VII. Разнорабочий в Канаде

VII. Разнорабочий в Канаде

Комбинат «Консолидейтед майнинг энд смелтинг компани» производил очень внушительное, правда не совсем приятное, скорее пугающее впечатление. Тогда на нем было занято больше семи тысяч рабочих и служащих. Цехи выпускали огромное количество металла — свинца, цинка, золота, серебра и кадмия, а также серу, фосфаты и другие химические продукты. Металлургический гигант выстроен в Скалистых горах на высоте тысячи четырехсот метров. В наши дни — это образцовое предприятие, но тогда оно было довольно мрачным и шумным. Над лежащим в долине городом Трейл постоянно висели облака пыли, дыма и ядовитых паров[1]. В городе жили рабочие. А примерно на той же высоте, что и комбинат, в окруженных зеленью уютных солнечных виллах разместилось крупное и мелкое начальство.

Серный дым, изрыгаемый заводом, был опасен для здоровья, он погубил растительность на многие километры вокруг. Точный радиус его действия было трудно определить. Во всяком случае он пересекал границу, до которой от Трейла около пятнадцати километров, и причинял американцам такой ущерб, что правительство США обратилось в суд. Решение суда гласило: либо комбинат немедленно прекращает отравлять воздух сернистым газом, либо его закроют. И вот тут-то инженер Лепсё изобрел устройство, которое очищало дым от наиболее вредных примесей.

Как разнорабочему Туру, естественно, полагалось жить с семьей внизу, в Трейле. Но когда он, стоя около комбината, посмотрел вниз на застилаемые тучами пыли и желтого дыма серые крыши, ему показалось, что он видит преддверие ада. Нет, ни за что он не поселится с женой и детьми в таком месте, где каждый вдох наполняет легкие ядовитым газом. К счастью, в горах лежал старый поселок золотоискателей Россленд, откуда рабочие ездили на комбинат в маленьком автобусе. В этом поселке Тур снял комнату с кухней.

Разнорабочим на комбинате доставалось хуже всех. Бригада состояла из людей без профессиональной подготовки, и им поручали всякую случайную работу, которая была в то же время самой тяжелой и опасной. Когда бригада утром выстраивалась возле одного из корпусов, это походило на смотр представителей разных стран, только представителями были не дипломаты, а обыкновенные труженики. На одной из «поверок», когда пришло восемнадцать человек, было представлено семнадцать национальностей.

От своих товарищей Тур услышал про страшные несчастные случаи, происходившие на комбинате. Однажды с лесов в тигель с расплавленным свинцом упал рабочий. От него ничего не осталось. В другом цехе на головы рабочих из-под крыши свалилась высохшая человеческая рука. Но пожалуй, всего страшнее звучала история про подсобного рабочего, прикорнувшего в шахте, которую было велено замуровать. Каменщики не заметили его и продолжали работу. Когда отверстие заложили, рабочего уже никто не мог услышать. Его долго разыскивали, но загадочное исчезновение объяснилось лишь много времени спустя, когда нашли его останки.

С первого дня Тур старался изображать опытного работягу. Он хорошо запомнил, какими глазами смотрели на чужака в очередях перед биржами труда. Чтобы то же самое не повторилось здесь, Тур завел перемазанные краской и известкой штаны из толстого зеленого материала, пятнистую кепку, рукавицы и подержанный ящичек для завтрака. С трехдневной щетиной на щеках, сдвинув кепку на затылок, он вышел на работу. Увидев новичка, мастер остановился, смерил его взглядом — и оскалил зубы в улыбке. Тур понял, что разоблачен. Он окончательно убедился в этом, когда мастер долго прощупывал его вопросами, прежде чем послать вместе с двумя другими рабочими на склад.

Склад комбината занимал огромную площадь, и здесь лежала гора старого кирпича — его надо было разобрать и обколотить с него известку и цемент. Пригодные в дело кирпичи аккуратно складывали, а обломки грузили на железнодорожные платформы и увозили. Судя по лабиринту кирпичных башен и штабелей, здесь трудились не один год. Напарники Тура очень ловко скрывались за горами кирпича, чтобы перекурить или вздремнуть. Однажды мастер пришел проверить, как идут дела, и явно остался недоволен итогом. Злобно глядя на Тура, он замысловато выбранился, потом кивнул и бросил:

— Пошли, Мак, получишь работенку получше.

Тур вежливо возразил, что его зовут не Мак. Лицо мастера исказилось от ярости, и он проревел:

— Мне начхать на твое имя! Для меня ты Мак! Понял?

С этими словами он повернулся и пошел. Тур растерянно побрел следом.

«Лучшая работенка» заключалась в том, чтобы вместе с другими загружать здоровенную растворомешалку. Каждому рабочему высыпали в тачку мешок цемента, этот груз надо было вкатить по узким доскам на настил, опрокинуть над растворомешалкой, потом сбежать вниз с пустой тачкой по доскам с другой стороны настила. Темп высокий, зевать нельзя. Даже опытным каталям, знающим все приемы, доставалось нелегко. А для изнуренного Тура, который больше полугода ходил без работы, это было непосильным делом. Снова и снова он пятился и брал разгон, чтобы вкатить тачку наверх, а сзади его осыпали бранью, ведь он всех задерживал.

