Праведная Иулиания Лазаревская († 1604)
Праведная Иулиания Лазаревская
(† 1604)
Праведная Иулиания Лазаревская.
Икона. Посл. треть XIX в. Собор Благовещенского монастыря, Муром
Сладок хлеб у вдовы этой…
Рано темнеет зимой в Муроме. Вроде бы недавно забрезжило утро, а вот уже только луна слабо освещает темный городок, огороженный земляным валом и рвом.
Да и тихо в последнее время стало в Муроме, непривычно тихо: после нескольких голодных лет и эпидемий народа в городе поубавилось почти вдвое.
Порой кажется, что не только на жителей, но и на сам Муром-городок навалилась вековая усталость и даже из камней истощились последние силы.
Многие дворы стояли пустыми, раскрытыми, хлопая воротами на ветру. А если где ночью собака залает или завоет, так всем это даже в радость: значит, в том доме хозяева не перевелись.
Обо всем этом неспешно думал муромский сторож, обходя ночью город со своей колотушкой. Да и куда ему торопиться? Ночи зимой длинные, беспросветные…
Но нет, в одном слюдяном окне блеснул свет. Сторож остановился, пригляделся: ну конечно, это Дружина (в крещении Калистрат) Осорьин не спит. Наверное, опять сидит за столом и пишет, не жалеет сальных свечей. В Муроме все знают, что Дружина взялся сочинять повесть о своей матушке Ульяне и даже хочет составить ей церковную службу. Сторож вспомнил худенькие, словно восковые, руки Ульяны, протягивающие ему каравай хлеба, и поневоле прослезился, потер морозной рукавицей глаза.
Сама-то Ульяна истаяла, как свечка, а свет ее доброты и теперь вот разгоняет темень. Из многих соседних сел и дальних городов потянулся народ в муромский Свято-Троицкий храм, чтобы поклониться святым мощам Иулиании.
Многие несколько лет назад оплакивали в Муроме и соседнем селе Лазаревском смерть доброй вдовы Ульяны Устиновны Осорьиной, а оказалось, не плакать надо было, а радоваться. Когда через десять лет после смерти Ульяны рядом начали копать могилу для ее сына Георгия, народ стал свидетелем великого чуда. Мощи Ульяны Осорьиной оказались нетленными, источали благоухающее, целебное миро («аки квас свекольный, в ночи же сгустившееся, аки масло багряновидно») – в тот день больные получили от них исцеление.
Из-за туч выглянула луна, на мгновение осветив купол муромского Свято-Троицкого храма. Сторож с благодарностью перекрестился и потопал дальше, веселее заскрипел теперь снежок под его сапогами.
Хоть и тяжелые, муторные наступили времена, а все же не последние, думал он, проходя мимо дома губного старосты Дружины Осорьина. Зато зимой белым-бело вокруг, чисто, а к утру, глядишь, и развиднеется.
«Не угасала свеча ее в ночи…» – тем временем старательно выводил гусиным пером Дружина ровные буквы.
Он был человеком начитанным, основательным и хотел написать о своей матери так, как в четьях минеях сказано о святых – тоже с чудесами и великими подвигами. А получалось все равно по-другому, как-то проще. То отец вдруг вспоминался, то лица слуг из села Лазаревское, в котором он провел детские годы, то добрая улыбка его тихой матушки.
«Повесть о Иулиании Лазаревской», написанную с сыновней любовью, теперь называют первой появившейся на Руси семейной хроникой: в ней запечатлены редкие подробности из жизни простой женщины, жившей на Руси в XVI веке.
Ульяна родилась в 1530-е годы в семье московских дворян Устина и Стефаниды Недюревых.
Ее отец, Устин Недюрев, «муж благоверен и нищелюбив», служил ключником при дворе царя Ивана Васильевича Грозного – это была почетная и доходная должность. В жены он взял Стефаниду Григорьевну, родом из Мурома.
