Сокольники

Сокольники

Много концертов в фестивальные дни провела наша бригада и в парке Сокольники. Там также было множество зазывных плакатов и афиш: «На всех специально созданных эстрадных площадках проводятся концерты. Участвуют лучшие исполнители и артисты всех жанров» – сообщалось на одних. «Работают танцевальные площадки. Приглашены оркестры московских дворцов культуры, профессиональные коллективы, эстрадные ансамбли, военные духовые оркестры» – призывали другие.

И действительно, парк был до краев наполнен музыкой, а может, и бескрайне! Все вокруг пело и плясало в кружевной зелени деревьев. Идешь по аллее – на небольшой площадке-раковине играет военный оркестр. Чинно танцуют танго… Идешь дальше – на другой, специально оборудованной сцене в поте лица надрываются гитаристы, ударники. Молодежь заходится в быстрых танцах… Еще дальше – концерт. Конферансье, впившись в хрюкающий микрофон, смешит публику. Откуда-то доносится ария Кармен: «Меня не любишь ты, так берегись…» А еще в десяти шагах – солистка-скрипачка наяривает «Танец с саблями» Хачатуряна в сопровождении струнного ансамбля…

В один из дней перед входом в парк появилось красочное объявление: «Участникам фестиваля сегодня, в девять часов вечера, будут вручены подарки. Прибывший из города Иванова красочный ларь с сувенирами находится у Детского городка. Просьба всем пройти к городку, где будут розданы подарки ивановских текстильщиков».

После выступлений на разных площадках к Детскому городку подошли и мы – почему не получить то, что причитается нам по праву. Куратор от райкома ВЛКСМ, что нами занимался, увидев подходившего к городку солидного дядю с большим животом, озорно предложил:

– Ребята, вон идет директор Детского городка, дуб – редкий! Давайте его разыграем. Я скажу, что вы иностранная группа и что вас надо накормить.

Уговаривать нас не пришлось. Мы ребята не гордые, можем и пошутить, можем и покушать: с утра на ногах, пирожками пятидесятикопеечными обходились. Дядя, на ходу вытирая лоб, спешил к нам. Вдруг споткнулся и, смешно растопырив руки, нырнул вперед шага на три… Как он удержался на ногах, не упал – вопрос интересный. Мы тоже проходили это место и видели вылезший из земли старый корень березы, толщиной сантиметра в три; длинной корявой петлей он возлежал поперек тропинки. Мы обошли, кто-то перешагнул. Ну а он-то местный, тем более директор этого садика!.. А как же дети?.. И вопрос этот, конечно, тоже интересный…

Куратор нас представил:

– Делегаты из разных стран. Можешь с ними поговорить.

Поскольку я знал татарский язык и меня «выдвинули» в переводчики, я попросил директора:

– Расскажите, что значит Детский городок?

Оглянувшись на злополучный корень, директор еще раз вытер свой покрасневший лоб:

– Здесь живут одни дети.

– Вот и хорошо. Расскажите, как живут? Я переведу.

Он к куратору:

– Чего я могу рассказывать, потом затаскают!..

А я ему так солидненько, даже, может, покровительственно объясняю:

– Вы рассказывайте! Я знаю, что можно переводить.

– Может, сначала накормить гостей? Я распоряжусь. Времени у меня мало…

Я оборачиваюсь к ребятам: мол, как? На всякий случай спрашиваю по-татарски: «Что будем делать?»

Они все заулыбались, отрицательно закачали головами:

– Ноу, Гут-гут!.. О’кей-о’кей. Белиссимо, гранд маэстро! Бонжур!..

Я объясняю:

– Нет, хотят слушать!.. – И как начал он «печатать», да так лихо, что никакая машинистка не угналась бы:

– Это, значит, городок, куда приходят дети с родителями. Здесь они питаются пять раз в день! И все бесплатно. Государство для них ничего не жалеет. Они получают икру красную, черную и э-э… пирожные, дорогие блюда, севрюгу, белугу – и всё бесплатно! А как же? У нас девиз: «Все лучшее – детям!»… Вы понимаете? Абсолютно – все! Приходят все, кто хочет. Все на государственном обеспечении.