После шестого или восьмого раза Тур совсем обессилел. Сердце отчаянно колотилось, кровь прилила к глазам, он плохо видел. Следующая тачка сорвалась у него с досок, и весь цемент высыпался. Мастер бесновался. Ему надоел этот молокосос, который, наверное, за всю жизнь ни одного дня по-настоящему не трудился. Катали еще поднажали. С Тура катился пот в три ручья, а остальные только посмеивались.

Каждые четверть часа — перекур. Тур ложился на спину и дышал, дышал полной грудью, пока снова не раздавался крик мастера:

— Ну, пошли!

К концу смены он двигался словно в полузабытьи. Все расплывалось перед глазами, и окрики мастера перестали его трогать. Они доносились будто из другого мира. Наконец кончился рабочий день, и Тура, грязного, измученного, буквально вынес за ворота комбината поток рабочих. Кто-то помог ему забраться в автобус, но, как он ехал, не помнит. Дома он рухнул на диван, и Лив с трудом сняла с него рабочую одежду, так сильно у Тура опухли руки и ноги.

На следующее утро все тело было деревянным, каждая мышца болела. Этот день прошел не лучше предыдущего. Оглушенный усталостью, он считал секунды до очередного перекура, потом валился на спину и старался дышать ровно и глубоко, расслабляя каждый мускул, чтобы побольше извлечь из коротких минут, от которых зависела его жизнь.

На третий день с ним что-то случилось. Тачка слушалась гораздо лучше, он усвоил приемы, позволяющие сберечь силы. И вообще чувствовал себя намного сильнее и выносливее. Теперь работа каталя его не пугала. Тур сам больше всех удивлялся перелому и ощущал себя победителем. Он справится. Завтра будет катать наравне со всеми.

Но завтра ему не пришлось возить цемент. Мастер, ухмыляясь, объявил, что переводит «Мака» на менее утомительную работу. Приказано выделить двоих человек на очистку цистерны. Одним из двоих будет Тур.

Товарищи рассказали ему, что эти огромные цистерны чистят раз в пять лет и работа адская.

Узкий трап вел вверх к люку и такой же трап — от люка на дно. Туру и его напарнику выдали по скребку с длинной ручкой и высокие, до паха резиновые сапоги. Уже когда они спускались по внутреннему трапу, им напомнили: ни в коем случае нельзя падать. На дне цистерны — серная кислота. Упадешь — разъест и одежду, и кожу, и мясо.

Прежде чем сойти с трапа, Тур проверил ногой опору. Дно цистерны покрывал толстый слой слизи, скользкой как мыло. И вот двое «избранных» осторожно идут вперед, а мастер сверху командует. Голос мастера громом отдавался в цистерне, и они разбирали только отдельные слова, но поняли, что кислоту надо гнать к сливному отверстию в одной из стенок. Ужасная работа. Широко расставляя ноги, они неуклюже, как в замедленном фильме, ступали по жиже и осторожно, чтобы не брызгать, гнали ее перед собой скребками. Нажмешь посильнее — едешь назад, а чуть не рассчитаешь — и шлепнешься в эту дьявольскую мешанину.

Тур уже понял, что мастер его почему-то невзлюбил, оттого и ставит на самую неприятную работу. Каталем и то лучше… Когда цистерна была очищена, у Тура было такое чувство, будто он чудом спасся из котла людоедов.

Его и дальше продолжали переводить с одного участка на другой. То он возил цемент, то рыл канавы, то грузил вагоны. Всякий раз мастер ставил Тура на самое тяжелое дело. Но новичок уже освоился. Физическая работа его только радовала, лишь бы быть на свежем воздухе, и ему нравилось наперекор мастеру решать задачи, которые были по плечу только самым сильным в бригаде разнорабочих.

Конечно, Тур предпочел бы что-нибудь более интересное, но, когда он, грязный, вспотевший, садился на кирпичах и доставал свой завтрак, радость, которую он испытывал, равнялась самым счастливым минутам в его жизни.

А затем в Скалистые горы пришла зима, да какая! На крыльях из студеной мглы она парила над горами, пропуская лишь северный ветер, чье леденящее дыхание превращало двадцатиградусный мороз в жестокую пытку для того, кто работал на воле.

Из облаков ядовитого желтого пара, будто скелет доисторического чудовища, торчал железный каркас нового цеха. И когда пришла пора настилать кровлю, Тура перевели туда, на самый трудный участок. Трое настилали толь, четвертый варил асфальт в котле над костром. На долю Тура выпало крепить толь под стрехой и поднимать в ведре расплавленный асфальт. Цех был равен высотой пятиэтажному зданию, и, когда Тур лег на живот и посмотрел вниз, случилось то самое, чего он больше всего опасался. На него напал безумный страх. Тошнота, слабость во всем теле; казалось, невидимый магнит вот-вот сорвет его с крыши. Он понимал: страх высоты надо преодолеть. Отчасти ему это удалось. И все-таки Тур предпочитал орудовать шваброй, промазывать асфальтом швы между листами толя. Это ему поручалось, когда бригадир, вконец окоченев, спускался отогреваться у костра.