Спасо-Преображенский собор, Спасо-Преображенский монастырь, Муром. XVI в.
В шесть лет Ульяна осталась круглой сиротой: мать и отец умерли в один год, скорее всего, от какой-нибудь свирепствовавшей эпидемии.
Девочку забрала к себе в Муром бабушка с материнской стороны, Анастасия Дубенская. Перед смертью она завещала взять на воспитание сироту своей дочери Наталье, у которой было уже и своих девять детей.
Ульяне исполнилось двенадцать лет, когда она перешла жить в дом тетки Натальи, жены Путилы Арапова. «Тетка часто ее бранила, а дочери ее насмехались над ней», – напишет в повести о детстве своей матери Дружина Осорьин.
Вряд ли молчаливая, никогда никого не осуждавшая Ульяна кому-нибудь подробно рассказывала о детских обидах. Наоборот, говорила, что тетка Наталья и ее дочери желали ей добра, вот только понимали его на свой лад.
На Руси в XVI веке девушки в тринадцать-четырнадцать лет вовсю начинали «невеститься» и им позволялись всякие вольности. Это был словно последний свободный вздох перед замужеством, а дальше – кому какая выпадет женская доля, бывало, что и горемычная.
Недаром подруги пели на свадьбах, заранее оплакивая невесту:
Надо жить во чужих людях
Умеючи – разумеечи,
Чужие люди, словно темный лес,
Словно туча грозная,
Без мороза сердце вызябнет,
Без беды глаза выколют…
(Свадебные обрядовые песни)
Но сначала девушке нужно было найти жениха – желательно хорошего, богатого. Родители старательно наряжали своих дочек – будущих невест, дозволяли им краситься, много времени проводить на свежем воздухе, чтобы девушки «расцвели». Летом подружки водили хороводы, зимой устраивали веселые посиделки с гаданиями на суженого.
Но Ульяну девичьи «пустошные, пересмешные речи» никак не касались. Как и в доме бабушки, она целыми днями проводила за рукоделием или «в крестовой», как называли в те времена комнату с иконами. Вот тетушка и сердилась: кто же возьмет замуж печальную, иссушенную постами сироту?
Да и сестры пеняли Ульяне, говоря: «О безумная! Зачем в столь ранней молодости изнуряешь ты плоть свою и губишь красоту девичью?» И заставляли ее пить и есть с утра. Когда сестры звали ее на девичьи посиделки, Ульяна притворялась непонимающей, чтобы не обижать их отказом.
Никто не знал, что у молчаливой девушки, которую домашние считали немного «глуповатой», были свои радости: по ночам она пряла, вышивала, шила одежду и свое рукоделие раздавала по домам муромских бедняков. По-настоящему счастливой ее делала только чужая радость.
Биограф-сын пишет, что в то время Ульяна редко бывала в церкви, которая находилась далековато от дома Араповых («ни слышати словес Божиих почитаемых, ни учителя учаща на спасение николи же»). Он даже удивляется на страницах повести: кто и когда научил его мать с ранних лет христианскому состраданию к обездоленным?
Когда Ульяне исполнилось шестнадцать лет, для нее все-таки нашелся жених. И какой! Сироту сосватали за Георгия (Юрия) Васильевича Осорьина, владельца села Лазаревское неподалеку от Мурома.
Георгий Осорьин, «человек добродетельный и богатый», сумел разглядеть в тихой Ульяне главное ее «приданое» – кроткую, добрую душу.
Какой она была тогда? В литературе Ульяна предстает то в виде древнерусской красавицы с большими голубыми глазами, то кареглазой, с глазами, постоянно влажными от слез (настолько ей было жаль обездоленных).
Дружина ничего не говорит о ее внешности, оставив нам описание только характера матери, ее внутреннего облика: Ульяна смолоду была «кротка и молчалива, незаносчива, невеличава».