Меня смех разбирает: «Ну, думаю, мужик уже коммунизм построил в отдельно взятом Детском городке!» А сам по-татарски шпарю – перевожу…

Ребята наши еще дружнее загалдели:

– Гутен там морген, о’кей, бонжур-дур, камарадас-трепадас, патриа о муэртэ, морганем!..

– А сколько таких городков в Москве? – элегантно продолжаю я разговор.

Он, по-прежнему надраивая свой могучий лоб, гоняет по нему несчастного раздавленного комара, размазывая свою же кровь.

– Только в нашем районе семнадцать! – дует без зазрения совести: – В других – по двадцать! У нас в Союзе все обеспечены…

Куратору надоело, он обрывает не в меру разошедшегося соловья:

– Денис Анатольич! Ну что ты треплешь языком?! Кого обманываешь?.. Не стыдно?..

Директор растерялся. В полураскрытый рот, по-моему, комар залетел. Он начал отплевываться или прятался за спасительный кашель?.. Не понимая, продолжал смотреть на куратора.

– Это же наши ребята! Тебя разыграли!.. А вспомни, как ты вчера на собрании девчат ругал, что не знают иностранных языков!.. Так вот!.. На поверку – сам телок!..

Ребята загоготали, начали говорить по-русски.

Денис Анатольевич, нисколько не смущаясь, помолчал, оценил обстановку, посмотрел еще раз на корень березы, видно зацепила она его не только за ногу, и вдруг заявил:

– А я сразу понял, что свои. А то ушел бы сразу!..

Обедать он нас не пригласил. Да мы и не пошли бы – народ начал собираться. Нам хотелось быть ближе ларю, получить сувениры раньше других. А то ведь может и не достаться.

Желающих ухватить дармовые сувениры набралось много, и довольно быстро. Деловито, юрко засновали в толпе музыканты с инструментами, девчата-танцовщицы в национальных костюмах и балетных пачках. Поближе к ларю пробрался конферансье во фраке…

А почти вплотную возле ларя готовились к съемке кинохроникеры. Ставили штативы, подкатывали осветительные приборы. Негромко, но четко переговаривались. Артистическая публика, желая быть запечатленной на кинопленке для кинолетописи или для «Новостей дня» (как уже сообщили по рядам), почтительно уступала пространство членам съемочной группы. А те, осознавая эпохальность своего дела, ни на кого не глядя, то устремлялись куда-то вправо, то влево, обменивались только им понятными репликами:

– Так, выше!.. По лучу…

– Прибор в кадр попадает…

– У меня будет стробоскоп, панорама нужна медленнее. Переставляйте свет…

Передние ряды скоро уплотнялись. Наши ребята вызвались помочь милиции, встали в охранение. Теснимые толпой, мы дружно схватились за руки, образовали шеренгу, чтобы ненароком нас не вытолкнули. Подошли еще несколько милиционеров во главе с подполковником. Стали совещаться, как раздавать:

– Если выстраивать очередь, так она будет до Красной площади, – рассудительно и уныло заметил подполковник.

– Скоро будет темно! – подхватил угодливым тенорком молоденький майор. – Надо бы начинать, трищ подполковник! По ходу видно будет…

Подполковник, видимо, согласившись, дал начальственную отмашку.

Из кабины водителя выпрыгнули проворный дядя, наверное, водитель, и девушка в длинном цветастом сарафане и кокошнике – полномочный представитель ивановских текстильщиц, с каким-то листочком, отпечатанным на машинке. Да!.. Надо было видеть эту правофланговую комсомольских, партийных организаций города Иванова: ядреная свекла с морковью в кричащих, аляповатых ситцах! Впечатление такое, что она никогда в жизни не выходила их цехов родного комбината. Уж такая заскорузлая провинциалка – ну прямо «баба на чайник»! Но что интересно, у нее длинные, пушистые ресницы, а подбритые брови соединяются на переносице не дугой, как обычно, а прямой перекладинкой. Наверное, тоже подбритой. Впечатление – будто глаза с бровями неуклюже пересажены с другого лица. И она, эта сдобная нарумяненная матрешка, еще пыталась кокетничать! Жеманно оправляя перед всем честным народом свои ситцы и сбившиеся волосы, текстильщица резво направилась прямо к режиссеру. Он был мне знаком по съемкам самодеятельности в нашем дворце – Комаров Владимир.

