Журналисты

Журналисты

Лия Спадони, журналист (Санкт-Петербург) «Наедине с ней я чувствовала себя наедине с вечностью»

Лия Спадони

В один из осенних вечеров 2002 года произошла моя первая встреча с Лией Леонидовной Спадони. Обстоятельств, которые помогли мне найти в Петербурге её телефон, я не помню. Помню её строгий голос, диктующий адрес, куда мне надлежало приехать. Я хотел как можно больше узнать об Анне Герман из уст её ленинградской подруги. По уже опубликованным тогда четырём интервью Лии Спадони с Анной Герман было понятно, что мне предстоит встреча с неординарным человеком – журналистом, которая сумела открыть сердце Анны для тысяч ленинградских радиослушателей в 70-е годы прошлого столетия.

В тот вечер мы много говорили с Лией Леонидовной об Анне. Устроившись в её маленькой комнатке на диване, я рассматривал россыпи фотографий любимой певицы, бережно хранимые в этом доме. О каждой фотографии подробно рассказывалось: где снято, в каком месте, при каких обстоятельствах. А в довершение мне были переданы несколько кассет с записями ленинградских интервью Анны Герман. Живой голос Анны звучал так близко, так рядом, что, казалось, мы перенеслись в далёкие 70-е годы. Эти кассеты были переписаны мною и через несколько дней возвращены владелице. Прощаясь, Лия Спадони подарила мне трёхлитровую банку мёда, подчеркнув, что Анна очень любила это лакомство. Также мне в подарок достались некоторые документы из её архива, фотографии и афиши.

А спустя годы меня ждал ещё один подарок от моей ленинградской знакомой. Мне в руки попали копии всех писем Анны Герман к Лии Спадони. Этот подарок – благодарность за книгу, которую я передал Лии Леонидовне через монахиню Екатерину. Это была моя книга «Анны Герман. Белый ангел песни». Матушка Екатерина передала мне много тёплых слов от Лии Спадони, пришедшей в восторг от обилия неизвестных фотографий Анны, иллюстрировавших подаренную книгу. Через монахиню Екатерину Лия Леонидовна передала своё разрешение на публикацию писем, черновиков и воспоминаний об Анне.

И. И.

* * *

Анна приезжала в Ленинград почти всегда летом. Была прекрасная погода, и она своим появлением ещё больше озаряла наш город. О встречах с Анной я всегда договаривалась по телефону, приходя к назначенному времени чаще всего в те гостиницы, где она останавливалась. Наши беседы, если это касалось интервью, длились обычно минут сорок. Я старалась не утомлять Анну многими вопросами, заранее готовясь к встрече и спрашивая только основное, что, как мне казалось, должно быть интересно радиослушателям. Анна всегда отвечала негромким голосом, иногда смеялась. Мне кажется, в эти минуты она берегла себя, отдыхала. Неоднократно я присутствовала с Анной на записи её телевизионных программ на ленинградском телевидении. Жаль, что до сих пор никто не проверил, сохранились ли съёмки этих программ или их безвозвратно уничтожили ещё в советское время. В те годы был дефицит плёнки, поэтому многие музыкальные программы после их трансляции в эфире просто-напросто стирали, поверх записывая что-то новое.

Иначе обстояло дело на ленинградском радио, где у Анны была близкая подруга – Лидия Ивановна Дубинина. Это был прекрасный музыкальный редактор, сохранявший записи, даже если плёнка подлежала размагничиванию. Прежде всего это касалось записей Анны Герман. Поэтому у нас в эфире очень часто звучали не только русские, но и польские записи Анны. Зимой, например, часто можно было услышать «Зимние звоны» (Zimowe dzwony) – потрясающую по красоте песню на польском языке. Когда Анна приезжала в Ленинград, она много времени проводила с Лидией Ивановной и её семьей, где главным поклонником таланта польской гостьи был маленький Вася – сын Дубининой. Помню, как этот малыш прибегал в студию радио и протягивал Анне баночку спелой клубники. В ответ Анна привозила ему какие-то подарки и даже писала ему письма.

На ленинградском телевидении. Фото Валентины Адариди (Федоровой)

…Перед каждым приездом в СССР Анне приходилось самой договариваться о музыкантах, которые поедут с ней на гастроли. В те годы гонорары артистов в Советском Союзе были не столь высоки, поэтому зачастую она не могла уговорить польских музыкантов работать за небольшие деньги. Многие из них предпочитали работу в Польше, гастроли в Германии, а в СССР приезжали с меньшей охотой. Поэтому Анна соглашалась на длительные гастроли, с тем чтобы за счёт количества концертов её музыканты могли заработать хорошие деньги. Сама она зарабатывала немного: уже будучи знаменитой певицей, она не могла даже купить себе нормальную квартиру в Варшаве.

К своей работе Анна относилась очень серьёзно, у неё почти не было свободного времени, она постоянно была чем-то занята. С одной стороны, работа артиста изматывала её, с другой – была для неё удовольствием. Удивительно, что при такой сумасшедшей занятости и востребованности она сумела остаться кристально чистым человеком.

Говоря об отношении советских зрителей к Анне, трудно переоценить любовь публики к этой певице. Её любили все. Всеобъемлющей любовью. Когда в СССР приезжали другие польские артисты, их концерты проходили с успехом, но никто из них не пользовался такой огромной любовью у зрителя – ни Здислава Сосницка с прекрасным голосом, ни Марыля Родович. У других артистов была лишь популярность, а у Анны – и популярность, и любовь зрителя.

В студии ленинградского телевидения. Фото Лии Спадони

О своих гастролях она предупреждала меня, присылая телеграммы. Однажды, зная, что она приедет, я привезла с загородного участка большую ветку с яблоками. В гостинице, где должна была остановиться Анна, я договорилась с горничной, и она открыла мне её номер, я положила эту ветку в ванную, набрав в неё воды. Через несколько часов приехала Анна и, увидев эту ветку, сразу позвонила мне: «А я уже знаю, кто меня ждёт! Теперь у меня будут яблочки!».

