Мои воспоминания о встречах с Патриархом Тихоном

Мои воспоминания о встречах с Патриархом Тихоном

1.

Покойного Патриарха Тихона первый раз я увидел, когда он был Московским архиепископом.

Было это в Москве, в начале лета, в воскресенье. Мой путь лежал из Замоскворечья на Красную площадь. Стоял ясный, чудесный день, дыхание легкого ветерка обдавало теплом, на ярко-голубом небе ни облачка, вся необъятная ширь раскинувшегося во все стороны города сверкала серебром.

Было тихо. Но невозмутимая тишина была необычайна. Всюду царил революционный пафос – знамение эпохи. Дух торжества революции и дух тревоги переселили беспокойный человеческий муравейник из мирных жилищ на площади и улицы города – логическое развитие времени. И вдруг здесь, в центре событий, тишина и безлюдье.

На какую-то минуту я задержался у Лобного места. Налево, из храма Василия Блаженного, вышла небольшая горстка богомольцев, почти здесь же растворившаяся.

Но иллюзия безлюдья исчезла, едва я поднялся к верхним торговым рядам. Здесь было оживленно. Пешеходы торопились, натыкаясь друг на друга, одни шли мне навстречу, другие обгоняли. На углу Никольской толпился народ: легко было понять, что эта толпа – часть какой-то процессии, потому что дальше, на площади у Воскресенских ворот, колыхалось человеческое море. Там я попал в такую давку, что уже не чаял и выбраться из нее. Двигаться дальше было бесполезно, и я остановился.

Такое стечение народа объяснялось просто: Московский архиепископ Тихон служил молебен в Иверской часовне.

Издалека, через затихшую площадь, доносилось неясное молебное пение.

Вскоре раздался колокольный звон – звонили в Казанском соборе. Толпа заволновалась, площадь загудела – процессия возвращалась в церковь.

Чтобы лучше рассмотреть архиепископа, люди лепились на каждом выступе, на каждой площадке, – везде, где только можно было стать ногой, иные карабкались по церковным сооружениям.

Мне удалось пробраться на верхнюю ступеньку паперти, и с этой позиции, на которой я удерживался с необычайной трудностью, я увидел архиепископа Тихона. Он прошел мимо меня на расстоянии одного шага, и я мог рассмотреть его во всех подробностях, возможных в тех условиях давки и тесноты. После я даже уверял многих, что архиепископ внимательно посмотрел на меня. Конечно, это был самый настоящий вздор: многие могли уверять точно так же, что архиепископ посмотрел именно на них, но тогда мне так показалось, и я долго верил своей выдумке – результату воображения и обостренных чувств. Архиепископ Тихон был в фиолетовой мантии, на голове переливалась многочисленными огоньками золотая митра. Белый омофор сливался с белым цветом его лица. Борода у него была серая, с ровной густой сединой. Он шел твердой походкой, немного склонив голову к левому плечу. Лицо его было радостным и растворялось в какой-то тонкой, едва уловимой и, пожалуй, немного застенчивой улыбке.

Я знаю, такие улыбки существуют, но они рождаются не из желания улыбаться, нет, – они отражают внутренний мир человека, высота и глубина добродетелей которого образуют основные начала развития духа. Нравственная жизнь таких людей состоит в постоянном эстетическом воспитании самого себя, то есть в приобретении чуткости к правде, добру, красоте и в укреплении неодолимого отвращения к безобразию всякого вида и рода. Это большой духовный процесс – процесс одухотворения, преображающий весь внутренний строй человека. Печать такого преображенного состояния лежит на всем внешнем облике человека. Это глубокий созерцательный взор, какое-то ясное и светлое выражение лица: застенчивое и незлобивое, мягкие движения и теплая очаровывающая улыбка.

Мне приходилось встречать такие открытые лица, бесконечно симпатичные, в которых, как в зеркале, отражаются внутренние духовные процессы, будто огнем озаряющие красоту и силу их духа.

Однако толпа, хлынувшая вслед за архиепископом, оттеснила меня, и я не мог попасть в церковь. Окзавшись на тротуаре, я не раздумывая направился к Воскресенским воротам. Там гудела толпа, и только через час я мог подойти к Иверской.

Помнится, в гостинице я силился воссоздать в памяти внешний облик архиепископа, и, кажется, ничто не ускользнуло от меня, и особенно, конечно, покоряющая улыбка. Правда, воображение почему-то исказило рост архиепископа. Показался он мне очень высоким, и я долго верил наблюдению своей памяти, пока не увидел его снова.