Амнистия

Амнистия

Нас выпускают из тюрьмы. — Встреча с матерью и братом. — Все тот же Таллин. — Перемены на хуторе Соо. — С надеждой на Советский Союз.

Однажды вечером после переклички неожиданно открылось окошко в двери нашей камеры, и надзиратель скороговоркой прошептал, что скоро нас освободят, после чего он сразу же исчез. Поскольку этот надзиратель не принадлежал к числу живодеров, то провокации с его стороны опасаться не приходилось. Однако сразу принять это сообщение за чистую монету мы не решались. По опыту долгих лет мы привыкли ко всевозможным слухам, так что «завести» нас было не так уж легко. Слухи о предполагаемой амнистии до нас доходили. Но ей должно было предшествовать обсуждение в Государственном собрании, а на это требовалось время.

Мы с Кээрдо, услышав о предстоящем освобождении, стали строить различные предположения, в какой форме это может произойти. Шел 1938 год. Обстановка в мире была достаточно напряженная. Фашистская Германия открыто демонстрировала свои агрессивные стремления. Эстонское правительство Пятса все больше ориентировалось на Гитлера. Но, совершив в 1934 году фашистский переворот, Пятс посадил в тюрьму своих конкурентов — вапсов — агентов германских фашистов. Видимо, амнистия была связана с очередными внутриполитическими маневрами фашистских правителей Эстонии. И вот Пятс, рассуждали мы с Кээрдо, хочет выпустить вапсов на волю. А так как вапсы осуждены на основе того же параграфа 102, что и коммунисты, то Пятс вынужден автоматически распространить закон об амнистии и на нас. Было у нас и еще одно объяснение одновременной амнистии и для вапсов, и для коммунистов. В глазах Советского Союза освобождение по амнистии одних вапсов выглядело бы как антисоветская провокация.

Мы не были уверены в абсолютной точности своих предположений и старались раздобыть более подробные сведения об амнистии.[27]

Ближайшие дни показали, что тюремные власти действительно готовятся к тому, что будут амнистированы, хотя бы частично, и коммунисты.

Наконец была объявлена амнистия всем осужденным на основании параграфа 102. Таким образом, на участников восстания 1 декабря 1924 года она не распространялась, поскольку они были приговорены по другому параграфу. Не попадали под амнистию и лица, которых буржуазный суд в свое время осудил по ложному обвинению в шпионаже в пользу Советского государства. В Центральной тюрьме набралось примерно три десятка политических, не подлежащих амнистии.

Тюремная администрация заранее приводила в порядок документацию на заключенных. Кажется, возник вопрос и об одежде, поскольку та, в которой нас привели в тюрьму, за 14–15 лет пришла в негодность.

Наконец 7 мая 1938 года пришло распоряжение собрать вещи. Принадлежавшие государству сдать, одеться в свою одежду. Вся процедура освобождения прошла без инцидентов, довольно гладко. Большинство освобожденных встречали родные, о тех же, у кого их не было, позаботились активисты-рабочие, которые взяли их на свое попечение, чтоб помочь встать после тюрьмы на ноги. Меня встречал младший брат Бернард. Вместе с ним я отправился на Красную улицу, где меня со слезами радости встречала мать.

Отца я не застал в живых: он умер в 1929 году от жестокого бронхита. Старший мой брат Руут, участник восстания рабочих 1 декабря 1924 года, попал в руки белогвардейцев и был расстрелян. После него остались вдова с дочерью, которые жили в нашей семье, вдова по профессии учительница, преподавала в школе.

Итак, после почти 15 лет заключения снова на свободе! На ближайшие дни была намечена встреча вышедших из тюрьмы коммунистов с активистами рабочего движения. Еще в тюрьме, за несколько дней до освобождения, политзаключенные Центральной тюрьмы обсудили свои задачи на воле. Все были настроены по-боевому, полны решимости продолжать борьбу. Договорились, что в Таллине будет партийный центр, в который были тут же избраны Иоханнес Лауристин, Хендрик Аллик и Пээтер Петрее (Педраэ)[28], условились также, кто будет вести партийную работу в других городах и уездах.

Встреча вышедших из тюрьмы коммунистов с таллинской организацией КПЭ во главе с Д. Кузьминым состоялась на следующий день после нашего освобождения. В рабочем гимнастическом зале, за чашкой чая, мы вспоминали былое, обменивались мыслями о предстоящей борьбе. Тут же завязывались у нас новые знакомства. На этой встрече был согласован со всеми коммунистами состав партийного центра, избранного в Центральной тюрьме.

Трудно передать состояние человека, не видевшего 15 лет свободы.

