IV
IV
Зима 1844–1845 годов была очень суровой, дул восточный ветер. Мисс Ба сильно страдала. Врачи в один голос рекомендовали отправить ее на следующую зиму в Италию, например в Пизу. Того же мнения придерживались мистер Кеньон, мистер Бойд и, естественно, Браунинг. Но мистер Барретт сказал: “Нет!” Он не мог допустить, чтобы порядок, установленный в доме на Уимпол-стрит, был нарушен. Ведь, если Элизабет уедет, отец будет лишен возможности ежедневно умиляться, лишен драгоценных поводов возносить молитвы либо гневаться. Кроме того, придется послать с ней брата или сестру… “Нет!”
Отказ потряс Элизабет. Она согласилась бы принести жертву — если бы отец попросил ее об этом. Но тот не пожелал дать ей даже маленькое утешение, позволив думать, что ею движет дочерняя любовь. Он принадлежал к числу тех добродетельных эгоистов, которые воображают, будто все в мире, даже Небо, подчинено их интересам. Отец утверждал, что только он один печется о благе Элизабет. Но на сей раз она прислушалась к мнению Браунинга, который твердил: “Вы — рабыня”. Она посмела возразить отцу и тотчас услышала в ответ: “Строптивая дочь забыла о своем долге!” Авторитет патриарха таял. Родитель отступал перед Врагом.
И Враг воспользовался случаем. Он предложил мисс Барретт немедленно обвенчаться с ним и вместе уехать в Пизу. Если она пожелает, можно ограничиться фиктивным браком. Это ее тронуло. “Отныне я принадлежу Вам целиком и полностью, — писала она, — но никогда не причиню Вам зла…” Ведь до сих пор она полагала, будто причинит Роберту зло, соединив свою жизнь с его жизнью. Какой толк от умирающей? “Вы не умирающая, — отвечал Браунинг. — Вам стало лучше, значительно лучше…” Эти слова удивили Элизабет. Разве ей могло стать лучше? Но к ней возвращались силы и мужество. Зимой она даже выезжала в коляске, сама пугаясь своей смелости и тем не менее чувствуя готовность начать все сначала.
Теперь она больше не отказывалась принимать от Браунинга самые настоящие любовные послания. Она разрешила ему называть себя “Ба… dearest Ба”, как было заведено в семье, а он придумал для нее новую превосходную степень: “Dearestest!” Она спросила, а как близкие называют его. “У меня, — отвечал он, — никогда не было ни ласкательного, ни уменьшительного прозвища — ни дома, ни в кругу друзей… Не будем больше об этом, это мое преимущество перед Вами: у меня есть моя Ба, и я могу ее так называть… Да — моя Ба!”
Отныне он приходил к ней два раза в неделю — к великому негодованию одной из тетушек, которая, явившись на Уимпол-стрит, не удостоилась приема: “Когда я попыталась войти в комнату Ба, у нее там сидел какой-то господин, и она сделала мне знак, чтобы я уходила!” Ба клялась, что никакого знака не делала, но братья и сестры, собиравшиеся у нее, чтобы поболтать и обменяться новостями, прекрасно понимали, в чем дело. Правда, они не знали самого главного, но этого не знал никто: мысль о замужестве крепко засела в голове их сестры.
Препятствием служила удивительная власть над ней мистера Эдуарда Моултона Барретта. “Я постоянно ощущаю его волю, — говорила она, — ведь я из числа тех слабых женщин, которые обожают сильных людей”. Она признавалась, что испытывает “аморальную симпатию” ко всякой силе. Ее трогали неземное терпение и нежность Роберта Браунинга, но куда более громкий отклик вызывала в душе непреклонная воля отца-тирана. Воздыхатель много терял в глазах Ба, когда писал: “Хочу, чтобы Ваше желание стало моим, чтобы оно пробудило мое желание, чтобы Ваше удовольствие было моим единственным удовольствием…” Или еще: “Я никогда не смогу сказать: “Она должна есть рыбу, фрукты”, или: “Пусть она носит шелковые перчатки!” — Навязывать Вам свою волю, пусть даже мысленно, — для меня нет ничего отвратительнее”.