О влиянии её голоса можно говорить много. Он обладал огромной энергетикой! Приведу пример. Однажды я отдыхала в Хосте, меня поселили в номере, окна которого выходили на танцплощадку. Каждый вечер там творилось что-то ужасное: постоянные драки, крики, ругань. Я не могла уснуть несколько ночей подряд. Но в один из дней вдруг понимаю, что выспалась. То же самое повторилось и в следующий вечер – тишина. Я пришла к девушкам, которые заведовали танцплощадкой, и спросила, что случилось, почему перестали кричать и драться по ночам. И мне ответили: «А мы теперь Анну Герман "крутим"!». Другой случай мне рассказали врачи одной ленинградской больницы. Они делали обход в отделении больных полиомиелитом и, зайдя в одну палату, встретились с такой реакцией лежавших там девочек-пациенток: «Тише! Пожалуйста, тише! Анна Герман по радио поёт!».

Анна обладала редчайшим свойством: она не только дарила слушателям дивные эмоции, улыбки и радость. Её сила была в воздействии на низменные инстинкты человека, она прекращала агрессию в душах людей. Человек пробуждался, слушая её голос.

Благодаря Анне многие люди узнавали Польшу, влюблялись в других польских артистов. Она была светилом для Польши, ради которого советские люди хотели познавать культуру этой страны: мы читали польские журналы, слушали включения польского радио, ходили на концерты польских артистов. Для многих это было связано с Анной, причиной этого интереса была любовь к ней, а через неё – и к стране.

Во время прогулки по Ленинграду

Последний раз я видела Анну на концерте 31 декабря 1979 года в ДК им. Капранова. В тот вечер я уловила, находясь в зале, страшное ощущение обречённости и финала. Анна вышла на сцену в глухом чёрном платье и а капелла запела «Аве Мария». Эту знаменитую молитву пели до неё многие, но в её исполнении было в тот вечер что-то необъяснимое. Она словно прощалась с нами. Когда она закончила исполнение, в зале стояла мёртвая тишина. И только потом шквал оваций.

А после концерта мы общались в гостинице «Европейская», я записала несколько её реплик на магнитофон. У неё в тот вечер страшно болела голова, она очень мучилась. Всё это происходило на фоне наступающего Нового года, в гостинице кругом была предновогодняя суета, пахло ёлкой и шампанским. И на контрасте шумного праздника – тёмный коридор на этаже и еле слышный голос Анны из глубины номера: «Лия, входите, пожалуйста!». Я решила не мучить её вопросами и просто предложила сказать несколько слов о некоторых её песнях. Эта запись потом прозвучала на радио вместе с песнями. Когда я уходила, Анна провожала меня в дверях и всё махала рукой, пока я не скрылась за углом. Я ушла от неё в смятении; с горьким чувством вышла на улицу и несколько часов не могла сдвинуться с места, стояла под памятником Пушкину и рыдала. Слёзы меня душили. Это было предчувствие беды.

Фрагменты рукописи черновиков к статье Лии Спадони об Анне Герман:

…Анна Герман пробуждала непривычную для эстрадного концерта, из иной природы чувств, тоску по чему-то несостоявшемуся, невстреченному, тоску по прекрасному, что неизменно венчает настоящее искусство. Недаром многие говорят, что плачут от её голоса. Я уверена, что все люди, присутствовавшие на её концертах, были в те вечера хорошими людьми… Её благодарное сердце не умело оставаться в долгу, и в ответ на потоки признательности, несущейся к ней из зала, она отвечала излучениями всё большей и большей силы.

…Я часто сидела за кулисами на её концертах, на рубеже прилива и отлива магнетических волн, уходящих от неё в зал и возвращаемых залом обратно. И я никогда не забуду (как, впрочем, и всего связанного с этим человеком) концерт в ленинградском Театре эстрады. Воспоминание о нём хранится в моей памяти как редкое растение, замурованное в капле янтаря. Между двумя белыми тонкими колоннами, обрамляющими сцену изнутри и невидимыми публике, такая же тонкая, светлая, натянутой тетивой, вся подавшись в зал, стояла Анна, а из его мрака к ней были воздеты человеческие лица, множество самых разных лиц самых разных людей с единым выражением – это выражение было молитвенным.

…Я никогда не видела синих людей, совсем синих, даже в блокаду, а Анну Герман видела. Ей всегда было хорошо с трудовыми людьми, они встречали её как родного человека после долгой разлуки. После изумительного концерта в ДК им. И. Газа, на культпоходе какого-то завода, когда Анна была такой своей, столько неожиданно шутила, смеялась, вдохновлённая восторженным, глубокородственным приёмом зала, она сидела в гримуборной, дожидаясь отъезда, синяя. Она отдала всю кровь, отдала больше, чем имела, больше того, что имела право отдать. Благодарное сердце заставило её забыть о последней капле инстинкта самосохранения.

…Опорой того великого терпения, с которым она переносила страшные физические муки (что потрясало врачей и в Италии, и в Польше), служило чувство человеческого достоинства, так развитое в ней, сострадание к близким и редкостная, мягкая деликатность, которая никогда, даже в ужасном положении, не позволила бы ей обременять своими бедами других, доставляя им чрезмерное беспокойство.

Фото Збигнева Тухольского

Она не привыкла брать, брать и только брать – это было для неё противоестественно. Она была убеждённым донором. Донором для своих слушателей, для своих родных. Для того чтобы подняться, ей было необходимо поднять другого, протянуть руку помощи.

«Неужели и до катастрофы в Анне, тогда ещё совсем молодой, жила эта жажда служения, это глубокое понимание и сострадание к людям?» – думала я неоднократно и однажды спросила у неё. Как всегда, уходя от темы «моя жизнь в искусстве», она устало и печально сказала: «Ну, что теперь говорить об этом, здоровья-то всё равно нет…». Возможно, вот этим единовременно пребывающим в ней ощущением «жизни и смерти» и объяснялось её непостижимое внутреннее равновесие, глубокий, тихий покой?.. Наедине с ней я чувствовала себя наедине с вечностью.