В Муромском краеведческом музее есть икона, где святая Иулиания изображена уже в зрелом возрасте вместе со своим мужем Георгием и дочерью, инокиней Феодосией, тоже ставшей местночтимой святой. Обычно Иулианию изображают в тот период, когда она стала вдовой и ее подвиги стали очевидны для окружающих. Но на одной известной иконе она предстает молодой – красивой, в боярской шубе с широкими рукавами, с волосником (особый головной убор, который носили на Руси замужние женщины; выставлять напоказ волосы считалось неприличным) и белым платком на голове. Здесь Ульяна Осорьина – молодая хозяйка богатого имения села Лазаревское.
Замечательный знаток русского быта Н. И. Костомаров в книге «Быт и нравы русского народа в XVI–XVII столетиях» по крупицам воссоздал описание типичной дворянской усадьбы конца XVI века – это был совершенно особый, закрытый от посторонних глаз мир.
На огороженной территории вокруг барского дома теснилось множество деревянных зданий с высокими крыльцами, сенями, клетями, зачастую соединенными между собой крытыми переходами. В этом маленьком «городке» бок о бок жили столяры, сапожники, портные, хлебопеки, горничные и прочие слуги – дворовые люди со своими семьями. Нередко многодетные родственники занимали две или три избы под одной крышей, для удобства соединенные между собой сенями.
«Такой своеобразный способ постройки как будто выражал сочетание родового единства с личной и семейной отдельностью, и двор русского зажиточного человека напоминал собой древнюю удельную Русь, где каждая семья стремилась к самобытности и все вместе не теряли между собой связи», – подмечает Костомаров.
Появление в усадьбе молодой хозяйки, «новой метлы», было для всех событием чрезвычайной важности – и для мужниной родни, и для дворовых слуг. Какой будет новая хозяйка? Вдруг крикливой, сварливой, ленивой или «перечливой»?
«Злых всех злее злая жена» – гласит русская пословица, но и такую все равно придется терпеть.
Ульяна вошла в жизнь имения Лазаревское тихо и почти незаметно, с первых дней покорившись воле мужа, свекра и свекрови. «А она со смирением подчинялась им, ни в чем не ослушалась, ничего вопреки им не говорила, почитая их и безотказно все приказания их исполняя, так что дивились все, глядя на нее», – пишет Дружина Осорьин.
Молодая хозяйка вставала с петухами, самостоятельно одевалась и причесывалась, даже «не требовавше воды ей на омовение рук подающего», и потом весь день хлопотала в усадьбе наравне со слугами.
В XVI веке богатство дворян исчислялось и количеством запасов впрок, у кого на сколько лет вперед хватит. В каждом имении в барских амбарах и житницах хранилось большое количество зерна и муки, в погребах и «на ледниках» – запасы соленого мяса, рыбы, грибов, толокна и прочих продуктов. Сухари «на черный день» держались повсюду: в бочках, сундуках, коробах. Весь уклад русской жизни был настроен на то, чтоб выжить в трудную годину, помощи со стороны ждать не приходилось.
В каждой усадьбе самостоятельно выпекали хлеб, шили белье и обувь, делали мебель и деревянную утварь, так что ежедневной работы и для слуг, и для хозяев было невпроворот.
В XVI веке все поместья были казенными имениями, которые раздавались от царя и властей служивым людям в виде жалованья за службу. Поместья переходили от отца к детям не по праву наследства: за право владеть собственностью сын должен был нести государеву службу.
Георгий Осорьин нес воинскую повинность в Астрахани, защищая южные границы. Эта служба была неспокойной, опасной.
«Казанцы и крымцы, не в силах уже будучи заставить, как делали предки их в Золотой Орде, приезжать русских государей к себе с данью, то и дело что грабили, разоряли русские жилища, русские поля, убивали, уводили в неволю десятки тысяч русского народа, заставляли откупаться от себя, что в сущности было продолжением платежа дани», – пишет об обстановке в астраханских степях историк Н. И. Костомаров («Личность царя Ивана Васильевича Грозного»).
