко. Жене на мгновение стало немножко грустно оттого, что она еще никого не знает; если бы в школу — ее перехватили бы прямо на улице, не дали бы в ворота войти, но их 10-й «А» больше не существует. У них у всех оказались разные интересы, и теперь поодиночке или маленькими группами они идут в различные институты. Женя встала в стороне, приглядываясь к своим будущим сокурсникам и старшим студентам, и вдруг со стыдом подумала, что хорошо не знает, как и куда поступили многие ребята и девочкой из их класса. «Надо будет завтра же все разузнать, — решила она. — Эх, сюда бы человек пять наших».
Первокурсников мехмата собрали в коммунистической аудитории. Декан факультета профессор Тумаркин, строгий и одновременно праздничный, поздравил их с началом новой университетской жизни, сообщил, что на факультет принято 218 человек и что из них 92 девушки, то есть рекордное число за все время существования мехмата. Заканчивая свое выступление, профессор пожелал удачи, и они слаженно, еще по-школьному сказали: «Спасибо!»
Первый студенческий день закончился для Жени неожиданно: ее выбрали комсоргом группы. Когда представитель факультетского комитета комсомола предложил ее кандидатуру, Женя даже опешила.
— Руднева была активной комсомолкой в школе, и мы уверены, она будет хорошим комсоргом.
Большого восторга это заявление не вызвало — еще никто никого в группе не знал и ничего определенного о Жене, кроме того, что она внешне миловидна, ее сокурсники сказать не могли. Сама Женя не понимала, зачем нужна такая спешка, почему нельзя было подождать недели две, чтобы студенты лучше узнали друг друга? «А то голосуют, как кота в мешке покупают», — подумала Женя. Но в то же время и неплохо, что она стала комсоргом — быстрее познакомится со всеми.
Домой в тот день Женя ехала не одна: две девушки с ее курса — Маша Ремезова и Вера Заварцева — тоже жили в Лосиноостровской.
В конце сентября тревожные сообщения заполнили газеты. Самолет «Родина», совершивший беспосадочный перелет Москва — Комсомольск-на-Амуре и ведомый тремя отважными летчицами В. С. Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой, пропал без вести где-то на восточных окраинах страны. Более пятидесяти самолетов было брошено на поиски пропавших. Их искали рабочие рыбозаводов и охотники-промысловики…
Каждое утро Женя покупала в станционном киоске «Правду» и в электричке нетерпеливо читала и перечитывала отчеты о поисках. И наконец, — радость! Самолет найден. Но около него оказались только двое членов экипажа — Гризодубова и Осипенко. Штурману Марине Расковой перед вынужденной посадкой пришлось выброситься с парашютом, потому что в том случае, если бы самолет скапотировал, ей в первую очередь грозила опасность разбиться.
Теперь все усилия были направлены на поиски Расковой. Как-то дома, перечитав в «Вечерке» сообщение о том, что летчица пока не найдена и найти ее будет нелегко, Женя расплакалась. Неужели Раскова погибла? А через день — дух захватило сообщение: Раскова найдена, она идет через тайгу к месту посадки самолета и сейчас находится от него в десяти километрах. Женю охватил такой восторг, что она готова была прыгать, как девчонка. Эти три женщины представлялись ей легендарными героинями, людьми необычайной воли и недосягаемой храбрости. Они стали первыми женщинами — Героями Советского Союза!
Читая о них, Женя ревниво спрашивала себя: «А я могла бы выдержать такое? Могла бы, как Марина Раскова, не впасть в отчаяние, очутившись одна в дикой тайге, потеряв надежду выбраться к людям. И с горечью признавалась: нет, пожалуй, не могла бы».
И не знала, не ведала она, что три года спустя плечом к плечу с прославленной летчицей вступит в борьбу против жестокого врага, что Марина Михайловна Раскова станет ее боевым командиром.
Но это будет три года спустя, а сейчас в смысле физической выносливости она не могла тягаться даже с однокурсницами. В сентябре сдавали зачеты по плаванию на стометровке. Женя осилила только семьдесят пять метров, на большее духу не хватило — сошла с дистанции. Неудача постигла ее и в бросании гранаты. Сколько попыток ни делала, хоть плечо выверни — до отметки 24 метра граната не долетала. «Что же это такое, — сокрушалась Женя, возвращаясь со стадиона. — Проучилась десять лет в школе, сколько получила всяких знаний, а волю в себе не воспитала. Но как ее надо воспитывать?»
