Гитлеровская армия без нацистов?

Гитлеровская армия без нацистов?

На сборном пункте, где я в последний раз доложил о доверенной мне группе и затем сдал свою «справку», как раз шло построение колонны, которая должна была направиться в лагерь военнопленных. В колонне было несколько тысяч человек. Никто не знал, куда лежал наш путь. Моя попытка объяснить, кто я такой, успеха не имела. Ни у кого не было времени выслушать меня и записать мои показания. Один из советских переводчиков в ответ на мое обращение посоветовал мне не распространяться о том, что я коммунист, пока мы не доберемся до настоящего лагеря военнопленных.

Я понял этот совет лишь тогда, когда, отвечая на привале на вопрос одного из сопровождавших колонну советских солдат, честно признался ему, что я член коммунистической партии. Услышав это, он потребовал, чтобы я показал ему свой партбилет. У меня, разумеется, не было его с собой – я уничтожил свой партбилет после ареста Ильзы Штёбе. Кроме того, объяснил я солдату, будучи солдатом фашистского вермахта, я просто не мог хранить при себе партбилет.

Когда я немного огляделся и поговорил с шедшими вместе со мной пленными, я понял суть первой реакции некоторых советских солдат на мои утверждения, что я коммунист. Если судить по словам пленных из нашей колонны, то в гитлеровской армии вообще не было фашистов. По крайней мере каждый второй утверждал, что он либо член КПГ, либо всегда относился к коммунистам с симпатией, либо на каких-то выборах голосовал за КПГ, а сам он, как минимум, являлся социал-демократом.

Слыша подобные утверждения, диктовавшиеся чаще всего страхом перед возмездием, тот, кто не знал по собственному опыту положения в фашистском вермахте, не мог взять в толк, кто же, собственно, совершил все бесчисленные преступления, которыми запятнала себя гитлеровская армия. И нет ничего удивительного в том, что многие советские солдаты были убеждены: все «фрицы» – фашисты, им нельзя верить.

Марш, который я совершил вместе с этим полчищем полностью деморализованных военнопленных, остался в моей памяти как одно из самых неприятных событий в моей жизни. Все, что плохо лежало, немедленно исчезало. В первую из трех ночевок во время нашего перехода нас разместили в большом здании школы, примерно по 80 пленных в классной комнате. Мне потребовалось выйти на несколько минут во двор. Когда я вернулся, то не обнаружил своей шинели, которую оставил на полу, чтобы никто не занял моего места. Мои соседи, по их словам, ничего не заметили. Так я остался без шинели. Это было в январе 1945 года, мороз достигал 8–15 градусов. Я подобрал где-то рваное шерстяное одеяло, натянул его на плечи и опасливо следил за тем, чтобы его не украли. Во время следующего ночлега, когда я расположился на лестничной клетке какого-то бывшего помещичьего дома, один из бывших рядом «фронтовых товарищей» украл у меня очки. Поскольку я очень близорук и не мог обходиться без очков, то, чтобы не раздавить их, я спал в очках. Почувствовав, что их снимают, я очнулся, но не сразу пришел в себя. Когда же я проснулся совсем, то не обнаружил на темной лестничной клетке ни вора, ни очков. Это было для меня еще более тяжелой потерей, чем пропажа шинели.

Совершив трехдневный переход, который я выдержал несмотря на поврежденную ногу, мы наконец прибыли в пересыльный лагерь в Радоме.

Когда во время регистрации военнопленных я выразил пожелание сделать важное заявление и попросил занести его в протокол, это привлекло внимание одного из советских офицеров. Я рассказал ему, в чем дело. Обратив внимание на укрывавшее мои плечи рваное одеяло, он спросил, где моя шинель. Я ответил, что у меня ее украли, а кто это сделал – не знаю. Тогда он послал куда-то молодого солдата, который вскоре вернулся с офицерской шинелью на меху. Шинель сослужила мне добрую службу.