В этой бригаде Тур познакомился с бродягой Джимми Макдональдом и потом не раз его поминал добром. В трескучий мороз Тур втащил на крышу веревку, к которой вместо ведра с асфальтом был привязан кирпич. Кирпич был горячий. Тур недоуменно поглядел вниз — в чем дело? Рабочий у котла — его только что прислали в бригаду — делал ему другим кирпичом какие-то знаки. Понятно: это взамен грелки! Тур сунул кирпич за пазуху, погрел сперва живот, потом спину. Хорошо… В перерыве он спустился вниз и поблагодарил своего благодетеля. Это был невысокий коренастый человек, в окружении жесткой щетины сверкали белые крепкие зубы. Взгляд открытый, дружелюбный, исполненный доброты. Сразу видно — отличный парень.

Остальные тоже спустились и подошли к костру погреться. Один из них хотел было подбросить дров, но Тур его остановил и рассказал, как его поучал один индеец в Белла-Куле:

— Белый человек глупый, делает большой костер, подойти нельзя. Красный человек умный, делает маленький костер и садится на него.

Ребята рассмеялись, потом каждый отгреб себе углей и присел над ними на корточках. Отличный способ греться!

Говорят, что тяжелая жизнь рождает дурных людей. Тур не раз видел примеры этого. Но Джимми был исключением из правила. Фортуна почти всегда отворачивалась от него, и, однако, зависть и ожесточение были ему чужды. Джимми ничего не ждал от будущего, с людей не спрашивал и к себе не предъявлял больших требований. Такой подход к жизни позволял ему чувствовать себя вполне счастливым. На всем свете трудно было бы найти другого такого весельчака. От любой шутки он хохотал до упаду. Джимми и сам знал бездну историй, охотно и откровенно рассказывал про собственные злоключения. Сколько он себя помнил, у него никогда не было дома и он никогда не видел отца. Одно время Джимми работал старателем, а после того преимущественно вел жизнь «хобо», потому что с детства у него в крови была лихорадка странствий. Человек простой и бесхитростный, он не скрывал своих минусов и даже с гордостью сообщал, что побывал во всех тюрьмах Канады, кроме одной — виннипегской. Всегда поводом были мелкие прегрешения, на которые его толкала нужда: в одном месте он свернул голову курице, в другом стащил что-то из одежды. Раз Джимми шел мимо двора и увидел, что на веревке сушатся чистые и целые носки. Посмотрел кругом, живо разулся, снял носки с веревки и надел, а на их место повесил свои, дырявые и спереди, и сзади, заскорузлые от пота и дорожной пыли. И весело зашагал дальше по дороге, которой не было видно ни конца ни края.

Джимми стал самым верным другом Тура на комбинате. Они от души веселились вместе и во время работы часто уносились в своем воображении далеко-далеко за пределы неуютной заводской территории. В один особенно сырой и холодный день друзья в перерыве укрылись в большом инструментальном ящике рядом с асфальтовым котлом, подперев открытую крышку метлой. Джимми рассказывал что-то про Амазонку, они «гребли» лопатами в котле и представляли себе, что идут на веслах вверх по реке в краю, где их со всех сторон подстерегают опасности. Перерыв уже кончился, вдруг два любителя романтических приключений заметили, что к ним быстро идет старший инспектор. Они выскочили из ящика и живо принялись подбрасывать дрова в огонь под котлом, но инспектор, конечно, успел все заметить. Второпях Тур сунул в рот последний кусок макаронного пудинга, который взял с собой на завтрак, и теперь никак не мог его проглотить. Хоть бы инспектор не заговорил с ним… Слава богу, пронесло. Старший инспектор обратился к Джимми. И спросил, не знает ли тот рабочего по фамилии Хейердал, норвежца по национальности. Джимми показал на Тура.

— Это ваша статья про острова Южных морей напечатана в «Нейшнл джиогрэфик мэгэзин»? — спросил инспектор.

— Мг, — промычал Тур, ворочая языком макароны.

Удивленный инспектор ничего не понял, и пришлось багровому от замешательства Туру выплюнуть застрявший в глотке клейкий пудинг.

Впрочем, инспектор спокойно отнесся ко всему этому. И вежливо спросил, не согласится ли Хейердал прочесть лекцию о полинезийских островах в местном клубе «Ротари». Получив положительный ответ, он пошел дальше. Джимми удивился так, что свалился в ящик. В клуб «Ротари», объяснил он, пускают только «белые воротнички» — самое высокое начальство.

— Ну, брат, теперь твоя карьера сделана!