…Гармония по своей сущности – равновесие крайних противоположностей. Гармоничность Анны была абсолютной, почти неправдоподобной. Любое движение, жест, интонация, поворот головы – всё было чудом гармонии и естества. До святости чистая совесть лежала в её основе, правда и добро, а с другой стороны – израненная, мятущаяся душа. Человек, столь совершенно устроенный природой, с ясным и мощным разумом – она пребывала в состоянии непрекращаемой раздвоенности между Россией и Польшей, которые она любила с равной силой. Однажды в горькую минуту она воскликнула: «Я везде чужая, всем чужая, в России я полька, в Польше – русская!».

…Существо неземное, она шла мученическим, многотрудным земным путём и цену труда понимала, как никто другой. Уж кто-то, а она-то уж знала, каким трудом, каким преодолением достаются «денежки» (как она их называла). Хотя, не будь у неё обязательств перед семьёй, своим делом, которое финансировала она сама, раздарила бы она эти «денежки» с великой радостью и, будь это возможно, жила бы так, чтобы совсем о них не думать.

…Боже, как изумительно Анна относилась к своим «молодым коллегам»! Впервые я это увидела на одном из её первых концертов в Ленинграде, в Измайловском саду, на гастролях 1972 года. Я пришла задолго до начала, вошла в зрительный зал и остановилась где-то у 11–12-го ряда, рассматривая сцену. Шла обычная настройка: разрозненные люди-одиночки что-то настраивали, прохаживались, «пробуя голос». И на всех лицах было выражение безрадостной, заунывной озабоченности. Перелёт был трудным, ночь бессонной, люди устали. Вдруг из правой кулисы появилась тонкая высокая девушка, в очень смешном, весёлом брючном костюмчике. Я не сразу поняла, что это Анна Герман (которую доселе я никогда не видела), настолько в ней отсутствовала «звезда». Она подошла к одному, тихо постояла рядом, потом что-то сказала, к другому – засмеялась, к ним подтянулись ещё двое. Потом она подошла к пианисту, приобняла его за плечи, стала что-то наигрывать правой рукой, он брал аккорды… потом ещё немножко прошлась, постояла, посмотрела в зал и исчезла за кулисами. И что же? Когда, проводив её взглядом, я вновь посмотрела на актёров, то увидела не недовольных одиночек, а коллектив, группу людей, сплочённых каким-то таинственным единством, ласковой паутиной Анны Герман.

…Эпизод на ленинградском телевидении:

– Анна, нам бы хотелось снять ваше второе отделение.

– Нет, и первое, пожалуйста, тоже.

– Но вы ведь в нём не участвуете.

– Ну и что же? Там поют мои товарищи, это наш общий концерт.

– Но их же никто не знает.

– Тем более их нужно поддержать, а так их вообще никогда не узнают, для молодых это очень важно.

– Да, но…

– Простите, но без них я принять предложение телевидения не могу.

В итоге что-то монтировали, компоновали, но снимали весь концерт.

И так во всём.

В студии ленинградского телевидения. Фото Валентины Адариди (Федоровой)

…Главное, о чём нужно говорить, рассказывая о магии творчества Анны Герман, – это контакт. Она шла к нему всю жизнь. Шла, как идут к единственной любви. Шла целенаправленно и неуклонно. Она говорила: «Уже в самом начале своей работы, когда мы стояли на сцене 10–15 минут, каждый из нас уже думал о том времени, когда он сможет остаться со зрительным залом один на один. Что он накопит к этому времени, что захочет и что сможет дать слушателям?». В её представлении контакт со зрителями, скорее всего, приближался к понятиям всеобщего братства, всемирной гармонии… Он был для неё чем-то глубоко интимным, скорее из области человеческих, а не условно-сценических отношений, ибо так раскрываться, так обнаруживать себя, как это делала она, можно лишь при абсолютном доверии, при полной взаимности, в редкие счастливые минуты жизни, которые она испытывала на сцене почти всегда.

В 1974 году на Ленинградской студии научно-популярных фильмов возникла идея о создании двухчастного документального фильма под условным названием «Наш друг, пани Анна».

– И где же фильм? – теперь спросите вы.

– Он не снимался, – отвечу я.

Зимой 1975 года на свет появился не фильм, а маленький Збигнев-Иварр, сын Анны.

…Анна Герман всемирно известна. И иностранные гости, со всех концов света приезжающие в Россию, могут воочию убедиться в том, что русские умеют помнить добро и не забывают самоотверженной преданности своих друзей. Среди звёзд, загорающихся над Россией, мы всегда будем различать нежный, согревающий свет звезды Анны Герман, её великой души.

Фрагменты писем Анны Герман к Лии Спадони:

«…Только что получила ваше коротенькое письмо, Лия! Ну что вы! Не беспокойтесь из-за денег. Я же буду работать (нормальные гастроли), и у меня будут денежки на ряженку с пирожками. Если бы это был „нормальный“ художественный фильм – муз. комедия или что-то в этом роде, – зарплата за мою работу была бы естественна, это моя профессия – пение. А в вашем фильме дело другое. Совсем другое. Я ведь предлагаю людям заглянуть ко мне в душу, мою и моих друзей – советских слушателей. За это я взять денег не могу и не хочу. Но, чтобы не было хлопот в финансовом плане, мы их возьмём и на эти деньги купим для детского дома, для самых младших, игрушки и книги. У меня в Польше тоже есть такие маленькие друзья» (письмо без даты).

Письмо Анны Герман Лии Спадони, 9 апреля 1975 года

«…Лия, мы с вами, наверное, увидимся в этом году. Я вам, как журналисту, как всегда, открою душу с удовольствием, уж хотя бы только потому, что никто таким красивым русским языком не говорит, как вы. И потому что мы, кажется, этот мир понимаем и принимаем так же. Правда, Лия?» (1 января 1975 года).