Администрация университета словно услышала вопрос студентки Рудневой. Дня через два после неудачного гранатометания, войдя в вестибюль, Женя увидела объявление о том, что в Ленинской аудитории сегодня состоится лекция о воспитании воли. Она прослушала лекцию и вечером дома на листе бумаги составила режим дня. Подъем — в 6 утра, до 6 ч. 15 м. зарядка и обливание холодной водой, в 6 ч. 15 м. — завтрак, в 6 ч. 30 м. — на станцию. В 11 вечера — быть в постели, совершив перед тем холодное обтирание.
И вот теперь каждое утро родители слышат доносящийся из кухни плеск и грохот. Там, за занавеской, топчась в корыте, Женя обливает себя водой из кастрюли. Вода ледяная — на дворе октябрь. Можно бы, конечно, ее предварительно подогреть, но идти на такую уступку — значит проявить безволие. А родителям эта закалка воли представляется обыкновенной блажью, они не в силах проникнуться важностью Жениного замысла и каждое утро переживают за дочь.
— Женечка, ведь ты до воспаления легких так дозакаляешься! — кричит Анна Михайловна и, чувствуя «неавторитетность» своих слов, обращается к мужу: — Отец, хоть бы ты ей сказал!
— Женя, прекрати делать глупости! — солидно басит из-за стола Максим Евдокимович, откладывая в сторону вчерашнюю «Вечерку», которую прочитывает по утрам. — Начинать закаляться нужно летом! Слышишь? Прекрати!
Женя слышит, но не может ответить — ледяной водопад перехватывает дыхание, раскрытым ртом она хватает воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Отец начинает сердиться:
— Кому говорю: прекрати сейчас же! Заболеешь!
Женя уже растирается мохнатым полотенцем, и теперь ей под силу вести переговоры.
— Ничего, папист! (это словечко с оттенком покровительственности появилось в ее лексиконе недавно). А ты газету за столом не читай!
Максим Евдокимович разводит руками — вот и поговори с ней! Хоть и сердится, но понимает: дочь не отступится от своего. Такой уж характер. И винить некого — сам воспитывал в ней настойчивость.
Женя, одетая, выходит из-за занавески.
— Все, папист, не беспокойся — мне жарко.
— Да зачем тебе это, Женя? — с жалобной интонацией произносит мать. — Ну, я понимаю, физкультурницы, парашютистки там, летчицы…
— А чем я хуже их? — задорно отзывается Женя.
— Не собираешься же ты стать летчицей?
— А вот захочу и стану…
Анна Михайловна устало отмахивается.
— Ладно, шутки шутками, а тебе скоро ехать пора. Садись завтракать.
В университет Женя пришла очень хорошо подготовленной. Но на первых порах ей приходилось нелегко — не все и не сразу понимала на лекциях. В этом отношении Женя была не одинока. Но от других она отличалась тем, что не боялась признаться в своем неведении. Пусть ее сочтут тупицей, но она не может покинуть аудиторию, не уяснив все «темные места».
Сначала, когда почти на каждой лекции поднималась с первого ряда светловолосая девушка и серьезным голосом что-либо спрашивала, сзади нее раздавались смешки. Какой-то остряк дал Жене прозвище — «Вопросник». Но ни насмешки, ни прозвище не обескуражили ее. Когда же на первом семинаре выяснилось, что у Рудневой знания глубже, чем у кого-либо другого в группе, насмешки прекратились и прозвище было предано забвению. Оказалось, что она спрашивала о самом неясном, но и самом важном, и это было полезно всем. Менее решительные стали надеяться на нее — Руднева не пропустит неясностей в объяснениях лектора. К концу первого семестра Женя стала одной из лучших студенток курса, а перед зимней сессией студенты начали обращаться к ней за помощью, зная, что не встретят отказа.
Лекции, семинары, снова лекции… Поток научных сведений нарастает изо дня в день. Их надо не просто запоминать, но понимать. Понимать явления и философски, и математически, понимать их физическую сущность… Для этого мало было лекций, требовалось читать много дополнительной литературы. Теперь, заходя в книжный магазин, Женя в первую очередь направлялась в отдел физики и астрономии. И стоило ей где-нибудь присесть — в университетском сквере, в метро, в электричке, — тотчас раскрывала вновь купленную книгу и начинала читать. Времени было в обрез. С первых чисел октября Женя начала работать во Всесоюзном астрономо-геодезическом обществе, одновременно в двух отделах — Солнца и переменных звезд. После лекций — обед в столовой, затем — поговорила с ребятами и девчатами, зашла в комитет по комсомольским делам, затем — в царство астрономии, в отдел переменных звезд.