Чтобы я не затерялся в огромной пестрой толпе пленных, этот офицер по договоренности с комендантом лагеря отвел меня в небольшой барак, где находилась группа немецких военнопленных, которым была поручена организация самоуправления в лагере. Там сразу же пригодилось мое знание русского языка. Потом кто-то спросил меня, где мой котелок, – вновь прибывших военнопленных после трехдневного марша кормили супом. Котелка у меня не было, но кто-то подарил мне консервную банку с проволочной ручкой. Я получил кусок хлеба и пол-литра горохового супа.

А когда появилась приветливая советская женщина-врач, чтобы осмотреть мою поврежденную ногу, то мне показалось, что я попал в санаторий. Я впервые стащил сапог с больной ноги. К гноившейся, судя по всему, глубокой ране присохли куски кожи от сапога и клочья шерсти. Но гангрены пока еще не было. Врач велела мне распарить ногу в ведре горячей воды, сказав, что через час придет снова. Она действительно пришла, промыла и продезинфицировала рану. Затем она перевязала ногу, сказав, что мне очень повезло. Рана на голени, которую я смог перевязать сам, выглядела намного лучше; боль еще чувствовалась, но голень заживала без осложнений.

В тот же день я с удовольствием воспользовался возможностью основательно помыться в лагерной бане и побриться. Мне отвели место в бараке, где находились пленные, обеспечивавшие самоуправление в лагере. Разместившись там, я крепко уснул, будучи уверен, что теперь все будет в порядке.

На следующее утро – это было, кажется, 20 января 1945 года – я сделал свое заявление. Я сообщил, что с 1931 года являюсь членом КПГ, вел нелегальную работу, борясь против Гитлера, что с 1934 года работал на Советский Союз, что, будучи сотрудником германского посольства в Варшаве, а позднее – посольства Германии в Москве, поддерживал связь с советскими товарищами, что и после нападения на Советский Союз я, оказавшись в Берлине, участвовал в антифашистской борьбе против Гитлера, а когда в ноябре 1944 года меня направили на фронт на Висле, я при первой же возможности перешел на советскую сторону.

Мои показания были занесены в протокол, который я подписал. Затем состоялась продолжительная дружеская беседа с советскими товарищами.

Я понимал, что для проверки моих показаний, которые, конечно, были не совсем обычными, потребуется определенное время. И поэтому для меня, собственно, явилось неожиданностью, когда два дня спустя меня вместе с другими военнопленными – их было четыре или пять тысяч – перевели в другой, более крупный лагерь военнопленных в районе Пулавы. Мне сказали, что мои протокольные показания также направлены в этот лагерь, но я тем не менее должен рассказать там обо всем руководителям лагеря.

50-километровый переход из Радома в Пулавы нам пришлось ввиду трудностей с размещением на ночь и с питанием проделать в течение одного дня. Поскольку я уже втянулся в ходьбу, больная нога не причиняла мне особого беспокойства.

Через Вислу мы переправились по понтонному мосту неподалеку от бывшего советского плацдарма «малая земля», где-то поблизости от позиций нашей роты подслушивания, откуда мы отошли ночью 14 января, чтобы не попасть под огненный вал советской артиллерии.

Сразу же по прибытии в лагерь военнопленных в Пулавы я обратился к одному из офицеров лагеря. Выслушав, он направил меня в походивший на замок дом, где размещались немецкие пленные солдаты.

Едва я устроился и задремал, как в помещение вошла советская девушка-солдат со списком в руках. Она назвала мою фамилию, сказав, что я должен явиться в канцелярию лагеря. Там уже находился протокол с моими показаниями. Мне было задано еще несколько дополнительных вопросов, на которые я ответил, как мог. Прежде всего у меня спросили фамилии, звания и должности советских товарищей, с которыми я поддерживал связь в Москве. Я мог назвать лишь две фамилии, причем счел необходимым заметить, что это могли быть и вымышленные фамилии-клички. Я сказал также, что, соблюдая правила конспирации, воздерживался от проявлений любопытства и не задавал лишних вопросов. Мне было достаточно знать, что я работал на Красную Армию, на Советский Союз. Кроме того, я назвал фамилии двух немецких товарищей, которые, как мне было известно, до начала войны жили в Советском Союзе и которые знали о моем участии в антифашистской борьбе. Живы ли еще эти товарищи и где они теперь находились, я, разумеется, не знал – ведь уже более трех с половиной лет шла ужасная война.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.