«…Дорогая Лия, добрый вечер! Скажу вам честно: когда я прочла ваше письмо, сперва очень обрадовалась, а потом решила, что это слишком ответственная вещь, и решила, что лучше „нет“. Ведь я могу, умею только петь, а в таком фильме этого не хватит, чтобы зрителям было интересно. Потом всё-таки начала „сомневаться“ и придумала такой „выход“: разговоры с моими слушателями будут, чтобы показать их кусочек, фрагмент жизни, их работу, их любовь и интерес к жизни. Ну и между прочим – место музыки в их душе. Чтобы я была совсем в тени, правда?» (22 февраля 1975 года).

«…Лия, я и правда поняла, что фильм „длиннее“, но раз у нас 20 минут, мы просто „поднатужимся“ и сложим меня, как перочинный ножик. Вот и всё! Откровенно говоря, в 20 минут можно тоже многое сказать и не надоесть. Не так ли?

Знаете, Лия, я взяла на свои плечи в этом году огромную «тяжесть». Я задумала приехать одна с музыкантами. Ну, может быть, одного дебютанта возьмём с собой. Так мне надо будет петь около 20 песен. И в первом, и во втором отделении. Трудно очень, тем более что я тут дома почти вообще не выступаю с сольными концертами. Но заманчиво до того, что я рискну. А если рискну, надо будет уже два месяца до конца рисковать. Нагрузка на концертах будет огромная, и надо подумать, когда найти время, чтобы заняться фильмом» (9 апреля 1975 года).

«…Дорогая Лия! Начну моё письмо с того, что буду оправдываться – извиняться… Лия, я не могла в Москве даже позвонить – ни вам, ни Лиде, ни даже мужу домой. Эти три дня в Москве были для меня, пожалуй, самыми трудными. Я записала несколько телевизионных номеров в разных программах, закончила свой „Концерт после концерта“ для ТВ, записала на „Мелодии“ 6 песен. Потом везли меня прямо в концертный зал, где у меня было по два концерта. Так что я была на ногах по 12–14 часов, не говоря уже о пении. Но я всё выдержала, всех удовлетворила, не осталась в долгу с незаконченной работой ни в телевидении, ни на пластинках, ни в Госконцерте. Теперь я сижу дома и просто существую» (7 октября 1975 года).

«…Здравствуйте, дорогая Лия! Уже осень за окном. Холодно стало, но я думаю, что ещё должна ведь прийти „золотая польская осень“, всегда так бывает, когда листья желтеют, бывает очень тепло. Значит, надежда есть…

Да… Я вчера написала новую песню. Как-то получилось за 15 минут. Уж очень мне текст понравился. Она вам тоже понравится – поэзия настоящая.

…А мне всё ещё нравятся песни только с фортепиано (петь-то куда труднее, но голос и слова слышны). У вас бывают такие моменты? Хочется убежать на «край света», на остров какой-нибудь… Но ведь дело не в тишине и спокойствии. Надо ещё что-то спеть, постоять на сцене, хоть я себя там чувствую самым беспомощным человеком. Я бы хотела совсем немного, но это невозможно. Я просто хотела бы только петь. А это как раз и невозможно…» (3 октября 1976 года).

Лев Сидоровский, журналист (Санкт-Петербург) «Она пела сердцем»

Анечка – это особая страница моей жизни. Я познакомился с ней совершенно случайно, будучи в Варшаве в августе 1971 года. В воскресенье гулял по парку Лазенки и вдруг услышал её голос. Я понял, что где-то рядом идёт концерт – из репродукторов, висевших на столбах, лился чарующий голос. Я удивился, так как слышал, что певица пострадала в автокатастрофе, говорили, что она вообще не выйдет на эстраду. И тут вышел к так называемому «театру на воде», где посередине небольшого озерца была сцена, на которой пела Анечка.

Фото Льва Сидоровского

После концерта я пробился к ней, она приняла меня, поняв, что я к ней не за «жареными» фактами, а по зову сердца, с чувством слушателя, влюбленного в её искусство. Так начался наш первый разговор.

Наутро мы встретились, как договорились, в холле телевидения. Только что закончилась репетиция, и Анечка выглядела уставшей. Как бы оправдываясь, заметила: «Трудно обрести былую форму. Как вы меня такую будете фотографировать?». Но перед фотообъективом это своё состояние всё же преодолела – глаза заискрились…

Разговор продолжился уже на улице, я проводил Анну на улицу Солец, к её дому. Она вспоминала об Италии, как сердечно её принимали итальянские зрители, особенно те, которые были в возрасте. Многие говорили ей: «Вы поёте, как во времена нашей молодости…». Потом мы сидели у неё дома, пили чай с пирожными, Анечка вспоминала Ленинград, как бродила там однажды белой ночью до утра. А ещё вспоминала ленинградское мороженое – такой толстый шоколад вокруг палочки: «Ничего вкуснее не пробовала», – смеялась она. На прощание подарила свою пластинку и книгу, которую написала на больничной койке.

Все свои письма, открытки она подписывала неизменно – Аня.

Когда Анна приезжала на Невские берега, мы всегда встречались хотя бы на пять минут после концерта. Иногда она приезжала без ансамбля, выступала под одно лишь фортепиано.

В октябре 1978 года состоялась наша последняя встреча – у неё были концерты в ДК им. И. И. Газа. Рано утром раздался звонок, это была Анечка: «У меня будут концерты, оставить пану билеты?..».