Потом Туру сказали, на какой день назначена лекция, и велели принести в чемодане черный костюм. С утра он мазал толь асфальтом, но за полчаса до обеденного перерыва его отвели в душ, чтобы помылся, переоделся и приходил в клуб на ленч. Лектора посадили на почетное место за роскошным столом. Туру казалось, что он очнулся от кошмара. Угощение было великолепное, а доклад встретили долгими и горячими аплодисментами. Тур выслушал немало лестных слов, после чего его отвезли обратно на комбинат — смена еще не кончилась. Гонорара он не получил, довольно с него чести быть принятым «крахмальными воротничками».

У этого случая были последствия, которых Тур никак не предвидел. Товарищи по работе смотрели на него так, будто он их предал. Дескать, вышло, как они думали с самого начала: он не «свой». Только Джимми остался ему верен.

Работа в «асфальтовой» бригаде кончилась внезапно. Один из рабочих, поднимая ведро с асфальтом, сорвался с крыши. Его срочно отправили в больницу вместе с варщиком, которого окатило расплавленным асфальтом. Случайно в тот день внизу работал не Джимми, а другой. Бригаду распустили, и Тур вместе с Джимми вернулся к разнорабочим.

Между тем на имя Тура неожиданно пришло приятное письмо от только что учрежденного журнала в Нью-Йорке. Журнал назывался «Интернейшнл сайенс», он должен был стать трибуной для европейских ученых, которых воина заставила уехать в США. Редакция заказала Хейердалу статью о его исследованиях. Тур уже успел скопить достаточно денег, чтобы вернуть долг Томасу Ульсену, да еще у него осталось на отпуск. Он подал заявление, и ему предоставили три недели за свой счет, чтобы написать статью.

В статье «Зародилась Ли полинезийская культура в Америке?», напечатанной в мае 1941 года, была впервые обнародована теория Хейердала, которая в своей основе остается неизменной до сегодняшнего дня. Вот как она сформулирована там на странице 18:

«… ныне, после года исследований на побережье Британской Колумбии, мне кажется, что я располагаю достаточным материалом, указывающим на две различные миграции с американского материка на острова Полинезии.

1) Доинкская цивилизация с центром в районе озера Титикака и на побережье Перу, видимо, сравнительно рано достигла Полинезии через остров Пасхи, а 2) более поздняя волна переселенцев, потомки которых составляют главную часть нынешней полинезийской расы, из области Белла-Кула в Британской Колумбии достигла островов через Гавайский архипелаг около 1000 года нашей эры».

Отослав статью, Тур снова надел кепку и зеленые штаны и вернулся в бригаду разнорабочих. Мастер послал его грузить лес на железнодорожные платформы; работа в виде исключения была вполне сносная. В отличном настроении Тур пришел на участок и хотел поздороваться с ребятами, но они, прервав работу, холодно уставились на него. Никто не ответил на его приветствие, а один из грузчиков плюнул на землю, поддернул штаны и бросил:

— Ну как, все Гитлеру рассказал?

Это было как удар плетью. Опять ему досталось за его национальность. Газеты, поступавшие в Трейл, до сих пор ничего не сделали, чтобы опровергнуть ложные слухи. Возмущенный Тур попытался реабилитировать Норвегию, но его никто и слушать не хотел. Снова наступила трудная пора, и если атмосфера постепенно прояснилась, то исключительно благодаря Джимми, который делал все, чтобы помочь другу.

Бригаду ставили на самые разные участки. Одно время Тур работал подручным каменщика. Раствор замешивали внизу, потом на веревке поднимали наверх. Тур носил раствор каменщикам, которые стояли с другой стороны здания. Бери в каждую руку по ведру и ковыляй по доскам. Дело не только тяжелое, но и опасное, потому что леса сооружали наспех, на высоте четвертого этажа положили всего две доски в ширину. А Туру приходилось бегать, чтобы поспевать за двумя каменщиками, которые в бешеном темпе клали кирпичи и без конца кричали:

— Раствор! Раствор!

Одна доска даже не была прибита. Мало-помалу она сдвигалась и в конце концов подалась под ногой Тура. Хорошо, что он, падая, догадался выпустить ведра. Извернувшись по-кошачьи, Тур уцепился за перекладину. Повисел так, пришел в себя, вскарабкался обратно, положил доску на место и как ни в чем не бывало продолжал носить раствор.

У этой работы был хоть один плюс — свежий воздух. Но ему недолго пришлось радоваться этому преимуществу. Мастер опять придумал для него дело «полегче». Тура послали подручным в плавильный цех, которого рабочие особенно боялись, — дескать, там непременно отравишься свинцом. Полагалось защищать нос и рот марлевой подушечкой, задерживающей свинцовую пыль, которая носилась в воздухе и все покрывала толстым слоем. Ее без конца выметали, и все равно серым туманом висели частицы металла. Каждый день в этом цехе был для Тура сплошным ужасом. Поклонник солнца и свежего воздуха боялся сделать вдох в этой ядовитой атмосфере. Товарищи, работавшие тут до него, рассказывали страшные вещи. Плавильный цех погубил их здоровье.

