Кровавые следы белого террора
Кровавые следы белого террора
Расправа в Изборске. — Ленин восхищается мужеством эстонских рабочих. — Смысл жизни — в борьбе. — На собрании в рабочем доме. — Гибель Виктора Кингисеппа. — Встречи с Хансом Хейдеманом. — Первое знакомство с тюремной камерой.
Наше поколение начинало осознавать себя, свое назначение в годы, когда наиболее острая форма классовой борьбы, какой является гражданская война, сменилась, казалось, мирными формами борьбы. Но так только казалось. Кровь лилась по-прежнему по всей Эстонии. Едва умолкли орудия на фронте, как буржуазия принялась сводить счеты со своим внутренним врагом — рабочим классом. Разразилась настоящая вакханалия белого террора, унося много жертв. Пострадали не только те, кто проявил себя в период революции подлинным борцом, но и просто сочувствующие революции. Последние, полагая, что не совершили ничего противозаконного, не пытались эвакуироваться в Советскую Россию или уйти в подполье, в результате буржуазия не пощадила и их. Чтобы читатель получил хотя бы приблизительное представление об этой кровавой оргии, достаточно сказать, что в период с 1918 по 1925 год в буржуазной Эстонии состоялось 330 политических процессов. И это только те, что зафиксированы официально. А сколько было военно-полевых судов — не счесть! Невозможно назвать и точное число осужденных по политическим процессам, но их были тысячи. Здесь я назову лишь главные акты террора до 1922 года (о более поздних речь пойдет в ходе дальнейшего повествования).
В сентябре 1919 года в древнем русском городе Изборске, захваченном белоэстонцами, были зверски убиты вывезенные сюда из Таллина 25 рабочих деятелей, главным образом делегатов I съезда профсоюзов Эстонии. Это преступление буржуазии заклеймил в своем выступлении 3 сентября 1919 года В. И. Ленин в речи на беспартийной рабоче-красноармейской конференции. «…В белогвардейской Эстляндии состоялась беспартийная конференция рабочих профессиональных союзов. На конференции присутствовало 417 делегатов, из них только 33 меньшевика, все остальные большевики! Конференция потребовала заключения мира с Россией. Когда об этом узнали англичане, то представитель их явился на конференцию и предложил свергнуть белогвардейское правительство Эстляндии, но рабочие в ответ прогнали его и потребовали заключения мира с Россией и возвращения к мирной жизни. Тогда конференция была разогнана. Сто человек было отослано в Россию „искать большевизм“; 26 человек они задержали и намереваются их расстрелять. На такое действие белогвардейской Эстляндии мы ответили воззванием к рабочим и населению их страны, а их правительству мы заявили, что расстреляем всех заложников, которые находятся у нас. А ведь там правительство поддерживалось меньшевиками и эсерами!
Маленькая Эстляндия на своей беспартийной конференции профессиональных союзов дала должный ответ сильной Англии, — Англии, которая грозила нам союзом четырнадцати государств».[12]
В 1920 году в буржуазной Эстонии было 57 процессов, из них самый крупный — «процесс 35 коммунистов» в Таллинском военно-окружном суде. Главные подсудимые — Георг Креукс и Владимир Богданов были приговорены к казни. Но рабочий класс организовал мощный протест и не дал расправиться с коммунистами. В 1921 году состоялось 38 процессов, в том числе «процесс 50 коммунистов» в Тартуском военно-окружном суде.
В 1922 году в Таллине был схвачен руководитель Коммунистической партии Эстонии Виктор Кингисепп, 3 мая военно-полевой суд приговорил его к смерти, Кингисепп был казнен через несколько часов после суда. Это была огромная потеря для эстонского народа. Он лишился твердого ленинца, вся жизнь которого была отдана борьбе за дело революции.
Политическая расправа буржуазии с В. Кингисеппом вызвала глубокое возмущение трудящихся масс не только Эстонии, но и Советской страны. Во многих городах Эстонии состоялись тогда митинги, на которых трудящиеся выражали свой протест. Имя Виктора Кингисеппа, словно боевое знамя, звало рабочий класс к новым революционным битвам.
В Советской стране прошли траурные митинги. Некрологи о В. Кингисеппе были напечатаны в коммунистической печати всего мира.
Тяжелейшим ударом была гибель В. Кингисеппа для Коммунистической партии Эстонии. В результате участились аресты, буржуазия вырывала из рядов борцов новые и новые жертвы.