Новая встреча, короткая беседа. Анна выглядела уставшей, рассказывала, что сын не хотел отпускать её на гастроли, что скоро она вернётся домой и он попросит её петь песенку про трёх поросят. А потом был потрясающий концерт. И снова овации, снова цветы…

Я написал об этих концертах в «Смене». Анна следующим утром сбегала в газетный киоск, купила свежий выпуск с этой публикацией, успела мне позвонить и сказать «спасибо». К сожалению, я не смог тогда её проводить, но, когда после работы вернулся домой, к своему удивлению обнаружил в почтовом ящике конверт, внутри которого была фотография Анны с очень тёплыми словами. Даже здесь она осталась собой – позаботилась, чтобы сказать журналисту, который сделал с ней интервью, «последнее прости». Как выяснилось позже, она по дороге в аэропорт назвала шофёру мой адрес и попросила заехать на минутку. В темноте отыскала нужное парадное, почтовый ящик и оставила в нём прощальные слова.

Фрагменты интервью Анны Герман Льву Сидоровскому

Интервью 1971 года

– Первый вопрос – о самочувствии…

– Всё самое страшное уже позади. Моё положение было отчаянным – и с физической стороны, и с психической. Ведь очень долго я оставалась без памяти, не могла сказать ни слова… Пять месяцев лежала «замурованная» в гипс до самого носа. Ещё пять – в полной неподвижности без гипса… Два итальянских госпиталя и три польские больницы старались вернуть меня к жизни. Было неясно: срастутся ли кости, смогу ли ходить?

Через два года я начала упражнения с памятью, ведь не помнила ни одной песни. Потом попыталась петь – тихо-тихо и совсем недолго. На большее сил не хватало… Лежа дома, впервые стала сама сочинять музыку – без инструмента, в голове… Друзья потом её записывали. Первую песню, которая называется «Человеческая судьба», написала на стихи Алины Новак. Теперь у нас с Алиной уже есть долгоиграющая пластинка… Но до эстрады всё равно было далеко. Однако специальные физические упражнения, которые выполняла буквально до седьмого пота, оказались полезными. И хотя левая рука ещё действует плохо и нога тоже не совсем в норме, несколько дней назад я всё же рискнула встретиться со слушателями.

– Ваши собственные песни… о чём они?

– Например, «Освенцимская оратория» написана на основе воспоминаний бывшей узницы Освенцима Станиславы Лещинской, её рапорта. А песня «Человеческая судьба» дала название ещё одному циклу, который я так же и назвала. Особенно дорога мне песня «Спасибо, мама». Я давно мечтала поведать о своей маме, которая одна вырастила дочку и навсегда осталась самым родным человеком. Очень боялась банальности, ведь о матерях пелось уже столько. Но, кажется, получилось.

– Какая из многочисленных высоких наград, завоёванных вами на различных конкурсах, фестивалях, для вас самая дорогая?

– Однажды в Милане проходил телевизионный конкурс. Соревновались семьи – три поколения. Например, дедушка исполнял бабушке серенаду – ту самую, которую пел ей в молодости. Внучка должна была разрезать торт, разложить по тарелкам и всех угостить. А между соревнованиями выступали разные певцы, в том числе и я. И вот, когда спела по-итальянски «Не спеши» Арно Бабаджаняна, подходит ко мне седой-седой старичок: «Синьора, вы поёте, как во времена моей молодости, сердцем. Сейчас же модно шумом заглушать то, что хочет сказать сердце. А у вас это слышно. Приезжайте, синьора, ко мне в Сицилию…». Конечно, награды на фестивалях дороги, но, когда услышишь такое, словно крылья вырастают.

– Анечка, всё-таки как прекрасно вы говорите по-русски!

– Не знаю, уж комплимент ли это, но вот вчера в антракте вдруг услышала от какого-то зрителя, который пришёл за кулисы, что мой русский язык «из девятнадцатого века»…

Фото Витольда Боревича

Интервью 1978 года (опубликовано в ленинградской газете «Смена» от 11 октября 1978 года):

– Что было самым существенным в вашей жизни за последние три года, что вы не были в Ленинграде?

– Самое существенное – у меня родился сын. Два с половиной года сидела дома, растила Збышека и теперь помаленьку возвращаюсь к моим песням и слушателям.

– И как Збышек вас отпустил, спокойно?

– Нет, мне вообще трудно выходить из дома… Я ему обычно говорю: «Ты не плачь, будь весёлым, я тебе танк принесу…». Он говорит: «И трактор…». Я продолжаю: «Ладно, и ещё один трактор…» (он у меня, наверное, будет большим техником!). Збышек всё это слушает, а потом вздыхает: «Лучше все-таки оставайся дома»…

Когда по телефону из Москвы сообщили о том, что первый концерт будет у космонавтов в Звёздном городке, я очень обрадовалась, а Збышек принёс игрушечную космическую ракету и просит: «Возьми меня. С этой ракетой я там буду очень полезен».

К слову, знаете, в Звёздном я выяснила, что, оказывается, самая «космическая» песня – это «Надежда»!

– Пахмутова с Добронравовым её ведь написали специально для вас? И песня «Эхо», которую мы услышали в кинофильме «Судьба», тоже написана для вас?

– Да (улыбается). Во всяком случае, мне так сказали… Евгений Птичкин вообще пишет чудесную музыку. Кроме «Эхо» он мне подарил ещё одну песню, и я её записала на пластинку – такой грустный осенний романс, но в современном стиле, называется «Вы хотели мне что-то сказать…».

– Что вы прежде всего ищете в песне?

– Мне нужно, чтобы в словах была какая-то очень дорогая, очень важная мысль. А потом ещё хорошо, если музыка, как это по-русски… «адекватна до слув»…

– И по-русски тоже так: адекватна словам…

– Да, так вот тогда уж, при таком совпадении, моё счастье велико.

– В общем, вероятно, вам прежде всего нужны истинные песни, а не шлягеры?