После тюрьмы с ее саженными каменными стенами я все время рвался на улицу. Мне было интересно посмотреть, какие изменения произошли в Таллине за эти годы. Но город мало изменился. Все так же угнетающе выглядела Ласнамяэ, усеянная скрывавшими нищету и горе халупами. А промышленный центр Коппель жил словно в летаргическом полусне. На зеленых покосах Лиллекюла спокойно жевали жвачку коровы.

Все было как в 1922 году. Только с далекого горизонта политической жизни доносились приближавшиеся раскаты грома.

Побывал я и на хуторе Соо. В отличие от Таллина все здесь сильно изменилось. Бывший бобыльский участок превратился в настоящее поместье. Знакомый читателю по первым главам книги Кости значительно расширил свои владения, скупив землю бедняков, а также участки, принадлежавшие городу. Выросли новые строения — свидетельство того, что хозяйство пошло в гору. Кости хвастался, что все это его заслуга, плоды их с женой труда. О труде батраков и батрачек он не упоминал. Из Кости вырос типичный кулак. Один его сын окончил университет и теперь был врачом. Другой стал агрономом, но больше промышлял в торговых учреждениях Объединения аграриев (партия крупной буржуазии и кулаков) и, будучи активным кайтселийтчиком, завязывал связи с деятелями этой реакционной военизированной организации. Кости не скрывал своего настроения, он во всем поддерживал фашистский режим Пятса.

Баронское имение Соо, где когда-то мой отец арендовал мельницу, было давно разделено. Земли барона перешли в руки кулацких сыниов и дочерей, но и самому бывшему владельцу имения достался изрядный куш — сердцевина усадьбы, которая вместе с участком в два-три раза превышала размеры обычного крестьянского хутора. Из окраинных земель баронского имения небольшие участки получили и бывшие работники, но вскоре тяжелые обстоятельства заставили их отказаться от земли, поскольку выяснилось, что за нее нужно платить. Этим воспользовались кулаки, вроде Кости, и сам бывший помещик, быстро скупивший большую часть земли. Бывший хозяин имения отказался от гонки спирта, и люди, работавшие на винокуренном заводе, покинули Соо. От прежнего имения — с заводом, большими постройками — мало что осталось. Появились отдельные домики и хозяйства.

Старый квартал Таллина.

В новом квартале.

Широкой известностью пользуется в Эстонии Тартуский Дом быта. (Здесь работают 300 мастеров своего дела, оказывающих населению более 100 видов услуг.)

Новое здание гостиницы «Выру».

Мустамяэ — новый район Таллина. Здесь выросли корпуса Политехнического института.

Ткацкий цех Георгиевской фабрики.

Эти здравницы для тружеников Советской Эстонии. Межколхозный санаторий «Тервис» в Пярну.

Для тех, кто любит отдыхать в лесу. Мотель «Вийтна».

Кроме Кости, других знакомых я в Соо не встретил. На мельнице, где прошла часть моего детства, за эти годы сменилось несколько арендаторов — арендная плата была взвинчена до предела, и арендаторы прогорали один за другим. Я расспросил кое о ком из работников имения, особенно о тех, кто был активистом в борьбе за Советскую власть. Но никто ничего мне не мог рассказать. Известно было только, что Пулловер обитает где-то близ Таллина, откуда вместе с детьми ездит в город на работу.

Мать рассказала мне, что, когда я находился в тюрьме, а белые расстреляли моего брата, жить родителям было очень тяжко. Отец от горя превратился в полного инвалида, часто болела и мать. Вот тогда в один прекрасный день у них появился Пулловер со своим подростком-сыном 16–17 лет.

— Вот вам мой Юлиус, — сказал он. — Пусть живет у вас на правах родного, ходит в среднюю школу, а в свободное время будет во всем помогать вам по хозяйству, как ваши собственные сыновья.

Мои старики были глубоко тронуты такой заботой и обещали относиться к Юлиусу как к родному сыну. Юлиус оказался славным малым, он охотно помогал старикам по хозяйству, да и в школе учился хорошо.[29]

Кузнец, просвещазший меня в вопросах политики, пропал без вести. Из старых мызных работников в Соо жил лишь Кару, влача жалкое существование.

Буржуазное государство не разрешило ни одну крупную проблему, волновавшую тружеников деревни. Их жизнь стала еще тяжелее и безысходнее. И деревню поразила безработица. Бывшие мызные батраки маялись в поисках места, хотя бы на летний сезон. Кулаки платили плохо, а жизнь стала дороже. Надежды, возлагавшиеся на «демократическую» республику, не оправдались. Бедный люд в городе и деревне был разочарован и ожесточен против правительства и богатеев, жадно прислушивался к рассказам о Советском Союзе, которые передавались из уст в уста. И в сердцах бедняков загоралась надежда…