Сама по себе работа Тура была нехитрой — в основном подметать цементные полы, но он задыхался от прикрывающей рот и нос марлевой подушечки и постоянно ходил грязный и потный. То и дело приходилось сдвигать или переворачивать подушечку, потому что против ноздрей двумя угольно-черными пятнами скапливалась пыль.

Потом ему вручили перфоратор и противогаз, объяснили, как пользоваться этим снаряжением, и послали в чрево плавильной печи, где он в свете переносной лампочки должен был очистить стенки от шлака. Редко ему приходилось так тяжело. Во-первых, несносная жара. Во-вторых, воздух быстро наполнился частицами металла, которые вместе с потом образовали кашицу на лице вдоль края резиновой маски. И в-третьих, от перфоратора в тесной металлической камере стоял такой гул, что Тур едва не сошел с ума. Адский грохот пронизывал барабанные перепонки и стучал в голове.

В поединке с упрямым перфоратором Тур проникся такой яростью, что принялся кричать по-норвежски и по-английски:

— Ненавижу!.. Ненавижу!.. Ненавижу! Ненавижу!

Он уже не владел собой. Тур пробовал осмыслить, против кого или чего направлена его ненависть, но сознание сосредоточилось на одном: как лучше укротить этот инструмент, который скакал и прыгал словно одержимый.

Очистка печи затянулась на много дней, и в конце концов Туру стало казаться, что он вообще не способен ни думать, ни чувствовать. Он был совершенно разбит. По утрам, когда голова еще немного соображала, Тур спрашивал сам себя — позволительно ли так издеваться над человеком. И ведь он не первый и не последний, На чью долю выпало такое испытание, а всего-навсего один в длинном ряду рабочих, которым машины и недомыслие людей превращают жизнь в пытку.

Но вот стало известно, что на следующий день на комбинат прибудет санитарная инспекция. Тотчас бригаду разнорабочих послали наводить чистоту и порядок в плавильном цехе и вокруг него. Самые шумные машины остановили, и на час-другой воцарилась почти воскресная тишина. Тур мельком увидел несколько господ в черных костюмах, с крахмальными воротничками и галстуками. Кивая и улыбаясь, они торопливо прошли через цех и исчезли.

Последние дни в свинцовом цехе Тур ходил словно в полузабытьи. Он чувствовал смертельную усталость, внутри что-то надломилось. Не сомневаясь, что виновата работа, Тур придумывал вместе с Джимми отчаянные планы. Надо перебраться через границу в США, там они найдут не такую вредную работу. Сколотить маленький плот, замаскировать его зелеными ветками и спуститься вниз по протекающей мимо Трейла реке Колумбии в штат Вашингтон; добиваться въездной визы и трудоустройства бесполезно. Правда, потом еще останется, главная задача — перевезти семью Тура. Ничего, как-нибудь и это можно уладить.

Приготовления к побегу шли полным ходом, но тут вдруг у Тура поднялась высокая температура, заболели глаза. Он едва добрался домой в Россленд. Вызвали врача, оказалось — корь. Когда болезнь отпустила Тура и он поднялся на ноги, ему еще долго было не до приключений. Он снова попал в бригаду разнорабочих. Тур заикнулся о том, что не прочь поработать на другом участке. Но если он рассчитывал получить лучшую работу, то ошибался.

Вместе с Джимми и еще одним грузчиком его послали в мышьяковый цех. Мастером здесь был коротенький, тощий, желтолицый человек с вечными нарывами на шее. Говорили, будто он так пристрастился к мышьяку, что не может без него жить. Тур искренне его жалел, но к жалости вскоре примешалось отвращение. Заметив, что новые рабочие косятся на его шею, мастер отвернул ворот и дал им хорошенько налюбоваться на страшные язвы, после чего с явным злорадством заявил Туру и его товарищам, что и у них скоро появятся такие же. Потом вручил каждому по лопате и отправил их на чердак.

На полу чердака лежал толстый слой мелкого мышьякового порошка. От рабочих требовалось, чтобы они, прикрыв маской нос и рот, сгребали этот порошок к узкому люку в полу. Как они ни старались работать осторожно, в воздух взлетали облака белой пыли. Кто-то предупредил их, что достаточно щепотки этого вещества, чтобы отправить человека на тот свет. Они трудились добросовестно, но Тур сразу решил, что больше одного дня не задержится на этом участке.

Из люка мышьяк попадал в трубу, которая пронизывала все три этажа. На первом этаже по рельсам ходили открытые вагонетки длиной около двух метров, они поочередно останавливались под трубопроводом. Чтобы порошок не разлетался, на конец трубы был надет защитный брезентовый фартук в виде опрокинутой воронки. Рядом с рельсами стоял столб с кнопками сигнализации. Как только вагонетка наполнялась, мастер нажимал кнопку, и на чердаке загоралась красная лампочка. Зеленый свет означал, что ждет следующая вагонетка, и парни снова брались за лопаты.

Мастер примерно знал, за сколько времени заполняется вагонетка. Похлопает для проверки по брезенту, нажмет сигнальную кнопку, поднимет фартук и подает следующую.