Переменными их называют по той причине, что блеск их непостоянен: они тускнеют, а потом снова сверкают с прежней интенсивностью. Первая регулярно изменяющая свой блеск звезда была открыта в 1596 году сотрудником Тихо Браге, великого датского астронома, Давидом Фабрициусом, который случайно заметил неизвестную ему звезду второй величины в созвездии Кита. Он назвал ее Мирой, то есть «чудесной». Впоследствии было установлено, что блеск Миры изменяется периодически, максимумы блеска повторяются в среднем через 331,6 суток. С тех пор науке стало известно более 20 тысяч переменных. Наблюдать их одним профессиональным астрономам стало не под силу. И тут огромную помощь им оказали любители, энтузиасты астрономии, тем более что в этом разделе науки ценные результаты могут быть получены с помощью самых простых средств: зрительная труба без всяких измерительных приспособлений, бинокль или даже невооруженный глаз.
Наблюдатели отдела живут в самых разных, порою очень далеких от Москвы, городах и селах страны, они регулярно шлют результаты своих наблюдений. Жене надо обрабатывать эти результаты, систематизировать, ответить на сотни писем. Кроме того, исполнилось ее давнее желание: с 14 октября она в любой вечер может сама вести наблюдение за полюбившимися переменными, но как назло до сих пор не было ни одного ясного вечера. Каждый день она гадает, подобно всем астрономам: будет ли «небо»? Но «неба» нет как нет, либо дождь, либо снег. И вот сегодня удача — небо абсолютно чистое.
Женя более двух часов не отрывалась от телескопа, правда, немного устали руки, но это пустяк. Терпенье и ожиданье вознаграждены! Сегодня она все делала сама. В глазах до сих пор стоят сверкающие звезды, великолепное ночное небо. Подумать только: она становится астрономом! А вдруг из нее получится большой ученый? Откроет новую планету или галактику. Есть эффект Блажко, а будет еще эффект Рудневой! Даже дух захватывает. Хотя бы новую переменную открыть! Впрочем, это все пустые мечты, но вот хорошим, добросовестным астрономом она вполне может стать.
Электричка была пустая: время — близко к полуночи. Сегодня в университете и в обсерватории Женя в общей сложности провела около пятнадцати часов. На станции тускло горят несколько фонарей. Чуть отошла, и окутала первозданная темень. Только небо белесо от россыпи миллиардов звезд. Час назад в окуляре телескопа они гипнотизировали ее своею яркостью…
Окна дома темны — родители спят. Своим ключом Женя тихонько открыла дверь, включила в коридоре свет, пошла на цыпочках, чтобы не слышно проскользнуть мимо двери родительской комнаты. Но навстречу откуда ни возьмись — кошка Яринка. Столбом подняла пушистый, будто султан на гусарском кивере, хвост и приветственно замяукала.
— Это ты, Женя? — послышался из-за двери голос матери.
— Я, мама, я, — отозвалась Женя и выразительно показала кошке кулак. — Ты, мама, не вставай, я все сделаю сама.
Яринка начала тереться о ноги, замурлыкала, будто внутри у нее заработал моторчик.
— Ах ты, котишка моя, соскучилась, глупая, сейчас молочка получишь, — шепотом сказала Женя, гладя Яринку.
— Я ее кормила недавно, пускай спит, неугомонная.
«Все слышит мама, даже забавно, — улыбнулась Женя. — А папа спит, как Илья Муромец».
На кухонном столе нашла молоко, хлеб — поужинала. Яринка тоже получила свое и, аккуратно лакая из блюдца, умиротворенно щурится…
«Хороший сегодня был день, счастливый», — подумала Женя, перед тем как уснуть.
Вечные звезды, как они отличались от бурного, переменчивого мира земли! На этой мысли Женя ловила себя каждый раз, когда заглядывала в международный раздел газеты. Тревожные вести приходили с Запада. В Германии — погромы евреев, в Чехословакии — разгул фашистов, немецкая и итальянская авиация бомбят Мадрид… Мир неуклонно скатывался к большой войне.
На занятиях по военному делу изучали станковый пулемет «максим». К этим занятиям Женя относилась добросовестно. Очень хотелось быть похожей на Анку-пулеметчицу из кинофильма «Чапаев». Уж она сумеет встретить фашистов ливнем свинца, если те посягнут на Советскую землю!