– Я с вами не согласна (смеётся). Потому что шлягер в хорошем значении – прекрасная вещь… В Москве, как только я приехала, меня сразу встретил Владимир Шаинский и подарил шлягер – «Невесту» (сегодня я её пела) – и ещё две подобные песни. Казалось бы, они чуть-чуть похожи на что-то, но такое впечатление обманчиво: они просто запоминаются легко, а это люди любят. Конечно, песни, созданные на основе высокой поэзии, великолепны (такие, как поёт, например, наша Эва Демарчик), но это песни праздничные, это не на каждый день. А ведь людям ещё нужны и будничные песни. Ведь жизнь не очень легкая, у каждого свои проблемы, и от этих проблем надо отвлечься, просто немножко рассеяться. Поэтому ещё раз повторяю: хорошие шлягеры очень нужны.

– Хорошие, талантливые, конечно. Но главные, наверное, для вас всё-таки такие песни, как «Танцующие Эвридики», «Эхо», «Надежда»…

– Да, главные. Однако всё-таки если всю неделю будешь есть торт, то и не заметишь, что это торт… Чтобы песня «Эхо» засверкала, как бриллиант, надо петь и другие: там зритель улыбнётся, а здесь – призадумается. По-моему, так…

– Кстати, а какую колыбельную вы пели своему Збышеку?

– Вот эту (напевает): «Были собе свинки тши…». По-русски вы её, конечно, хорошо знаете: «Жили-были свинки три». Просто волшебная песенка: как только её начинала, Збышек сразу засыпал… Но, увы, сыну почему-то всё равно больше нравится, когда страшно фальшивым голосом поёт отец.

– В концерте вы исполняете «Из-за острова на стрежень». А ведь эту песню, кажется, на всём белом свете поют только мужчины, да и то не все, а лишь те, кто обладает густым басом?

– О-о-о… Тут целая история. В детстве я, знаете, мечтала стать оперной певицей. Но профессор музыки, бывшая примадонна Вроцлавской оперы, прослушав меня, сказала: «Доченька, этот номер не пройдёт. Запомни, что самые чувствительные существа на свете – мужчины, и при своём росте почти в 190 сантиметров ни один настоящий мужчина, тем более тенор, не захочет стоять рядом…». Я всё-таки стала певицей, хотя и не оперной. Правда, чтобы не смущать мужчин, стараюсь выступать одна. Но вот когда принимаю участие в сборных концертах, где в финале обычно мужчины и женщины вместе выходят на поклон, знаете, пара за парой, то у меня, как правило, партнера всё-таки не находится. Например, Ежи Поломский – такой хороший товарищ, а тут всё равно за кулисой прячется… Только один отважный однажды нашелся – замечательный наш артист Ян Кочиняк. Сам он, как говорится, «метр с шапкой», так вот посмотрел на меня снизу: «Ну что, маленькая, опять тебя никто не берёт?», взял за руку и вывел на поклон. Вот я и решила: если мужчины не могут со мной работать на сцене, я возьму их мужской репертуар. И подготовила «Из-за острова на стрежень».

– Слушая ваше выступление, я подумал вот о чём. Сейчас некоторые певцы откровенно прячут свои исполнительские недостатки за мощным звучанием электроинструментов. Слава богу, вам не надо хвататься за подобную «соломинку». Более того, на этот раз вы вообще отказались от оркестра – только рояль…

– Знаете, я недавно записала хорошую песню композитора Добрынина: «Если перед вами две дороги, по одной из них идти трудней. Будьте к своему желанью строги и идите именно по ней…». Я так подумала: это, конечно, поймут лишь музыканты – как адски трудно петь концерт под аккомпанемент одного фортепиано. Но зато я свободна, как птица, и могу сказать слушателям всё, о чём душа желает…

– Ещё ваш концерт подтверждает ту догадку, что мы понемногу возвращаемся к старым мелодиям, ритмам… К танго, например.

– О, это у нас в Польше сейчас очень популярно. И Ирэна Сантор, и Ирэна Яроцка, и Ежи Поломский, и многие другие певцы даже целые пластинки записывают со старыми танго.

– Вы ведь и сами пишете музыку? Как это происходит – специально ищете хорошие стихи или всё решает случайная встреча с настоящей поэзией?

Фото Витольда Боревича

– Так нельзя сказать – «пишу музыку». Это звучит слишком громко. Я не композитор, сочиняю по интуиции. Просто иногда стихи так понравятся, что слышу, как они звучат на музыкальном языке. Нет-нет, я бы не решилась утверждать, что пишу песни, я их придумываю…

– Сегодня на концерте ещё раз понял, что слушатель у вас очень верный и благодарный. Интересно, а какой зрительский отклик самый памятный?

– Не знаю… Хотя вот, пожалуй, такой случай… Этой весной купила сыну игрушку – лошадь-качалку. Жду такси, чтобы отвезти подарок домой, а рядом тоже ожидают машину родители с девочкой. Вдруг девочка спрашивает по-русски (видно, приехала погостить в Польшу с папой и мамой из Советского Союза): «Можно я покачаюсь?». Отвечаю: «Можно». Покачалась она и говорит: «Хочешь, я тебе за это спою свою самую любимую песню?». И как затянет на всю улицу: «Оди-ин ра-а-аз в год са-ады цвету-ут…». Послушав девочку, я решила взять эту старую уже песню в гастрольную поездку.

– Вы к нам прилетели из Одессы. Известно, как трудно «пройти» в Одессе. Хорошим голосом одессита не удивишь, ведь он, по его глубокому убеждению, «слышал всех»…

– Да-а, я знала, как опасно там… И эти опасения, между прочим, подтвердились: одесситы задержали нас на лишний день, придумали, что на Ленинград нет самолета. Пришлось дать ещё два концерта… Но всё равно, при всём уважении к одесситам, больше всего всегда скучаю по ленинградскому слушателю – наверное, самому тонкому и чуткому на Земле…

Из интервью разных лет

«…Когда я лежала в гипсе, столько добрых писем получила – из Москвы, из Ленинграда, с Дальнего Востока. Поэтому будущим летом буду петь не только в крупных городах, но и на самой дальней периферии, куда заграничные гастролёры обычно попадают редко… Ну а на Невские берега хочется очень. Впервые побывала в Ленинграде в белые ночи, после концертов бродила по городу чуть не до утра. Но, признаюсь по секрету, всё-таки больше всего помню ленинградское мороженое: знаете, такой толстый круглый шоколад вокруг палочки? Вкуснее ничего не пробовала».