В обеденный перерыв Тур призадумался. Как избавиться от этой опасной работы? Просто сказать «нет» нельзя, но… И тут его осенило. Тур придумал план, который тотчас был одобрен его товарищами. Вернувшись после перерыва на чердак, они с утроенной скоростью принялись сгребать мышьяк. И пока мастер собрался проверить вагонетку, весь трубопровод до третьего этажа был набит порошком. Мысленно они представляли себе, как он хлопает по фартуку и нажимает красную кнопку. В следующую секунду из трубопровода хлынула струя порошка. Прошло несколько напряженных минут, дверь распахнулась, и появился мастер, с ног до головы обсыпанный мышьяком. От ярости он не мог вымолвить ни слова. Рабочие уверяли, что старались без всякой задней мысли, но он-то понимал, что дело нечисто. В конце концов Тур сознался и получил отставку.

Снова он попал в трудное положение. Правда, Тур добился уважения рабочих, но от них не зависело дать ему работу, а на те деньги, что он скопил, долго не проживешь. И тут инженер Лепсё впервые вмешался лично. Из-за антинорвежских настроений ему самому приходилось нелегко, и все-таки он помог соотечественнику получить работу, за что Тур был ему бесконечно благодарен. Теперь он же предложил перевести молодого норвежца в опытный цех комбината, созданный при его, Лепсё, прямом участии. Сперва Тура поставили подручным: основной его обязанностью было подвозить на тачке свинец плавильщику. Дело нехитрое, к тому же в цехе было светло и воздух свежий, так как здание было открыто в сторону склада.

Тур почтительно смотрел на плавильщика, который с видом знатока тянул за веревки, крутил ручки, открывал смотровое окошечко и заносил в журнал всевозможные данные. Но однажды плавильщик заболел, и Туру велели занять его место у печи. Он всегда чуть ли не враждебно смотрел на технику, и, когда мастер после короткого инструктажа велел приступать, Тур слегка опешил. Отупело глядя на приборы и качающиеся стрелки, он спрашивал себя, неужели он недотепа — ведь ничего не понял! Потом вежливо попросил повторить инструктаж. Мастер осведомился, понимает ли Тур по-английски, и объяснил еще раз. Как только он ушел, Тур записал все, что успел запомнить, и начал действовать, утешая себя тем, что цех экспериментальный…

И почти сразу случилось происшествие: когда кран поднес к тиглю свинец, слиток сорвался и волна расплавленного металла перехлестнула через край. Тур соскочил с низкой платформы, по его словно ущипнули сзади раскаленными клещами. Когда он наконец отважился сунуть руку в задний карман, то извлек оттуда плоский кусок еще горячего свинца.

Конечно, Тур тут был ни при чем, и, к счастью, этим его злоключения ограничились. По мере того как он убеждался, что дело вовсе нехитрое, росла его уверенность. Суть работы заключалась прежде всего в том, чтобы наблюдать за длительностью плавки, изменениями цвета, рябью и образованием корки на поверхности жидкого металла. Наблюдения записывались в журнал, и тут Туру пригодились его дотошность и описательный дар. Начальство вскоре поняло, что новый плавильщик не рядовой работяга. Потом инженер Лепсё в одном письме так характеризовал его: «…Тур Хейердал был необычным рабочим. Он проявлял такой интерес и такое рвение, словно сам поставил эксперимент. Если бы он заинтересовался техникой, то, несомненно, немалого достиг бы в этой области…»

Мастером экспериментального цеха был кареглазый итальянец, улыбка которого напоминала про южное солнце. На комбинате его звали Загадка. По мнению одних, это прозвище он получил потому, что не знал, кто его отец. Другие считали, что все дело в его загадочном поведении. Говорили, будто Загадка не умеет читать и писать. Товарищи видели, как он, получая зарплату, чертит крестик в ведомости и кивает кассиру:

— Ну, ты меня знаешь!

Однако из грудного кармашка Загадки торчал целый набор карандашей и самопишущих ручек. Да еще огромный карандаш, похожий на торпеду, был заложен за ухо.

Туру как-то не верилось, что мастер совсем не читает. Проверяя работу, итальянец открывал лежащий на конторке журнал, пробегал взглядом несколько страниц и говорил, кивая:

— Так-так, порядок!

Но ребята продолжали твердить, что мастер неграмотный. Тогда Тур решил устроить проверку. Он положил журнал вверх ногами. Подошел Загадка, оперся локтем о конторку, внимательно «прочел», не заметив подвоха, две страницы и с улыбкой повернулся к Туру:

— Так-так, порядок!

Тур искренне уважал этого человека, которому неграмотность — серьезная беда в наше время — не мешала быть отличным работником. Другого такого мастера не сыскать: всегда одинаково вежливый и доброжелательный, будь то с начальством или с подчиненными. Наверно, итальянец был бы вполне счастлив, если бы не постоянный страх, что кто-нибудь разоблачит «тайну», которую он так старался сохранить.