Практические занятия по прицельной стрельбе проводились на полигоне.
Молодой инструктор, смуглый, черноглазый, встретил их сурово, не надеясь, видимо, на хорошие результаты стрельбы. Показал мишени, объяснил, как обращаться с оружием, и саркастически заметил:
— Стрелять только в сторону мишеней!
Почему-то инструктор остановился около Жени, особенно старательно объяснял ей, как держать ручной пулемет, как целиться. Наконец, Женя легла за пулемет и выпустила первую очередь. Затем вместе с инструктором направилась к фанерной мишени проверить результат стрельбы. Результат оказался ошеломляющим — из двадцати пяти пуль ни одна не попала в цель. Женя молча отошла от щита. Инструктор поплелся за нею.
— Погода сегодня плохая, темно, как вечером, — говорил он тоном оправдывающегося человека, будто это он стрелял и промазал.
— Из двадцати пяти уж один-то мог бы попасть, — сердито возразила Женя, и опять получилось так, будто в плохой стрельбе виноват инструктор.
— Вы не огорчайтесь, — попросил тот. — Хотите, я вас буду тренировать, приезжайте в пятницу, ладно?
В электричке снова переживали стрельбу.
— Если бы Руднева не промазала, инструктор наверняка бы предложил ей руку и сердце, — сказал кто-то довольно ехидно.
Женя покраснела и виновато улыбнулась. Да, пожалуй, не получится из нее Анки-пулеметчицы… Нет, дело не в том — получится, не получится. Все получится, если как следует взяться за дело. Очевидно, практическое овладение пулеметом требует от человека долгой тренировки, определенных навыков. С кондачка ничего не дается — пора бы уж понять…
Только в феврале Женя сдала нормы по стрельбе из «максима».
Наступило воскресенье 24 декабря — день рождения. На этот раз он особенный, Жене исполняется 18 — совершеннолетие.
Проснувшись по обыкновению в 6 часов, она лежала и думала над очень важным для нее вопросом: большая она теперь или же все-таки еще не очень? Физически она уже окончательно сформировалась и, кажется, выше ста шестидесяти сантиметров не вырастет, не предвидится! А духовно? Тут подумаешь! Учится она как будто неплохо, впрочем, экзаменов еще не было, до конца неясно. Но учеба — не все. Появились в ее жизни обстоятельства, о которых она не станет теперь рассказывать маме. А раньше рассказала бы? Но раньше их не было. Раньше ей никто из мальчиков особенно не нравился, а теперь… Ей хочется видеть его чаще; если бы он ходил в обсерваторию так же часто, как и она! Но не может же она забросить из-за него наблюдения, да и он не просит об этом — сразу же после занятий убегает из университета, он футболист. Хоть бы раз сел с нею на лекции. Что же делать? Дать ему намек? Но девушки так не поступают. Если бы у него в душе раздался чей-то голос, который сказал бы: «Сядь рядом с Рудневой, пригласи ее в кино или на каток». Вот было бы чудесно. Но это мистицизм какой-то! Некрасивая она, вот в чем несчастье, и никому не сможет понравиться. Какие же девушки больше нравятся ребятам? Надо понаблюдать, не только ведь на звезды смотреть. Как хочется, чтобы он сегодня пришел на день рождения! Можно загадать, ну, например, если первым проснется папа, он придет, а если мама, то не придет. Нет, это не получится: мама всегда встает раньше отца. Лучше так: если мама с первых слов поздравит ее с днем рождения, он придет…
Женя встала и пошла на кухню умываться. Через несколько минут из комнаты, поправляя волосы, вышла Анна Михайловна. Первыми ее словами было поздравление — Женя восторженно расцеловала мать. По принятому распорядку полагалось обливаться холодной водой, но уж очень не хотелось. Женя решила ради праздника дать себе поблажку, но тут же, увидев в этом проявление безволия, поблажку отменила. После обливания села за дневник.
«24 декабря 1938 года. …Я большая?! Когда я была председателем учкома в 7-м классе, я считала себя совсем взрослой. Попав в 8-й класс, я почувствовала себя такой малышкой… Но вот я в 10-м классе, а особенно, когда у нас не было комсорга и комитет представлялся в лице Фрумкина и меня, я была взрослой. Выбор вуза, поступление в университет — это такие «взрослые» мероприятия. В университете же я опять почувствовала себя ребенком. Ко мне взрослые относятся, как к маленькой, я невольно чувствую себя такой. Иногда мне это даже нравится. Вот, например, в отделе Солнца мне поручили работу вдвоем с одной аспиранткой. Основываясь на том, что маленькая и неопытная, я взяла себе мизерную часть обработки».