«…Конечно, петь с большим оркестром – большое удовольствие, но всё-таки лучше всего себя чувствую, если рядом лишь фортепиано. Когда музыка от меня идёт прямо к сердцу слушателя. Да, аранжировка для песни очень важна, это словно красивое платье для женщины: она и так хороша, но платье делает её ещё лучше. Однако иногда это шикарное платье может быть и ни к чему. Тем более, когда песня аранжируется слишком шумно. Так шумно, что уже не слышна и сама мелодия. Наверное, специфике моего голоса эта мода противопоказана».

«…Как-то мне посчастливилось прочитать два стихотворения советских поэтов: „Песню“ Риммы Казаковой и „Костыль“ Сергея Острового. Тронули они меня так, что написала к ним музыку. Потому что нашла в стихах самую сердечную правду. И хотя люди эту правду знают – когда снова слышат её со сцены, всё равно волнуются. Римма Казакова пишет о памяти, которую мы сохраним в сердцах, о тех почти мальчиках, что заслонили нас от фашистских извергов. Вторая песня – тоже о войне и о нашей чуткости: если увидишь костыль инвалида – не суетись, не забегай вперед. И дай бог, чтобы этой его боли другие люди никогда не узнали. По-моему, для человека моей профессии самое главное – не играть. Быть самим собой. И если говоришь ты о вещах серьёзных, то слушатель поймёт тебя обязательно…»

Владимир Гоцуленко, журналист, поэт, в середине 70-х – корреспондент газеты «Вечерняя Одесса» (Одесса) «Я был поражен её человеческой простоте»

Бывают встречи, о которых помнишь всю жизнь. Я по долгу работы общался со многими артистами, но такого человека, как Анна Герман, я встретил лишь однажды. Это было в 1974 или 1975 году в Одессе, когда певица приехала туда с гастролями и жила в городе несколько дней. Тогда только была создана газета «Вечерняя Одесса», это было совсем молодое издание, и я с моим коллегой Семёном Лившиным решили сделать интервью с популярной певицей.

На сцене Одесской филармонии. Фото Леонида Сидорского

Мы позвонили в гостиницу «Аркадия», где останавливалась Анна, нас соединили с её номером, мы договорились и в послеобеденное время приехали в один из живописных уголков Одессы. До этого Анну Герман я слышал только по радио, и представьте, каковым было моё удивление, когда дверь номера нам открыла такая высокая красавица!

Мы даже рассмеялись, потому что меня и Семёна высокими уж никак не назовешь! Нам пришлось задирать голову, чтобы разговаривать с ней.

Беседа была очень тёплой, мы записали разговор на магнитофон. Анна прекрасно общалась по-русски, рассказала нам, что родом из советского Узбекистана – там и выучила язык так прекрасно.

Во время встречи она предложила нам напитки – чай и кофе. Мы согласились, подумав, что сейчас она позвонит горничной и та принесет звезде её заказ. Но Анна сама начала кипятить воду и в чашечки заварила нам крепкого чая. Я был поражён этой человеческой простоте. Попросите кого-то из звёзд заварить журналисту чай – рискуешь услышать в ответ грубость! Но Анна была настоящей дамой, словно из девятнадцатого века. С необыкновенно изысканными манерами. Именно манерами, а не манерностью. Очень деликатная, спокойная и воспитанная.

Мы ушли влюблёнными в эту женщину. Именно как в человека, ведь как певица она нам и до этого очень нравилась. У неё была потрясающая человеческая энергетика, которой я больше не встречал ни у одного из артистов.

Интервью с Анной Герман вышло в «Вечерней Одессе» буквально на следующий день, её концерты ещё продолжались, и я вновь поехал в гостиницу «Аркадия» с пачкой газет с публикацией интервью. Но Анны в номере не оказалось. Газеты взяла горничная по этажу, пообещав лично отдать их певице…

Ошик Эркин, поэт, писатель, заслуженный работник культуры Узбекистана (Ташкент) «Этот товарищ приехал из города, где я родилась»

Прогулка по Самарканду, май 1979 года. Фото Ованеса Хачикяна

Мне посчастливилось увидеть знаменитую землячку два раза в жизни, и эти встречи были настолько яркими, что и сегодня я помню каждую деталь…

В августе 1970 года группа хорезмской молодёжи поехала в поездку, в маршрут которой входили несколько городов Польши: Варшава, Познань, Лодзь, Гданьск и Гдыня. Когда мы ехали из Гданьска в Гдыню, наш польский куратор Юлиуш неожиданно предложил: «Хотите, в Сопот заедем? Там сейчас проходит церемония награждения участников Международного фестиваля, и сегодня – гала-концерт». Мы, конечно, обрадовались, тем более Юлиуш сказал, что там будет выступать Анна Герман и это её второе выступление на публике после итальянской автокатастрофы.

«Анна Герман! – обрадовался я. – Она ведь наша, хорезмская!». И мы тут же решили, что обязательно должны преподнести певице букет цветов от земляков. «Только надо, чтобы самый высокий из вас вручал цветы, Анна-то ведь очень высокая», – посоветовал Юлиуш. Мы сразу выбрали нашего историка-краеведа Камилджона Нурджанова – высокого красивого мужчину.

И вот мы с цветами в огромном амфитеатре города Сопота. Наши места были где-то на самом верху, и мне казалось: кинь далеко яблоко – оно не долетит до сцены. Честно признаться, мы не столько на концерт рвались, сколько хотели увидеть Анну Герман.

И вот её объявили. Какая началась овация – не передать словами! Анна вышла на сцену, долго кланялась. А люди вокруг говорили, как перевёл нам Юлиуш, что Анна – певица от Бога, что она послана нам на Землю для добра.