Однажды, придя на работу, Тур увидел на полу какую-то деталь и привязанную к ней бумажку с надписью: «Не трогать!» Немного погодя появился Загадка. Тур видел из-за печи, как он, заметив деталь, нагнулся и поглядел на бумажку. Сдвинул кепку назад, почесал в затылке и посмотрел вокруг. Никого не заметил, повернулся и быстро пошел обратно. А через несколько минут откуда-то донесся его голос:

— Тур! Тур!

Тур вышел из цеха и увидел Загадку в одном из окон верхнего этажа.

— Там что — к детали бумажка какая-то привязана?

— Да.

— A что на ней написано?

Тур ответил. Загадка жестом поблагодарил его, явно обрадованный, что все обошлось.

В другой раз мастеру вручили какое-то письменное распоряжение. Он сунул бумагу в нагрудный кармашек, зашел за угол, подвернул рукава и опустил руки по локоть в бочку с какой-то грязной жижей. Потом подошел к Туру, показал большим пальцем на кармашек и попросил:

— Будь другом, прочти, что там.

Работать с Загадкой было одно удовольствие, и жить опять стало сносно. Тур окончательно освоился на комбинате, и товарищи его признали, никто не смотрел на него с недоверием, напротив, большинство уважительно относилось к новичку, который из бригады разнорабочих сразу попал на участок, требующий высокой квалификации.

А вскоре последовало новое повышение. Тур возглавил экспериментальный цех, производящий магний для зажигательных бомб. Эта продукция считалась настолько важной, что цех работал круглые сутки, в три смены. Платили здесь хорошо, даже подозрительно хорошо. Возможно, это объяснялось тем, что участок был самым опасным на всем комбинате. Магний легко взрывается, и малейшая искра могла вызвать беду. Поэтому готовую продукцию немедленно грузили в бочки и увозили.

В Скалистые горы пришла благодатная весна, и, когда снег стаял, Лепсё спросил Тура, не хочет ли он с семьей пожить в его домике на берегу Озера Арроу.

От озера очень далеко до комбината, но зато Лив и дети попадут буквально в райские условия, а это самое главное. И Тур с благодарностью согласился. В лесу в самом деле было дивно. Неделями они не видели никого, кроме фермера, который продавал им молоко, однако ничуть не скучали. Лес кишел животными. Доверчивые бурундуки и суслики выходили к самому домику и играли с детьми. Возле ручья обитала чета фазанов, а на озере в камышах вереницами плавали утки. Лес кругом был совсем нетронутым, и звери не обращались в бегство от одного вида или запаха человека. Лив и мальчики много раз видели медведей, и не каких-нибудь одиноких бродяг, а целые семьи.

Самому Туру некогда было наслаждаться всем этим. Он вставал задолго до рассвета, а возвращался поздно вечером. Поужинает — и спать. Утром, еще темно — полтора часа на велосипеде через лес до парома, а от переправы до комбината — еще тридцать километров на автобусе.

Однажды, когда он приехал на работу, территория экспериментального цеха была оцеплена. Разнорабочие сметали в кучи осколки стекла и цементную крошку. Ночью цех взлетел на воздух, вся ночная смена погибла.

На этот раз Тур не ходил долго без работы. Ему сразу предложили место начальника нового экспериментального цеха, который уже строился. Почти одновременно пришло письмо от ректора университета Британской Колумбии с предложением занять должность хранителя университетского музея. Было очевидно, что взгляд на Норвегию и норвежцев переменился к лучшему.

Оба предложения были заманчивыми, но Тур не находил себе места, его все время терзала мысль о родной стране. Прошел почти год, а чего он добился? Только зарабатывал на хлеб насущный себе и семье.

Незадолго до этого он обратился в норвежское посольство в Вашингтоне и получил визу на въезд в США, разрешение на трудоустройство и предложение занять хорошую должность в лаборатории в Балтиморе. Только бы попасть туда, а там уже легче будет связаться с норвежскими властями, выяснить, как поскорее стать полезным для Норвегии. И он, ко всеобщему удивлению, отверг оба предложения, полученных в Канаде, уложил чемодан и рюкзак и уехал на автобусе в США. Лив и дети пока остались жить в домике Лепсё.

Через неделю он был в Балтиморе. И опять без работы! «Предложение из лаборатории» оказалось обманом. Он вспоминал черные дни в Ванкувере, но на этот раз его не преследовало чувство безысходности. У него есть кое-какой профессиональный навык, есть вера в себя, на руках разрешение на трудоустройство. И Тур быстро устроился. Он попал на завод сварочных прутьев, в бригаду грубоватых парней, которые грузили и разгружали железнодорожные платформы.