День проскочил в праздничной суете, к тому же и был он короткий — декабрьский. К шести начали собираться гости; приехали все вместе школьные друзья, пересмеиваясь, усердно вытирали ноги, вошли, и в комнате сразу стало шумно, весело. Женя сама бегала открывать дверь, каждый раз с надеждой, каждый раз слабея в ногах… Входили очень милые, хорошие люди, и она была им рада, но ему она была бы рада по-другому. Если верить загаданному утром, он обязательно должен прийти. Один за другим появились ребята из группы, часы показывали восемь, и решили больше никого не ждать — садиться за стол. Громко прокричали Жене «Ура!». Совсем уже поздно у дверей раздался еще один звонок.
— Кто же это, господи? — встала из-за стола Анна Михайловна.
Женя обернулась к двери и заметно порозовела, гости на секунду притихли.
— Вот и Виктор, не мог не опоздать, — сказала университетская подруга Вера Заварцева, назвав по имени того, кого ждала Женя.
В комнату, заранее улыбаясь, с цветами… вошла арбатская тетя.
— Ну, давайте еще раз за нашего звездочета, — предложил Люсик, старый школьный приятель.
Женя нерадостно улыбнулась, улыбаться ей совсем не хотелось.
Учителями Жени были знаменитые астрономы — член-корреспондент Академии наук СССР Сергей Николаевич Блажко, молодой профессор Павел Петрович Паренаго, прекрасный преподаватель Наталья Яковлевна Богуславская. Женю они заражали своим энтузиазмом, своей беззаветной преданностью науке. Работы в отделе переменных звезд было очень много, но она чувствовала, что может взять на себя еще больше, и потому занималась в отделе Солнца. Она еще не знала, чему отдать предпочтение — Солнцу или загадочным переменным. Одно ей было понятно: окончательный выбор можно будет сделать тогда, когда достаточно хорошо узнаешь и то, и другое. В результате и в отделе переменных звезд и в отделе Солнца Рудневу считали своей главной активисткой. Ее хвалили за то, что у нее не накапливались необработанные сообщения наблюдателей, за то, что она не пропускала общих собраний в отделах, а она не могла понять, что же тут особенного: если уж решила заниматься в Обществе, то надо делать свое дело добросовестно или же вовсе отказаться от работы — ведь это добровольно.
В феврале, после успешной сдачи зимней сессии и после каникул, Женю по предложению Натальи Яковлевны Богуславской избрали заведующей отделом Солнца ВАГО. Для нее это было полной неожиданностью, оказанное ей доверие на первых порах обескуражило. Но постепенно освоилась с «руководящей» ролью. Только теперь ей до конца стало ясно, что она давно рассталась с детством, что и преподаватели и товарищи по Обществу считают ее вполне взрослым, сложившимся человеком. Осознание этого факта, в свою очередь, помогло ей стать серьезнее, избавиться от остатков школярства, увидеть в своих преподавателях не только учителей, но и старших товарищей. И если раньше она снисходительно относилась к однокурсникам, в которых еще не перекипели школьные привычки, то однажды в конце марта их поведение возмутило ее до глубины души.
Началась последняя в этот день лекция. Читал ее Сергей Николаевич Блажко. Но лектора никто не слушал, в аудитории стоял шум, с задних рядов доносились даже смешки.
— Ну, вот что, товарищи: коли не желаете слушать, я не буду читать, — сказал Блажко и, в сердцах бросив в портфель свои записи, добавил: — Я, видите ли, не граммофон!
С этими словами направился к двери. Шел он сильно сутулясь. Женя вдруг поняла, что он очень старый человек, и ей стало до слез жалко его и стыдно за однокурсников. Блажко покинул аудиторию. Студенты на секунду замолкли. Женя привстала, хотела было побежать за ним, но представила, как глупо она будет выглядеть, да и что она скажет ему? Ничего, кроме «они больше не будут», не приходило в голову. Но ведь это несерьезно — они не малыши. Женя закрыла руками лицо и почувствовала, что ладони намокли. В этот момент она не могла смотреть на товарищей — она сидела среди тех, кто громко болтал, не обращал внимания на старого ученого, и поэтому чувствовала себя тоже виноватой.