– Что это у вас за бумага? – не дожидаясь ее приближения, резким вопросом остановил ее режиссер.

– Текст приветствия… – девица начала громко и бодро. Но волнение, видимо, перехватило ей горло, и она, дергая шеей, продолжила, сипло оправдываясь: – Мне подготовил речь секретарь парткома нашего комбината…

– Ну вот, – раздосадованно всплеснул руками Комаров, – а у нас синхронные съемки не запланированы! Чтобы снимать и записывать вашу речь, нужна спецаппаратура! А мы ее не взяли!..

Пестрая девица еще больше заалела, стала совсем пунцовой и закрылась рукавом – от расстройства.

– Ладно, – распорядился режиссер, – там посмотрим. Поднимайтесь оба на площадку наверху ларя и начинайте работать. Главное – на камеру не смотреть!..

Свет! – зычно скомандовал он.

Разом вспыхнули прожектора, сразу стало как-то торжественно, празднично. Все вокруг залилось ярким и ровным, будто солнечным светом. Собравшиеся подтянулись, чувствуя исключительность момента, устремили взоры к ларю. Какой-то трубач из зрителей (или так это было запланировано) звонко вывел туш…

– Камера! – последовала команда режиссера.

По разукрашенной, расписанной, как и ларь, традиционными узорами лестнице ивановцы ловко поднялись на специальную площадку – видно, долго и небезуспешно тренировались. Водитель по-хозяйски проворно сорвал пломбу, откинул крышку люка и, перегнувшись, заглянул в ларь…

Вокруг все замерли. Тишина. Только камера стрекочет…

Неожиданно трубач-энтузиаст, затерявшийся в толпе, протяжно и торжественно (классный профессионал!) начал выводить знакомый всем призыв «Слушайте все!» Напряжение, казалось, достигло предела. А водитель вдруг снова захлопнул тяжелую крышку, будто не удержал ее в руках, и, что-то сказав девушке, растерянно посмотрел на камеру…

– Сто-о-оп! – гневно заорал режиссер. – Что случилось? Почему посмотрели на камеру?!

Водитель виновато глядел вниз…

Киноосвещение разом вырубили. Стало темно, как на набережной в Парке имени Горького.

– Мы не можем работать, в ларе темно, – донесся сверху оправдывающийся голос девушки.

Режиссер возмутился:

– В чем дело? Кто должен включить свет?.. Слава, вруби наш!

Снова вспыхнули прожектора. Стало светло и даже будто теплее.

– Я щас, – пробормотал водитель. – Он вихрем спустился по лестнице, влез в машину. Свет в ларе, оказывается, включался из кабины.

– Съемки продолжим с момента открытия люка, – командует режиссер. – Пригото-о-вились! Камера!..

Водитель под взглядом сотен пар глаз быстро взлетел наверх к девушке, тяжело откинул крышку, опять перегнулся через край люка. Тишина, – говорят, комар не пискнет! Но он-то и пискнет, и куснет – спасу нет! Море их, кровососов!.. Но не до них. Задрав головы, все ждут сувениры текстильщиц: не каждый день с неба падают подарки фестивальные. Что поделаешь, такова наша полосатая жизнь!..

Водитель, освещенный ярким киношным светом, видимо, наконец изучил содержимое ларя и обернулся к девушке… Вот он, долгожданный момент! Сейчас. Сейчас все свершится!.. Народ оцепенел. Впечатление такое, что даже дышать перестали. На плоских, как блины, в ярком свете лицах терпеливое ожидание и вопрос: «Как будут раздавать? Кидать будут сверху? Или достанут тюки и внизу распечатают?..»

Водитель потянул девушку за рукав к люку. Она тоже, неловко удерживая на голове кокошник, сунулась в ларь…

– Милиция будет раздавать, – не разжимая губ, шепнул мне Ножкин. – Только кто из них? К кому встать?