В мае 1922 года в Таллинском военно-окружном суде происходил «процесс 115 коммунистов». Это была, по существу, расправа над членами коммунистической рабочей фракции Государственного собрания, коммунистических рабочих фракций Таллинской и других городских дум, членами Коммунистического Союза Молодежи и фабрично-заводских комитетов.[13]
Подсудимые продемонстрировали во время следствия и на суде свое непоколебимое мужество, убедительно доказали, что обвинение против них состряпано охранкой. И все-таки, несмотря на то, что против них не было никаких улик, большинство было сослано на каторжные работы.
Так буржуазия расправлялась с революционерами. В обстановке кровавой вакханалии любой подонок мог свести личные счеты, достаточно было сказать про кого-либо, что он красный. И по доносу человека бросали в тюрьму. Буржуазия в страхе перед коммунизмом физически уничтожала своего политического противника, рассчитывая таким образом сохранить свое господство.
Разгул белого террора, казни и аресты, трибуналы и военно-полевые суды, «военное положение» — все это было на вооружении буржуазных властей. Однако ничто не могло сломить революционеров. Рабочий класс Эстонии сражался с поразительной самоотверженностью. На место погибших и арестованных вставали новые борцы.
Передовая молодежь ненавидела и презирала буржуазию. Наш разум, наши сердца восставали против жестокости, корыстолюбия, цинизма и тупоумия дорвавшейся до власти буржуазии. Мы ясно сознавали, что с ней невозможны никакие компромиссы, что для нас есть только один путь — борьба, борьба до конца, до полной победы. Борьба рано стала для нас смыслом жизни.
В Тарту, где я тогда жил, резко давали себя чувствовать недавние аресты активных деятелей рабочего движения. Ощущалась острая нехватка в новых людях. У нас было мало опыта, но он возмещался энергией и энтузиазмом.
Мне запомнилось одно собрание в Тартуском рабочем доме, ставшее для меня своеобразным боевым крещением. На собрании выступали лидеры тартуских меньшевиков, кто-то из них, между прочим, заявил по адресу левых: «У вас вообще нет опытных руководителей, у вас все мальчишки, молокососы и простые рабочие, которые на фабрике, возможно, и на своем месте, но в деятели рабочего движения не годятся». Этот выпад меня очень возмутил. И хотя я был тогда совсем еще молодым революционером, потребовал слова и дал оратору отповедь, сказав, что если у нас нет опытных руководителей, так это как раз «заслуга» сотсов, ведь при их содействии совершаются аресты и расстрелы деятелей рабочего движения, ведь сотсы сидят в правительстве, а если даже не сидят в правительстве, то все равно поддерживают его, игра сотсов в оппозицию — это только дымовая завеса, рассчитанная на обман трудового народа.
Я, видимо, попал в точку, судя по возмущению, с каким сотсы реагировали на мои слова, зато остальным мое выступление понравилось, а сам я, к собственному удивлению, обнаружил, что могу при всех своих скудных знаниях выступать на многолюдных собраниях, принимать участие в открытых дискуссиях.
Вместе с тем это выступление послужило моему сближению с деятелями тартуского левого рабочего движения. Не помню точно, в тот день или несколько позже меня пригласил к себе Ханс Хейдеман. Он наряду с другими видными революционерами входил в «Союз содействия», функционировавший при Социально-философском студенческом обществе. Ханс тогда только что демобилизовался из армии. Это был еще совсем молодой человек, очень приятной наружности, простой и скромный. Во время разговора он внимательно изучал своего собеседника. Выступления Ханса на собраниях были очень деловые, возможно, даже чуть суховатые, но жизнь народа он знал очень глубоко, и поэтому его речи были понятны всем. Люди охотно посещали собрания, если знали, что будет говорить Хейдеман. Хейдеман расспросил меня, кто я такой, откуда пришел и к чему стремлюсь. Я ему рассказал все о себе.
— Значит, мы с тобой люди одной породы, — заметил он, — мой отец тоже арендатор, арендует у государства клочок земли, достаточный лишь для того, чтобы не умереть с голоду.
Ханс спросил, интересуюсь ли я политическими вопросами, что читал в этой области, какое участие принимал в рабочем движении. Я отвечал, что рвусь к политической борьбе, но ни знаний, ни опыта у меня пока нет. Живется трудно, все время приходится думать, где бы подработать на жизнь и как сократить свои расходы.
Через некоторое время мы снова встретились, и Ханс Хейдеман сказал, что у меня есть возможность сократить расходы.
— Вы, очевидно, платите сейчас за квартиру двадцать марок, для бедного человека это немалые деньги. Не хотите ли снять себе комнату в доме, где я живу? И для меня это было бы удобно — рядом будет жить свой человек, которого не нужно опасаться.