— Старческие капризы, — презрительно сказала девушка за Жениной спиной.
Женя быстро обернулась и посмотрела на соседку с отчаяньем. Студентка не поняла ее состояния и, думая, что Женя разделяет ее мнение, добавила:
— На пенсию пора, вот и чудит. В его же учебнике все это есть, прочитаем, все равно ничего нового не сообщит.
— Выжили старика, — ну, теперь жди декана, — сказал кто-то из ребят, в голосе было веселое ожидание неприятностей.
— Все, кина не будет! — громко и дурашливо прозвучало с галерки. — Можно по домам али в столовую.
Женя вскочила с места, сбежала по ступенькам вниз, досадливо отбросила косу на спину и скрылась за дверью. В тот момент она сама чувствовала себя униженной, будто ей в лицо наговорили грубостей. Она оделась и вышла на улицу. «Это ужасно, — думала Женя, — с холодным сердцем издеваться над человеком, который желает нам только добра, который хочет сделать из нас образованных людей. И ни капли раскаянья, он же и виноват: «старческие капризы»! Как отвратительно это было сказано. Что же это такое? Намеренное хамство или же непонимание смысла своих поступков? Но ведь не дети, должны сознавать: у преподавателей и у студентов — одна цель…»
В расстройстве где-то забыла или потеряла шарфик, спохватилась только в электричке, потом, уже совсем около дома, попала ногой в лужу, промокла… И ко всему за целый день Виктор ни разу не заговорил с ней.
Лежа в постели, перед сном, подумала; «Какой сегодня скверный, несчастный день. Пусть больше такие дни не повторяются…»
Выхода в свет третьего номера Бюллетеня ВАГО Женя ждала со страхом и надеждой — в нем должна была появиться ее статья «Биологические наблюдения во время солнечного затмения 19 июня 1939 года». Когда Женя пыталась представить себе, как она придет однажды в университет и увидит в руках преподавателей и студентов бюллетень со своей статьей, у нее холодели пальцы. Иной раз ей хотелось, чтобы статью вовсе не напечатали, — знала, как страшно было бы услышать отрицательную оценку товарищей-студентов, что-нибудь вроде:
— Детский лепет, а не статья.
«Хвалу и клевету приемли равнодушно…» — сказал-поэт.
Умом это можно понять, но остаться равнодушной она не сможет. Если похвалят, — это будет счастье! Обругают — хоть из университета беги! Может, все-таки не будут ругать? Ведь это первая научная публикация…
Такие мысли занимали Женю на переменах. Иногда, впрочем, на лекциях она ловила себя на том, что не слышит слов лектора, думает о своем. И она с неприятным чувством признавалась себе, что ей очень хочется, чтобы был успех. Корила себя: «Кажется, я тщеславна…»
И вот третий номер Бюллетеня ВАГО появился в университетском киоске. Утро яркое и уже по-летнему жаркое. После просторной и очень светлой Манежной площади в вестибюле университета показалось темно. Было, пожалуй, и холодновато в этих вековых непробиваемых стенах Казакова и Жилярди. Глаза быстро привыкли к полумраку, и на прилавке киоска Женя увидела серые, ровно обрезанные тетрадки бюллетеня № 3. Она подошла к киоску и раскрыла верхнюю в стопке тетрадку. Вот ее статья: «Е. Руднева. Биологические наблюдения…» Все так, как она писала… Киоскер равнодушно считает мелочь в красной мыльнице, на Женю не смотрит, и слава богу!
— Я возьму три бюллетеня, нет, пожалуй, пять.
— Берите, девушка, берите.
Спрятав бюллетени в портфель, Женя побежала на лекцию в Коммунистическую аудиторию. Перед дверьми аудитории стояли ее сокурсники, дожидались звонка. «Сейчас это произойдет», — мелькнуло в мыслях. Она даже приостановилась, собираясь с духом, но никто ей ничего не сказал, наверное, еще не прочитали. Разговор шел о зачетах, о предстоящих экзаменах, и, заговорившись, Женя забыла о своей статье. Среди громкого разговора с нервными предэкзаменационными смешками кто-то взял Женю сзади за локоть.
— Поздравляю с дебютом, — негромко сказала Наталья Яковлевна Богуславская.
Женя разом покраснела и смешалась: «Случилось!»
— Очень дельно и выводы интересные, — сдержанно, «по-педагогически» продолжала Богуславская.
— Наталья Яковлевна, вы серьезно?