Зачастую Георгия по два или три года не было дома, в его отсутствие всеми делами заправляли родители. Но теперь, оценив редкую рассудительность и расторопность Ульяны, «дивясь разуму» ее, ей полностью доверили ведение всего хозяйства.
И всякий раз, возвращаясь домой с воинской службы, Георгий Осорьин находил в имении полный порядок: житницы были полны хлебом, слугам вовремя выплачивалось жалованье и никто из них не роптал, в его семье царили мир и лад.
В XVI веке на Руси появилась книга под названием «Домострой», где были собраны советы на все случаи жизни, в том числе и по поводу семейных отношений. Многие сейчас воспринимают «Домострой» как свод жестких ограничений, почти эпитет несвободы, но в то время книга сделала великое дело: на ее страницах были письменно закреплены нормы цивилизованных отношений в семье и обществе.
«Положение женщин весьма плачевное. Они не верят в честь ни одной женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит… Заключенные же дома, они только прядут и сучат нитки, не имея совершенно никакого права или дела в хозяйстве», – рассказывает Сигизмунд Герберштейн о частной жизни в Москве середины XVI века («Записки о московитских делах»).
Это наблюдение позволяет сравнить, каким уважением домашних пользовалась Ульяна Осорьина, которой была предоставлена свобода по своему усмотрению вести дела по хозяйству в большом имении.
Герберштейн передает и одну забавную семейную сцену из тех времен: «Есть в Москве один немецкий кузнец, по прозвищу Иордан, который женился на русской. Пробыв некоторое время у мужа, она при случае ласково обратилась к нему со следующими словами: „Дражайший супруг, почему ты меня не любишь?“ Муж отвечает: „Да я сильно люблю тебя“. – „Я не имею еще, – говорит жена, – знаков любви“. Муж стал спрашивать, каких знаков она хочет. На это жена сказала ему: „Ты ни разу меня не побил“. – „Конечно, – заметил муж, – побои не казались мне знаками любви, но все же я не отстану и в этом отношении“. И таким образом, немного спустя, он весьма жестоко побил ее и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии, наконец, сломил ей шею и голени».
Даже если воспринимать эту историю как анекдот, сочиненный насмешливым иностранцем, в нем есть доля правды. В частной жизни того времени было много стихийного, дикого, необузданного, а побои мужем жены считались явлением вполне заурядным.
О положении слуг и говорить нечего: за малейшую погрешность дворовых пороли на конюшнях, кормили «что нам негоже» – плохо испеченным хлебом или тухлой рыбой – и зачастую вообще не считали их за людей.
«Владея селами, он сильно возносится этим в сердце своем; а чтобы заботиться о поселянах, как о своих членах, по заповеди Господней, этого нет у него; но, как купленных рабов, постоянно морит их всякими тяжелыми трудами; если же они провинятся, тотчас с страшным гневом заковывает им ноги в железные кандалы», – возмущался в свое время самодурством владельцев имений Максим Грек («Слово 1. Весьма душеполезное для внимающих ему»).
На этом фоне жизнь в имении Лазаревское под Муромом, трудная и многохлопотная, кажется почти что идиллией.
Ульяна все делала именно так, как говорится в «Домострое»: «Поучати мужу своя жена, как Богу угодити и мужу своему уноровити, и како дом свои добре строити, и вся домашняя порядня, и рукоделье всякое знать и слуг учить и самои делать».
Она родила десять сыновей и трех дочерей, правда, четверо ее сыновей и две дочери умерли еще в младенчестве.
Несмотря на вечную занятость по хозяйству, она каждую свободную минуту, обычно по ночам, занималась рукоделием, а вырученные деньги втайне от домашних раздавала нищим или жертвовала «на церковное строение». В селе была церковь во имя святого Лазаря, где Ульяна венчалась с мужем и куда теперь ходила на богослужения.