– Разделиться надо, – предложил я. – А там, если что, перейдем друг к другу…

Оторвавшись от Мишиного лица, снова поднимаю голову и вижу… Девица еще раз заглянула в ларь и – буквально отпрянула! Вместо ожидаемых сувенирных платков увидела там что-то дикое, непонятное, что возмутило ее до крайности. Я вижу ее лунообразное лицо! А на лице испуг, и ужас, и разочарование с потрясением – ну, не передать словами! Всё вместе! Букетом! Ну вот представьте себе, будто она вдруг увидела чью-то нахальную голую задницу! А может, даже и разукрашенную…

– Стоп! – взвывает режиссер. – В чем дело, почему перестали работать?! И зачем вы все время смотрите на камеру?! Из-за вас у нас брак!

Оба посланца молчат. Девица шмыгает красным носом. Плачет, утирая глаза пышным рукавом. Водитель сверху кричит:

– Милиционера старшего можно сюда?..

– Не режиссируйте! Что за дела?! – теряет терпение режиссер. – Выключить свет!

Мы снова оказываемся в кромешной тьме.

– Мы не милицию приехали снимать, а посланцев ивановских текстильщиц! – в темноте голос режиссера звучит визгливее и отчаяннее. – Скоро режиссерами будут командовать текстильщики!..

Голос водителя сверху:

– Милиция нужна! Тут ЧП!..

Кто-то, видимо, самый сообразительный, включил киношный свет.

…Милицейское начальство уже продвигается к лестнице. Люди молча, с застывшими от напряжения лицами, жмутся друг к другу, уступая милиции дорогу. Думают, там, в ларе, видимо, такие подарки!.. Та-а-кие!.. Мир не видал!

Милиционеры, что стоят внизу, переглядываются, не зная, что предпринять. Начальство уже наверху… Людей у пресловутого Детского городка набилось больше тысячи, а тишина кругом, как в пустом зрительном зале. Молчание подавленное, выжидательное – на едином выдохе. Будто все речистые чтецы, горластые певцы, музыканты и танцоры враз онемели. Исчезли! Будто всё, как электричество, ушло в землю.

Вдруг где-то далеко чья-то собака залаяла, явно породистая, потому что разрядила тишину не жидким дробным повизгиванием, а заявила миру о себе уверенным трубным лаем. И напряжение вдруг спало. Люди зашевелились. Стали слышны голоса:

– Пломба была нетронута. Василиса видела, – там, наверху, водитель рассказывает подполковнику.

– Что там происходит? – нервничает режиссер, поняв, что перестал быть центром всеобщего внимания. – Товарищи, мы работаем или нет? – обращается он к вышестоящему начальству.

Подполковник, перегнувшись через перила, громко сообщает:

– Товарищи! Ларь пуст! Кроме пустых старых картонных коробок и стружки, ничего нет! Надо ли все это снимать?..

Тут разразился такой хохот, грохот, что, казалось, загудел, зашумел, закачался весь парк. У людей, измученных ожиданием, наступила разрядка. Участники фестиваля, претенденты на сувениры хлопали друг друга по плечам, по спинам, вскрикивали, всхлипывали, утирали слезы – и хохотали… Хохотали без удержу!

– Как пуст? Почему пуст?! – мольбой вопиющего в пустыне прорвался голос режиссера. Милиционеры, обретя инициативу, принялись уговаривать публику:

– Товарищи, спектакль окончен. Продолжения не будет. Расходитесь! Идите по домам…

Близкую к обмороку посланницу текстильщиц, как единственный оставшийся сувенир, милиционеры с трудом передают вниз…

– Товарищи! Произошла ошибочка, – пытается угомонить бушующую публику подполковник милиции. – Ларь пуст. Надлежит разбираться…

Сквозь сплошной гогот прорвался задорный свист, а за ним мальчишеский голос:

– Ура!.. Наша взяла!..

– Прошу не безобразить. Идите по домам или на танцплощадки, пока оркестранты не разошлись…

Подполковник, не теряя самообладания, спускается по ступеням, подходит к начавшей расходиться толпе:

– Спокойно, товарищи. Праздник не отменяется. Будем разбираться. Не исключено – забыли погрузить. Может, второй ларь прибудет!..

– Ну да!.. Держи карман ширше! Первый не прибыл, дадут тебе второй!..

– А может, сразу и второй, и третий?.. Организаторы, мать вашу!..

– Ура ивановским текстильщикам!..

Несколько насмешливых голосов подхватили: «Ура-а-а!..»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.