— Вполне. Молодец, и русским языком хорошо владеете.
Лекцию по физике Женя слушала невнимательно, записывала мало.
— Ты чего улыбаешься? — шепотом спросила соседка.
«Фу, как глупо, — спохватилась Женя, — нашла время мечтать».
Склонилась над тетрадкой, шепотом ответила:
— Ничего, пишу вот.
После занятий ее поздравили коллеги из отдела переменных звезд, и теперь она успокоилась: чепухой ее статью не назовут. Волю своей радости Женя дала дома. Она выложила перед Анной Михайловной все пять экземпляров бюллетеня, открыла один на странице, где начиналась ее статья, и сказала торжествующе:
— Вот, мама, читай произведение своей дочери. Видишь: «Е. Руднева».
— Да что же я тут пойму, Женечка?
— Что будет неясно — объясню.
Вот и второй курс. Уже сданы две экзаменационные сессии, теперь она не новичок в университете, и на старшекурсников она уже смотрит без прежнего восхищения. Школьное детство окончательно стало прошлым, но оно не забыто, особенно щемит сердце, когда вспоминается Салтыковская школа, где было столько счастливых дней. Подумать только — прошло 5 лет!
Женя давно собиралась съездить в Салтыковку, но все как-то не получалось. Но вот 15 октября 1939 года неожиданно представился случай — отменили лекцию. Женя поехала на вокзал и около двенадцати сошла с электропоезда в Салтыковке. Лестно было появиться студенткой в школе, где ее знали маленькой девочкой. Она приоткрыла дверь директорского кабинета и увидела за столом Николая Степановича Кудасова, который в ее бытность семиклассницей занимал должность завуча.
— Здравствуйте, — сказала Женя и вспомнила: точно так же она заглянула к директору в первый раз в 1929 году.
Директор поздоровался, но головы не поднял.
— Я здесь училась, Николай Степанович!
— Руднева… Женя! Заходи, что ж ты встала. Извини меня, пожалуйста, думал, какая-нибудь мамаша привела своего отпрыска в первый класс записывать. Думаю: «Встречу строго».
— Так ведь уже октябрь.
— А все равно ведут, раскачиваются долго… Вот какая ты стала, за мамашу принял. Сколько же мы не виделись?..
А в перемену в учительской Женю обступили учителя, ей радостно улыбались, кто-то из старушек даже поцеловал ее. Она смотрела в знакомые лица, которые за пять лет стали немножко другими — у одних более резкими сделались складки у носа, больше появилось морщин, у других поседели головы.
— Кто эта красивая барышня? — весело спросила Мария Ивановна, учительница литературы, подходя к Жене. Они расцеловались.
— Мария Ивановна, вы меня помните?
— Не только помню, но и часто рассказываю о тебе моим архаровцам. Вот и звонок, не успеешь поговорить. Хочешь посидеть у меня на уроке? Поглядишь на «нынешних». Помнишь, как у Грибоедова: «Вы, нынешние, нут-ка!» Сравнишь.
— С удовольствием.
Когда они вошли, класс встал, знакомо гремя откидными досками парт, и было заметно душно — плохо проветрили; когда сама была школьница — этого не замечала. Мария Ивановна сразу из доброй Жениной знакомой превратилась в строгого педагога.
— Садитесь. У нас на уроке сегодня присутствует наша бывшая ученица, круглая отличница, а теперь студентка механико-математического факультета МГУ, будущий астроном Женя Руднева; я вам о ней рассказывала.
Ребята смотрели на Женю во все глаза, ждали, что она скажет. Какой-то нетерпеливый и хитрый мальчишка, по извечной ученической манере стремясь использовать любую возможность, чтобы оттянуть неприятный момент, когда тебя вызовут к доске, тотчас спросил:
— А в телескоп вы смотрите? На Марсе может быть жизнь?
— Э — нет! Все вопросы после урока, — пресекла диверсию Мария Ивановна. — Садись, Женя, где тебе удобно.
Женя улыбнулась — уж очень все это было знакомо, совсем ведь недавнее прошлое. Она села на самую заднюю парту и приготовилась слушать. Оказывается, очень солидно звучит: «студентка МГУ, будущий астроном Руднева». Сначала ребята на нее оглядывались, а потом забыли.
После урока на Женю обрушились десятки вопросов.
— Подождите, ребята, — сказала Мария Ивановна. — Вы лучше послушайте, какое впечатление вы производите на постороннего человека.