Я охотно согласился на это предложение, и переселение состоялось. Дом, правда, находился на окраине, но Тарту — город небольшой, и расстояния там не столь уж велики. Большим преимуществом моего нового жилья было то обстоятельство, что комната была совершенно отдельная. Хозяин дома Виснапуу и вся его семья придерживалась левых взглядов. Их дочь Хильда активно участвовала в рабочем движении, да и сын тоже был левых убеждений, так что окружение вполне подходящее. Комната имела одно окно — во двор, но зато два выхода: с одной стороны тоже во двор, а с другой, через комнаты Хейдемана, — на улицу. Дом был маленький, чужих мало, и поэтому здесь было удобно проводить собрания нашего Социально-философского общества, поскольку своего постоянного помещения оно еще не имело. Стульев в таких случаях не хватало, мы вносили две-три скамьи, и тогда все могли усесться. Плата за комнату была значительно меньше, что явилось для меня большим облегчением.
Вскоре после этого со мной произошел случай, многому меня научивший. Было это так. В республике в то время остро стоял вопрос о преподавании в школах вероучения, был даже назначен соответствующий референдум. Против преподавания вероучения были все левые партии, и в первую очередь подпольная Коммунистическая партия и ее легальные организации. В связи с референдумом в одном из самых больших залов Тарту состоялось народное собрание. Перед переполненным залом с докладом выступал Александр Янсон. Когда-то он окончил духовную семинарию, а теперь был активным участником рабочего движения. Янсон зарекомендовал себя талантливым оратором. Он очень хорошо знал библию и ее уязвимые места. Аудитория слушала Янсона с удовольствием, особенно когда он разоблачал церковь и церковников.
Мы, небольшая группа юношей, тоже пришли послушать Янсона. Недалеко от нас сидел человек, который все время что-то выкрикивал, мешая этим собранию. Мы несколько раз делали ему замечание, но он не обращал внимания на это, шумел все больше. Тогда мы взяли его под руки и вывели из зала, чтобы доставить в полицию, как нарушителя общественного спокойствия. К нашему удивлению, дебошир не стал спорить и спокойно отправился с нами в полицейский участок. Когда мы вошли туда, он подошел к дежурному и что-то шепнул ему на ухо, после чего они вместе скрылись в соседней комнате. Вскоре появился дежурный и сказал, что мы задерживаемся, как нарушители спокойствия в общественном месте. Несмотря на наши горячие протесты, нас загнали в камеру. Мы были совершенно ошеломлены всем случившимся. В камере горланила пьяная компания. За стеной кто-то громко стучал ногами в дверь и требовал дежурного.
Теперь, через столько лет, многие детали забылись, но общая картина сохранилась в памяти. Она очень напоминала сцену из пьесы Максима Горького «На дне». В полутемном помещении на длинных нарах сидели и лежали люди. Кто-то разговаривал, кто-то молча искал насекомых в рубашке. Наше появление не вызвало никакого любопытства. Спросили только, за что мы попали. И услышав, как мы влипли, высмеяли нас. Мы чувствовали себя простаками, которых просто околпачили. Ведь тот, которого мы привели в участок, просто шпик, он ловко обвел нас вокруг пальца.
Всю ночь мы провели в камере, утром нас доставили к следователю, который составил протокол «о нарушении порядка». Мы были отпущены до суда. Дело кончилось тем, что суд за недостатком улик признал нас невиновными. Истцом и свидетелем на суде выступал тот, кого мы привели в полицию. Он оказался чиновником политической полиции, прежде служил в Таллине начальником одного полицейского участка, в Тарту его перевели за какое-то упущение по службе. Таким образом мы напали на опытного охранника. Фамилия его была Паас.
Так состоялось мое первое знакомство с тюремной камерой и судом. Но ни меня, ни моих товарищей оно не испугало. По решению руководителей Социально-философского общества мы должны были активизировать агитационную работу. Мы ходили на собрания, которые проводились в связи с референдумом, делали доклады, вступали в дискуссии с церковниками. Это было хорошей политической школой — нам приходилось выступать перед народом, отвечать на вопросы, что, в свою очередь, заставляло основательно изучать дело, обращаться за консультацией к старшим и более опытным товарищам.
Хотя референдум закончился введением в школах преподавания закона божьего, однако в результате его проведения нам удалось стать ближе к массам, а это было очень необходимо. В стране происходил шумный дележ «пирога» между несколькими буржуазными партиями, и надо было раскрыть истинное лицо участников этой «застолицы».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.