Анна спела несколько песен: две на польском и одну – «Аве Мария», после которой зал снова устроил овацию. Наш Камилджон побежал к сцене, пробрался сквозь толпу поклонников и умудрился не только вручить цветы певице, но и сказать ей, что этот букет – от её земляков из Ургенча. Такой вот была первая встреча с Анной Герман.

Второй раз мне посчастливилось увидеть Анну в октябре 1978 года в Ленинграде, куда с группой хорезмских учителей я выехал на экскурсию. За день до отъезда, прогуливаясь по какой-то улице, я вдруг увидел афишу концерта Анны Герман!

«Я обязательно должен попасть на этот концерт!» – твердил я друзьям и, уговорив несколько человек пойти со мной, поехал в концертный зал, предварительно купив цветы.

Естественно, билетов не было и в помине. Я к контролерам: «Пустите нас, пожалуйста, мы земляки пани Анны, только несколько дней в Ленинграде и сегодня ночью улетаем!». Уж не знаю, что больше произвело впечатление – наши слова или наше вежливое обращение (узбек может и камень уговорить!), но случилось чудо, и нас впустили!

Зал был битком. Даже на верхних ярусах яблоку негде было упасть. Мы стояли где-то на самом верху, между рядов. Анна была в длинном белом платье, очень красивом. Много рассказывала о своём творчестве, переводила польские песни. Я, честно говоря, всё время думал только о том, что мне надо бы спуститься вниз и дойти до сцены в перерыве между песнями. На этот раз я твёрдо решил вручить певице букет сам и снова передать ей привет от земляков.

Когда я добрался наконец до сцены, Анна как раз только-только закончила петь и принимала цветы. Я поднялся по лестнице на сцену и понял, что сказать ей ничего не удастся: она была намного выше меня. От отчаянья я сделал ей знак, чтобы она наклонилась, Анна с растерянной улыбкой наклонилась, думая, наверное, что я хочу её поцеловать. А я, отдавая цветы, сказал ей на ухо: «Пани Анна, я здесь с группой ваших поклонников из Ургенча! Вы помните такой город?». Анна улыбнулась: «Конечно, я же там родилась!». И, не дав мне опомниться, она взяла меня за руку и вывела на сцену: «Дорогие друзья, – сказала она, обращаясь к залу, – этот товарищ приехал из Узбекистана, из города Ургенч, в котором я родилась». Какие аплодисменты раздались! Мне стало даже не по себе. А Анна снова наклонилась ко мне и сказала:

– Я живу в гостинице «Октябрьская», приходите завтра после семи вечера, мы поговорим.

Я расстроился:

– Анна, вы знаете, сегодня ночью мы улетаем домой…

– Жаль, жаль, – сказала она, – передавайте от меня привет Ургенчу!

И… сама поцеловала меня!

С тех пор прошло много лет, пани Анны давно нет с нами, но её голос по-прежнему радует людей, и часто я задумываюсь о том, что действительно эта прекрасная женщина была послана на Землю самим Всевышним…

Александр Барышев, журналист (Самара) «Программе „Круг“ с самым горячим приветом»

Встречу с Анной Герман помню, как сейчас: это её первые гастроли в СССР после трагической автокатастрофы и возвращения к жизни – август 1972 года. Я тогда работал на телевидении Кузбасса в Кемерово, с женой Ольгой Литвинцевой выпускал развлекательную программу «Круг», которая шла целый вечер. Эта программа сыграла огромную роль в моей жизни, она была самой необыкновенной из всех программ, над которыми мне довелось работать. В ней было всё: песни, интервью, очерки, конкурсы, мультфильмы, фильмы для взрослых и многое другое… И всё это на региональном телевидении в Кемерово в 1972 году! Популярность у программы «Круг» была необыкновенная – в наш адрес приходили огромные мешки писем.

В студии телевидения, 14 ноября 1973 года

И вот летом 1972 года мы узнаём, что в Кузбасс с гастролями приезжает Анна Герман. По каким-то причинам её концертов в Кемерово не было, они были объявлены в Новокузнецке, куда я и поехал вместе с оператором «попытать счастья».

Первое отделение концерта во Дворце культуры металлургов мы смотрели из зрительного зала, а в антракте попросили разрешения зайти к Анне в гримёрную. Нас пропустили, так как мы были из Кемерово, как говорится, из центра. Были бы местными журналистами, могли бы и не пустить.

Открытка с автографом: «Программе „Круг“ с самым горячим приветом – Анна Герман. Новокузнецк, 05.08.72». Из архива Александра Барышева

Итак, мы в гримёрке у Анны – очаровательной, прекрасной женщины. Она пригласила нас войти и присесть. Техника в то время оставляла желать лучшего, поэтому мы записывали отдельно звук и отдельно изображение: я на магнитофон «Репортёр» записывал разговор, а оператор на камеру (на пленку 16 мм) снимал нашу беседу. Она длилась минут пятнадцать. В те годы мы очень мало знали о судьбе певицы, поэтому задавали общие вопросы – о жизни, о реабилитации, о гастролях. Анна отвечала очень доброжелательно. На прощание она подписала рекламную открытку: «Программе „Круг“ с самым горячим приветом, Анна Герман, Новокузнецк, 4 августа 1972». Было неудобно просить певицу фотографироваться с нами, хотя у меня с собой был фотоаппарат, поэтому на память о той встрече у меня сохранилась только эта открытка и открытка с подписью конферансье её концерта – польского телеведущего Яна Сузина.

В августе этот сюжет о гастролях Анны Герман вошел в программу «Круг», он был очень добрым и светлым – другим он и не мог быть. Увы, в то время не сохраняли пленки и записи, поэтому та запись не дошла до наших дней.

Встреча с Анной Герман для меня – одна из самых ярких встреч в моей жизни. Я и по сей день с большим интересом читаю статьи о её судьбе, смотрю фильмы о ней и вспоминаю ту тёплую встречу…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.