Почти следом приехала с детьми Лив. Младшего еще не крестили, хотя он уже подрос настолько, что сам мог бы доковылять до купели. Правда, имя выбрали: родители решили назвать его Бьёрн (Медведь), ласкательное имя — Бамсе (Мишка), в память о Белла-Куле и медвежонке с маргариткой в зубах, который убежал от Тура-младшего на дерево. Теперь назначили день крестин. В воскресенье, 7 декабря, вся семья ехала на такси в церковь норвежских моряков, как вдруг улицу огласили громкие крики юных газетчиков, размахивавших экстренными выпусками. Тур услышал, что японцы без объявления войны бомбили Пирл-Харбор, нанесли сокрушительный удар по американскому Тихоокеанскому флоту. Отныне США тоже вступили в войну.

Тур бывал раньше в церкви норвежских моряков в Балтиморе, читал там лекции своим соотечественникам. Здесь он познакомился с богомольным судовым механиком Аронсеном, который теперь работал на верфях «Бетлехем фэйрфилд», причем на руководящей должности. Услышав, где работает Тур, Аронсен немедленно предложил ему место учетчика на верфях, выпускавших суда серии «Либерти».

Это был словно дар небес, работа простая, легкая, жалованье хорошее. На первых порах ему было даже как-то странно снова сидеть за письменным столом, держать в руках карандаш и бумагу, пусть даже это не рукописи и не специальная литература. Вскоре Тур настолько освоился, что в два раза быстрее выполнял свое задание, а потом сидел без дела. Его это ничуть не устраивало, но он придумал выход. С первых дней в Балтиморе Тур связался с известным географом Эсайей Боуменом в университете Джонс-Гопкинса, знакомым ему по переписке еще со времен Белла-Кула. Доктор Боумен снабдил его ценным научным материалом, и Тур мог не в ущерб своим обязанностям заниматься этнографией.

Теперь он составил новую «записку», в введении к которой отмечал, что надеется не только «осветить нерешенные загадки Тихого океана», но прежде всего поколебать веру в господствующую в науке косную методику. «Науке нужна свежая кровь, она нуждается в организаторах, — писал он. — Наука подобна народу без вождя, армии без офицеров. Тысячи людей роются, роются, собирают уйму фрагментов, но кто составит из этих фрагментов единое целое? Где те, которые должны работать вширь, а не вглубь, складывать вместе найденное и подводить итог? Их нет. Сегодня от ученого требуют, чтобы он был членом священного клана, шел проторенной дорогой, был специалистом…

Моей целью прежде всего будет поколебать веру в клан. Нам нужна новая наука, нужны сведущие люди, которые работают вширь, строят и собирают. Нужны университеты для таких людей, нужна специальная подготовка и образование…

Т. X. Янв. 28–42.

Балтимор Мд…»

И на новом предприятии он наблюдал события, которые навсегда врезались в память. Однажды на верфи разразилась забастовка. Через несколько дней кое-кто все-таки вышел на работу, но их тотчас заклеймили штрейкбрехерами. Только они приступили, как в порт, завывая сиреной, примчалась скорая помощь: одному из штрейкбрехеров упал на голову молоток.

Вскоре новый эпизод. Возле конторы, где работал Тур, висел шланг для сжатого воздуха, которым рабочие после смены сдували пыль со своей одежды. И вот однажды послышался страшный шум и крик. Когда служащие выскочили, было уже поздно. Забастовщики подтащили к шлангу штрейкбрехера, спустили с него штаны, воткнули ему сзади шланг и включили воздух. Парень прожил недолго. Во время следствия автор затеи клялся, что вовсе не хотел убивать штрейкбрехера. Он думал, что воздух пройдет насквозь и выйдет через рот. Рабочие не одобрили эту расправу, и больше такие выходки не повторялись.

Тур приобрел на верфи много добрых друзей. Ему и Лив не приходилось скучать. И все бы хорошо, если бы не мысль о родине. Он тут на тепленьком местечке, вечером кутит с приятелями, а друзья и родные в Норвегии изнывают под нацистским игом. Он до сих пор ничего про них не знает. Живы ли родители? Не голодают ли? Мать никогда не скрывала своих мыслей и привязанности к Англии — может быть, она угодила в концлагерь? А отец, высоко ценивший все немецкое, сумел ли он разобраться, провести грань между нацистами и интеллигентными немцами, которых встречал, учась в Вормсе? Слухи, поступавшие из Норвегии, говорили об ожесточенном сопротивлении всех слоев народа, о гибели патриотов в концлагерях, о расстрелах мальчишек и стариков, о казнях ни в чем не повинных заложников.

Фальшивка Лиленда Стоува испустила дух. Каждый день газеты писали, как Норвегия героически боролась против превосходящих сил врага, пока правительство и король, отказавшись капитулировать, не бежали в Англию. А потом народ создал отечественный фронт, и теперь нацисты не могут сломить этих стойких и свободолюбивых борцов.

Снова Тур обратился в норвежское посольство в Вашингтоне, прося направить его в вооруженные силы в Европе. Он слышал, что в Великобритании созданы норвежские отряды. В посольстве ему посоветовали поехать в Нью-Йорк и обратиться там в недавно открытую вербовочную контору. Услышав это, Тур тотчас подал заявление об уходе, отправил Лив и детей к Лепсё, уложил чемодан и сел на нью-йоркский поезд.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.