В 1570 году на Руси случился неурожай, после чего начался голод. По дорогам бродили нищие, прося подаяния в дворянских усадьбах, где продовольствие было запасено впрок. В ворота усадьбы Осорьиных тоже каждый день стучались голодные и со словами «Господи Иисусе Христе, помилуй нас!» просили подаяния.
Ульяна никого не отпускала без куска хлеба, так что даже свекровь стала на нее сердиться и выговаривать: «Без моего ведома не таскай мужнино добро», опасаясь, как бы сердобольная невестка не раздала все припасы. Тогда Ульяна завела обыкновение обедать не за одним столом со свекром и свекровью, а в своей комнате и половину от своей трапезы оставляла для раздачи нищим.
Свекровь удивлялась и радовалась, что ее невестка чаще обыкновенного стала просить добавки. Ульяна ей пояснила: после рождения детей ей часто хочется есть не только днем, но и ночью… Должно быть, эта ее святая «хитрость» потом все же раскрылась, раз Дружина рассказал о ней в своей повести.
На следующий год к голоду прибавилась эпидемия моровой язвы. Люди умирали «пострелом», дома стояли запертыми: как бы никто не занес заразу. Но Ульяна свободно ходила по имению, принося лекарства в дома слуг, где были больные, нанимала людей для погребения умерших – и, к счастью, болезнь ее не коснулась.
Историки приводят впечатляющие данные о бедствиях, косивших людей в XVI веке, сделанные на основании археологических раскопок: в 1574 году в Муроме было 738 дворовых мест, назначенных для поселения, из них только 111 жилых – все остальные стояли пустыми. Примерно такая же картина была и по всей Руси.
В XVI веке в народе большой популярностью пользовалось сказание «Спор жизни со смертью». Сюжет его прост: молодой богатырь встречает на дороге Смерть в виде старухи, обвешанной всевозможным оружием: мечами, ножами, вилами, рогатинами, серпами, топорами и сетями, – и ни сила доброго молодца, ни знатное происхождение или богатство не спасают его от гибели.
«Ко всем моя любовь равна есть: какова до царя, такова и до нища, и до святителя, и до простых людей, – говорит Смерть юноше. – А если бы я богатство собирала, то некуда мне было бы его уже и класть…»
События в стране тоже не прибавляли оптимизма. После смерти в начале 1584 года царя Ивана Грозного престол унаследовал его второй сын от брака с царицей Анастасией, Федор Иоаннович. Человек болезненный и богомольный, царь Федор не в силах был самостоятельно управлять государством, бразды правления в свои руки взял его советник и брат царицы Борис Годунов.
Кроме Федора, Иван Грозный оставил после себя еще одного сына (от брака с Марией Нагой), царевича Дмитрия, который после смерти отца был отправлен с матерью и двумя дядями в город Углич, в свой «удел», подальше от Москвы.
Весной 1591 года вся страна вздрогнула, узнав о внезапной и загадочной смерти восьмилетнего Дмитрия в Угличе. 15 мая в полдень мать царевича Мария выбежала из своих покоев, заслышав крик, и увидела во внутреннем дворе Углицкого дворца лежащего в крови сына со смертельной раной в горле.
Прибывшая из Москвы следственная комиссия установила, будто царевич во время приступа падучей болезни упал на нож и сам себя зарезал. Стоявший во главе комиссии князь Василий Шуйский через несколько лет изменил свои показания и объявил во всеуслышание, что царевич Дмитрий был убит заговорщиками с подачи Бориса Годунова. Но в народе с первых дней никто не верил в несчастный случай, в насильственной смерти невинного отрока видели предзнаменование новых бедствий на Руси.
Примерно в это же время и Ульяна Осорьина потеряла двух сыновей: один из них был убит кем-то из дворовых людей, другой погиб на царской службе.
Ее свекор и свекровь дожили до глубокой старости и умерли в тот год, когда Георгий находился в Астрахани. Ульяна с честью похоронила родителей мужа, раздав на помин их души богатую милостыню.