— Ну, что ж, класс, по-моему, неплохой, но отвечаете вы как-то скучно, видимо, все-таки недостаточно читаете. Человеку, который мало читал, будет трудно поступить в любой вуз. Это сразу станет заметно на экзаменах. Если плохо знаешь русский язык и литературу, очень трудно отвечать и по другим предметам, не сумеете двух слов связать. И все же шумно.
Когда они с Марией Ивановной вышли в коридор, учительница одобрительно заметила:
— А ведь у тебя педагогическое чутье — из тебя бы хороший преподаватель вышел. Знаешь, как они свои «неуды» оправдывают? «Мне литература не нужна, русский не нужен — я в технический пойду, буду инженером». Я их, что называется, разоблачаю, но чувствую, мне не верят, «она, мол, пристрастна, свой предмет защищает». А вот когда кто-нибудь другой скажет, да еще студентка, — это для них авторитет. Может, еще передумаешь, после университета в школу пойдешь? А?
— Нет, Мария Ивановна, буду астрономом, теперь решено. Звезды — это так здорово, вы не представляете!
— Ну что ж, станешь хорошим ученым, будем тобою гордиться, портрет, может быть, в коридоре повесим. Ой, Женюра, ты уже студентка второго курса, только подумать!
— А мне иной раз кажется, что я еще маленькая. Люди совершают такие дела, а я и сотой доли того не смогла бы совершить…
— Ну полно, ты сможешь, ты обязательно сможешь и не только сотую долю, а все сто тысяч. Ну, а потом, если уж так говорить, твое детство только-только кончилось, ты в самом деле еще не очень большая. Тебе рано сетовать, но начинать делать серьезные дела надо стараться как можно раньше, в этом ты права. Если же откладывать, успокаивать себя: я еще молода, еще успею, лучше схожу в кино, то потом оглянешься и ужаснешься — годы проскочили без следа, у глаз морщинки, седые волоски, и уже никто не говорит о тебе как о перспективном специалисте. Это трагедия, и автор ее ты сама. Вот так, Женечка.
Новый, 1940 год Женя осталась встречать дома. Поджарила утку, сделала салат и, усевшись с книгой в угол дивана, стала поджидать родителей.
Накануне ее пригласили отпраздновать Новый год в студенческой компании, она отказалась. Очень хотелось побыть среди своих, но Женя знала, что никакой радости не получится. Потому что в той же самой компании будет присутствовать Витя. Однокурсник Витя, на которого она тайком поглядывала на лекциях, кому мысленно всегда желала победы в футбольных баталиях, при встрече с которым у нее тревожно-счастливо становилось на душе. Дело в том, что этот Витя стал ухаживать за высокой надменной девушкой с их курса, сидел теперь только с нею рядом, и это всеми было замечено. Конечно, и на новогодний вечер они придут вместе. Так что уж лучше сидеть дома, чем с неприятным чувством наблюдать за Витей и его новой приятельницей, видеть, как он заинтересованно наклоняется к ней, с какой готовностью идет с нею танцевать снова и снова, как мало замечает других, как равнодушно будет смотреть на нее, на Женю, как рассеянно и односложно будет ей отвечать.
Нет уж, лучше пусть уютно тикают старые ходики, за окном в слабых лучах уличного фонаря косо летит снег, под ладонью ощущается теплая пушистая шерсть лежащей рядом Яринки.
И все же очень тоскливо на сердце. Там девочки хлопочут сейчас на кухне, им весело, не смолкает смех… А она здесь одна горюет. А что, собственно, горевать? Одеться, пока не поздно, оставить маме и отцу записку, побежать на станцию и уехать в Москву!..
Женя спустила ноги на пол и уже собралась было подняться с дивана, но одернула себя. «Решила, — так зачем менять… А туда же — занималась укреплением воли… Уж признайся, что себя потерзать хочется, да пококетничать с ним… Но это же противно, унизительно, недостойно настоящего человека… Нет, нет и нет, никуда я не поеду».
Она решительно подобрала под себя ноги и взяла книгу. Прочитала абзац, но ничего не поняла — все-таки было жалко себя. Иронически хмыкнула: «Несчастная, покинутая… И это — будущий астроном…»
Встала, пошла на кухню, взяла тряпку и стала протирать пол. К тому времени, когда пришли отец с матерью, совсем успокоилась и встретила их веселым приветствием:
— Уважаемые родители, желаю вам счастливого Нового года, к встрече которого квартира Рудневых готова полностью!