Подобные откровения разрушали образ Браунинга, который успел сложиться у Элизабет и который она пыталась сохранить, — образ мужчины с железной волей, ведь вопреки обстоятельствам он вторгся в ее жизнь, взял под свое покровительство и вырвал из лап смерти. Когда этот образ начал бледнеть, она перестала находить в себе мужество и готовность отказаться от атмосферы затянувшегося детства, в которой жила в доме на Уимпол-стрит. Тем не менее она поклялась принадлежать Роберту. В январе 1846 года он напомнил Ба, что в конце лета, если ей будет легче, она должна уехать с ним в Италию — то есть выйти за него замуж. Весной 1846 года она почувствовала себя достаточно крепкой, чтобы совершить пешком небольшую прогулку под деревьями Регент-парка со славным Кеньоном. Какую же причину для отсрочки выставить теперь? “Не лучше ли подождать еще год? — робко предложила она. — Я так долго жила во сне…”
Решительные действия пугали ее. Она приходила в ужас при одной лишь мысли о том, какой скандал разразится на Уимпол-стрит. Отец с грохотом шагал по коридору, дверь шумно распахивалась: “Мне показалось, Ба, что этот мужчина провел с вами весь день?..” Даже Флаш инстинктивно угадывал близкую угрозу и кусал мистера Браунинга за ногу. Ба чудилось, что она стоит на краю пропасти. С одной стороны — семья, привычный и милый сердцу образ жизни; с другой — влюбленный в нее талантливый поэт, который требует от нее торжественных клятв и твердит, что не переживет крушения своих надежд. “От вас зависят мои жизнь или смерть, — говорил он. — Думайте о нас двоих”. Но как раз этого говорить не следовало. “Всю ответственность должны нести вы”, — отвечала она. Вот диалог влюбленных, каждый из которых страстно желал подчиняться и терпеть не мог командовать.
Можно только гадать, решились бы они все-таки на этот шаг или нет, если бы мистер Барретт неожиданным поступком сам не заставил их действовать. 9 сентября 1846 года в полночь Элизабет отправила с посыльным письмо Браунингу: “Нынче вечером отец приказал Джорджу завтра же утром отправляться на поиски дома в деревне, чтобы снять его…” Дом на Уимпол-стрит надлежало спешно освободить под предлогом ремонта.
Угроза переезда ускорила ход событий. Если Элизабет вместе с семьей покинет Лондон, встречи их будут невозможны. Но как обвенчаться? Родительского благословения им не получить. Оставался один путь — похищение. Славное приключение для сорокалетней девственницы! Элизабет согласилась тайно встретиться с Робертом в церкви в Марилебон — жених раздобыл разрешение на брак. Верная горничная по фамилии Уилсон — только она одна! — была в курсе дел и сопровождала хозяйку в церковь. После церемонии Элизабет вернулась домой: “Как горька необходимость снять кольцо! Вы должны вернуть мне его поскорее…” Теперь надо было срочно заняться подготовкой побега во Францию и Италию, так как, оставаясь в Англии, они подвергались серьезному риску: мистер Барретт мог не ограничиться скандалом, он был способен и на физические действия. Мисс Ба довелось пережить на Уимпол-стрит непростые дни — трудно было хранить такую тайну! Мистер Кеньон, расширив глаза до размеров очков, спрашивал у нее мертвым голосом: “Это правда, что вы давно не видели мистера Браунинга?” — и она краснела под его взглядом.
Последние детали отъезда уточнялись в письмах. Но оставить хотя бы записку отцу она не посмела: “Я цепенею при мысли, что надо написать: “Папа, я вышла замуж и надеюсь, что Вы не будете сердиться…” Ах, бедный папа!.. Он сильно рассердится и вычеркнет меня из своей жизни…” А Браунинг тем временем безуспешно пытался разобраться в расписании поездов и кораблей, путал названия компаний, портов и вокзалов; вместо Гавра писал в Саутгемптон и одновременно сочинял брачное объявление в газету “Таймс”, которое будет напечатано после их отъезда.
Наконец все было готово. “Я больше не стану писать, не могу. Завтра в этот час во всем мире мне будет некого любить, кроме Вас, любимый мой!.. Это похоже на молитву: у меня есть только Бог!.. Он тоже будет с нами, если услышит мою молитву… Неужели я пишу Вам последнее письмо, дорогой мой? Если бы я могла любить Вас меньше… чуть-чуть меньше…”
В последнюю минуту Браунинг опять перепутал вокзалы, и затворнице Элизабет пришлось открыть справочник, чего она никогда в жизни не делала, и самой уточнить маршрут путешествия. Бетти Миллер писала: “Это была Андромеда, в какой-то мере влюбленная в чудовище, из лап которого ее вырывал герой, но она вынуждена была сама играть роль поводыря при своем неопытном спасителе”. Элизабет в волнении писала Браунингу: “Вы стоите на своем и в этой пьесе желаете до конца играть роль женщины… Вы хотите оказать мне честь, подчинившись мне, несмотря на клятву, данную в прошлую субботу… Так ли следует держать клятву?” Роберт Браунинг сочинил замечательный ответ: “Вы будете решать за меня. Таков мой приказ”.
Похищение не прошло незамеченным в литературных кругах Лондона. Вордсворт сказал по этому поводу: “Итак, Роберт Браунинг и мисс Барретт уехали вместе… Надеюсь, они поймут друг друга — никто другой их понять не в силах”.