Когда муж вернулся со службы, Ульяна стала умолять отпустить ее в монастырь, но он не согласился. Георгий тоже тяжело переживал трагическую гибель двух взрослых сыновей, видя в этом проявление гнева Божьего. Посовещавшись, они решили с Ульяной отныне жить как брат с сестрой («вкупе жити, а плотнаго совокупления не имети»), и прожили так около десяти лет, до самой смерти Георгия.
После смерти мужа Ульяна не ушла в монастырь, но как бы оставила заботы о мирском. Делами в имении управляли ее выросшие сыновья, взяв мать под свою опеку.
Все свои дорогие шубы, украшения, теплую и богатую одежду Ульяна раздала нищим и даже в морозы ходила в сапогах на босу ногу. И сколько ей ни покупали новую шубу или сапоги, она снимала их с себя, если видела продрогших нищих.
Многие в Лазаревском относились к Ульяне уже как к блаженной Христа ради, особенно после одного памятного случая. Как-то зима выдалась настолько холодной, что под ногами земля трескалась от мороза и птицы замерзали на лету. На какое-то время Ульяна перестала ходить в Лазаревский храм и молилась дома. Однажды священник в церкви услышал голос от иконы Божией Матери: «Пойди и скажи милостивой Иулиании, отчего она не ходит в церковь? И домашняя ее молитва угодна Богу, но не так, как церковная.
Вы же почитайте ее, ей уже шестьдесят лет, и на ней почивает Дух Святой».
Священник в страхе прибежал домой к Ульяне, упал ей в ноги и рассказал про услышанное. Ульяна постаралась его разубедить, что все это ему только привиделось («есмь аз грешница»), но после этого случая даже в сильные морозы стала приходить на службу в храм.
В этом эпизоде из повести интересно указание и на возраст Ульяны – 60 лет, значит, эта история случилась уже где-то в самом конце XVI века.
В 1598 году умер царь Федор Иоаннович, последний из династии Рюриковичей. В феврале собравшийся в Москве собор выдвинул на престол Бориса Годунова, и при нем, несмотря на все усилия нового правителя, страна стала погружаться в пучину новых бедствий.
Лето 1601 года выдалось необычным: каждый день, без перерыва, лили сильные дожди, не давая вызревать хлебу, который стоял зеленым, как трава. А в конце августа, на Успение, неожиданно ударил мороз и побил все, что где-то выросло: и рожь, и овес, и пшеницу. Весной оказалось, что погибли и все озимые.
На полях Осорьиных тоже «не прорасте из земли всееное», в имении вымерли все лошади и домашний скот.
Неурожаи продолжались три лета подряд. Историки подсчитали, что за это время голодной смертью вымерла почти треть населения всего
Московского царства. Царю Борису Годунову пришлось открыть все свои амбары для взбунтовавшихся от голода толп, но это была капля в море.
Люди вымирали от голода целыми семьями и дворами. Как пишет Дружина Осорьин, народ дошел до того, что ели самое скверное мясо и даже человеческую плоть. Многие от отчаяния бросали свои дома и уходили в разбой, по всей стране образовались разбойничьи шайки, добывавшие пропитание грабежом чужих имений.
Ульяна давно распродала из дома все ценные вещи – даже дорогие оклады с образов были обменены «на жито» – и умоляла детей и слуг, чтобы они не запятнали себя воровством и разбоем.
Когда же в доме не осталось «ни единому зерну», Осорьины вместе со всеми слугами решились на переезд в свое нижегородское имение Вочнево, где еще оставались кое-какие припасы.
Но после очередной голодной и лютой зимы и в Вочнево пришла безысходная нужда. По весне Ульяна велела отпустить на волю всех слуг, остались лишь те, кто сами не захотели покинуть свою госпожу и ее детей.
Дружина Осорьин пишет, что его мать всю жизнь молилась дома перед иконами Спасителя, Богородицы и Николая Угодника («всю надежду на Бога и на Пречистую Богородицу возглагаше и великого чудотворца Николу на помощь призываше»).
Теперь от старости и слабости она совсем не могла ходить в церковь и молилась дома, также «поминая святого Корнилия, яко не вреди его и домовая молитва, и иных святых».
«…И всякому естеству, ох! и горе! восклицающу», – говорится о лютых годах на Руси в начале XVII века в «Сказании Авраамия Палицына». Но Ульяна Осорьина будто уже не принадлежала ко «всякому естеству». Все эти три страшных, голодных года она, к удивлению домочадцев и слуг, пребывала в ровном и светлом состоянии духа, утешая отчаявшихся. «Ни опечалися, ни смутися, ни поропта… и не изнеможе нишетою, но паче первых лет весела бе», – пишет ее сын.
Вдова Ульяна Устиновна Осорьина умерла в начале января 1604 года – так же тихо и незаметно, как прожила свою жизнь.
Перед смертью она жалела лишь о том, что не сподобилась принять монашество «ради грехов своих». Но окружившие ее смертный одр домочадцы запомнили: когда Ульяна предала Богу душу, все «видяша около главы ее круг злат, якоже на иконах около глав святых пишется».
Тело Ульяны Устиновны отвезли в муромскую землю и похоронили в церкви Святого Лазаря рядом с мужем, Георгием Осорьиным.
О необычайной щедрости доброй вдовы Ульяны Лазаревской в народе долго ходили легенды. Одна из них, записанная Дружиной в его «Повести», напоминает историю святого
Прохора-лебедника. С наступлением голодных времен на Руси этот сострадательный монах Киево-Печерского монастыря научился печь хлеб из лебеды, и по его святым молитвам хлеб из травы был сладким и вкусным. Своим чудесным хлебушком, а еще добытой из пепла солью Прохор-лебедник много русских людей в XII веке спас от голодной смерти.
А в начале XVII века Ульяна Осорьина, дойдя в Вочнево до края нужды, научила слуг выпекать хлеб из лебеды вперемешку с древесной корой.
Окрестные помещики удивлялись и даже упрекали нищих: зачем вы ходите к ней? Чего взять с бедной вдовы, которая и сама помирает с голоду?
«– А мы вот что скажем, – отвечали нищие, – много обошли мы сел, где нам подавали настоящий хлеб, да и он не елся нам так всласть, как хлеб этой вдовы…
Тогда соседи помещики начали подсылать к Иулиании за ее диковинным хлебом».
Отведав хлеб Ульяны, соседские помещики согласились, что нищие были правы, и с удивлением говорили между собой: «Мастера же ее холопы хлебы печь!»
Другая легенда повествует о том, как Ульяна Осорьина встречала последнюю в жизни Пасху.
В середине Великого поста она написала в Муром письмо своему зажиточному родственнику Федору Никифоровичу Дубенскому, умоляя его прислать в Вочнево хоть какое-то продовольствие. Федор Никифорович снарядил подводу, отправив с ней в нижегородские земли двух слуг, Дорошку и Кирюшку, и вручив им послание. В его грамоте говорилось: «На Страшной [Страстной] со всеми запасами быть на месте, чтобы Ульяне к Великому дню была радость, чтобы можно ей было разговеться» – и содержался наказ родственнице быть бережливой.
Подводы с мукой и другими продуктами прибыли в Вочнево как раз накануне Пасхи. Ульяна велела напечь много хлебов, чтобы хватило для всех голодных, кто в великий праздник постучится в ворота ее дома.
Известие об этом мгновенно распространилось по всей округе. После пасхального богослужения люди из разных сел ночью со свечами направились к Вочнево к дому Осорьиных – этот крестный ход в народной памяти остался как «светлая утреня голодных».
Говорят, в то утро сотни людей пришли в гости к Ульяне Осорьиной и все до одного наконец-то наелись досыта.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.